Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе

сюжеты несохравнившихся драм Еврипида: "Меланиппа-философ", "Царь Иксион" и

"Лаодамия". Это значило, что необходимость точно следовать еврипидовскому

слову - даже в широких рамках своего перевода-пересказа - уже начинала его

тяготить. В предисловиях к "Меланиппе" и "Иксиону" он пишет, что чувствует

себя поэтом без времени: ему претит своя эпоха, но он бежал бы и от

Еврипидова пиршественного стола. Поэтому он сознательно освобождает себя от

лишних "мифологических прикрас" и принимает "метод, допускающий анахронизмы

и фантастическое" и позволяющий "глубже затронуть вопросы психологии и этики

и более... слить мир античный с современной душой". Игра анахронизмами

всегда была ему дорога, потому что подчеркивала условность, символичность

каждого образа: поэтому он и у Еврипида слово "вестник" переводил только

"герольд", а у его Медеи "тип лица грузинский", а в "Алькесте" слова "ты

коснулся моей души и мысли" передаются: "По сердцу и мыслям провел ты мне

скорби тяжелым смычком". Коллег-филологов (того же Зелинского) раздражало не

столько то, что у греков не было скрипок и смычков, сколько то, что

Анненский сам отлично это знал. Тогда же была задумана, а шесть лет спустя

написана и четвертая пьеса, "Фамира-кифарэд", - это торжество

"причудливости" и "музыкальности", где в хорах отголоски Бальмонта кажутся

предвестиями Цветаевой и Хлебникова.

Работа над Еврипидом (и, конечно, "парнасцами и проклятыми") сделала

свое дело: Анненский почувствовал себя сложившимся художником. В 1904 г. он

выпускает под псевдонимом "Тихие песни", с быстрым изяществом пишет

критические эссе, составившие "Книги отражений" 1906 и 1909 гг., легко

накапливает новые, самые зрелые свои стихи, которые составят "Кипарисовый

ларец". Всю жизнь проведший среди педагогов и филологов, вдали от

литературных кругов, он хватается за приглашение молодого дельца-эстета С.

К. Маковского участвовать в новом элитарном журнале, пишет для "Аполлона",

пишет для "Ежегодника императорских театров", увольняется с педагогической

службы: кажется, что в 54 года он хочет начать новую жизнь. Еврипид ему

внутренне уже не нужен. Однако инерция многолетней работы продолжает им

двигать, он чувствует долг перед собственным прошлым - перед поэтом, который

сделал его поэтом.

В 1906 г. он выпускает первый том своего полного "Театра Еврипида", но

не спешит с его продолжением. Больше половины материала для оставшихся томов

у него вполне готово, остальное требует лишь последней доработки да

сочинения нескольких сопроводительных статей. Но статьи эти - самые для него

неинтересные: в них нужно говорить о тех "темах общественных или

политических", которые он лишь нехотя допускал в свой комментарий. Обещанное

в первом томе "выяснение исторических условий Еврипидова творчества" почти

написано, даже в двух вариантах ("Еврипид и его время" и "Афины V века" -

сохранились в рукописях), но ему скучно повторять те общеизвестные вещи, о

которых он рассказывал гимназистам и курсисткам, и работа остается

незавершенной. В статье к "Умоляющим" ему приходится выводить эту трагедию

из политических обстоятельств Афин ок. 420 г. до н. э.; он старается оживить

ее для себя импонирующим образом Алкивиада, "афинского денди", но статья

остается мало похожей на прежние его очерки. Статья к "Гераклидам" тоже,

видимо, должна была быть политического содержания; она так и не была начата.

Он приневоливает себя к работе: собирается зимой 1909 г. "уйти в затвор" для

окончания своего Еврипида и в следующем году выпустить наконец второй том.

Этого не случилось: на пороге этой зимы, 30 ноября 1909 г., он умер от

разрыва сердца по дороге на заседание Общества классической филологии, где

должен был делать доклад о Еврипиде.

Новая жизнь не состоялась, старая не удалась. Для товарищей-филологов

он не был ученым, а только талантливым лектором и популяризатором с досадны-

ми декадентскими вкусами. Для символистов он был запоздалым открывателем их

собственных открытий: Брюсов и Блок в рецензиях высокомерно похваливали

"Тихие песни" как работу начинающего автора, не догадываясь, что поэт

гораздо старше их обоих. Для молодых организаторов "Аполлона" он был

декоративной фигурой, которую можно было использовать в литературной борьбе,

а самого поэта обидно третировать: публикация его стихов в журнале

откладывалась так долго, что это ускорило его последний сердечный приступ.

Конечно, смерть его была отмечена в "Аполлоне" целым букетом некрологов, а у

поэтовакмеистов он стал культовой фигурой, но трудно представить что-то

менее похожее на Анненского, чем их собственные стихи. Гумилев посвящал

памяти Анненского трогательные стихотворения, но (по словам Г. Адамовича) в

последние годы отзывался о его поэтике с ненавистью.

В советское время, как ни странно, Анненскому повезло. Конечно, он был

недопустимо пессимистичен, но хотя бы не дожил до революции и не успел ей

ужаснуться, поэтому его разрешено было издавать и изучать: это один из

немногих поэтов, для которых мы имеем хотя бы частичный словарь языка и

каталог метрики. Однако его Еврипида этот интерес не коснулся. Считалось,

что его переводы "Умоляющих" и "Троянок" не сохранились, но никто не

утруждался проверить, так ли это. В 1969 г. его Еврипид был собран и

переиздан по печатным публикациям, но "Умоляющие" и "Троянки" были приложены

в новом переводе. Когда это издание выходило в свет, уже стало известно, что

готовые к печати "Умоляющие" лежат в архиве Ленинской библиотеки; все равно,

в переиздании 1980 г. "Умоляющие" и "Троянки" были приложены в еще одном