Ей это нужно, мне это удобно

И то снова, что он таскал ей цветы... Это было интересно. Оказывается, между словами и действиями Нэра Шеппарда могут иметься весьма серьезные расхождения.

За это Нора и хваталась. Словно за спасительную соломинку. Она видела, что он говорил. Видела, что делал. И сопоставляла это между собой. И...

В голове глупой-глупой Норы Цюрик начали зарождаться предательские мысли. А может быть... Может быть, он только так говорит. Может быть, с этими хреновыми особенностями... Можно справиться. Может быть – ну совсем уже тупо – они исчезнут сами собой.

В общем, с той самой поры, когда Нора поняла, что Нэр ей нравится, все стало как-то сложнее. Слова Шеппарда были теперь в раз острее и больнее, чем раньше. А глупая надежда – отчаяннее.

А ведь были и хорошие моменты. Иногда им удавалось нормально поговорить – здорово, отлично поговорить, и Нэр даже не вставлял ничего про женщин. А потом все продолжалось, как и раньше. Норе казалось, что она попала в замкнутый круг.

И порой он так отчаянно давил на нее, что ей хотелось кричать. Вопить от ужаса и сломать стены клетки, в которую она впустила себя сама.

Месяц ей понадобился на то, чтобы окончательно принять этот факт и признаться самой себе, что она слегка переоценила собственные силы. Что она втрескалась в Нэра Шеппарда настолько, что никакой Саймон Мелларк ей был теперь и нахрен не нужен.

Зато один свихнутый на всю голову радикальный сексист – очень даже.

Она честно не поняла, как они протянули еще пять месяцев. Почти десять в конечном итоге. Почти год. Целый год.

И изо дня в день их споры становились все бессмысленнее, а Шеппард – злее. И Нора – несчастнее.

Теперь и она попала в ловушку – капкан мудака.

Восхваляй мудака, люби мудака и надейся, что сегодня он не поведет себя по-мудацки. Второй раз в жизни, черт побери.

Но, черт возьми, у них же не было отношений. Или были? Честно сказать, Нора Цюрик уже запуталась. И частенько ее руки готовы были опуститься. Но тогда случалось что-нибудь хорошее.

Он покупал ей цветы. Они нормально разговаривали. Засыпали вместе. Он ее обнимал.

Да, крайне редко, иногда как будто бы с неохотой, но обнимал, и тогда Нора Цюрик готова была разреветься от счастья. Просто уткнуться ему в грудь и вот так замереть на пару минут.

А потом можно выслушивать и его извечные комментарии про женщин. Острые, жалящие. Вздрагивать, словно от очередной пощечины. Принимать близко к сердцу и на свой счет.

И любить.

Иногда в его фразах скользили слова, за которые она цеплялась, словно за последнюю надежду.

“Я хочу внести ясность: ты нужна мне”.

Ей не послышалось. Ей точно, черт возьми, не послышалось.

Или другой момент. Когда-то они срались: жестко, очень жестко, и Шеппард тогда сказал то, что выбесило ее до глубины души, но потом заставляло хвататься словно за спасительную соломинку:

– Да, женщина, ты мне никто, но если я только узнаю, что у тебя кто-то появился, челюсть ему сломаю немедленно.

Тогда она была на пределе нервов и только заорала ему в лицо:

– А не пошел бы ты нахер с такими заявлениями, а? Я не твоя, нахрен, собственность!

Потом же она частенько прокручивала эти и многие другие слова в голове. Он имел столько возможности закончить это, если бы она нахрен ему не сдалась. Сексист такого уровня, как Нэр, не стал бы задерживаться рядом с бабой, которая настолько затрахала ему мозг, что он готов уже был сбежать.

Самомнение у Шеппарда находилось где-то рядом с Драконовым, и самоуважение у него протекало оттуда же. Нет, если баба не устраивала Нэра по всем параметрам, он точно не стал бы с ней мутить. Причем столько месяцев!

Нора Цюрик чувствовала себя полнейшей дурой. Но держалась за эти слова. В моменты, когда ей казалось, что все совсем плохо, она могла часами повторять их про себя. И продолжать эти болезненные отношения ради хороших моментов.

Но существовала одна очень большая проблема, которая с каждым месяцем ощущалась все острее.

Слова Нэра.

Если раньше Нора отшучивалась, раздражалась, злилась, выходила из себя, если раньше слова Шеппарда были направлены просто на весь женский род как таковой, то теперь... Теперь ей казалось, что каждым своим словом он старается задеть лично ее.

И это ранило. Сильно. Очень. Изо дня в день одно и то же.

Женщины – твари.

Женщины – не люди.

Женщинам не место в этом мире. Не место в зельеварении. Не место в науке. В правительстве. На ответственных должностях.

Женщины априори не способны мыслить логически.

Лучше бы женщинам вообще никогда не рождаться.

Это ранило. Это лишало сил. Неимоверно давило и било очень больно, и с каждым месяцем Нора чувствовала, что сил у нее становилось все меньше.

Как правило, Нэр Шеппард умел подбирать момент. И бил тогда, когда она совершенно не ожидала. Когда все становилось почти хорошо и только она начала думать, что, наконец-то, у них все наладилось и их странные отношения приближаются к категории нормальных.

Вот тогда из него снова лилось это дерьмо, и с каждым разом Нора Цюрик чувствовала, что ей все сложнее противостоять этому.

Как назло, в этот раз у них тоже получилось вот так. Сначала все было предательски хорошо, ну, насколько это может быть с Нэром, и Нора подумала, что все-таки в том, что они, черт возьми, дотянули до мая, что-то есть, но...

Но как всегда Шеппард оказался иного мнения. И снова высказал свои потрясающие, ценные мысли. В ядовитом, холодном, раздраженном ключе.

И Нора Цюрик почувствовала себя крайне погано.

Обида – вот что ее гложило. В такие моменты казалось, все зря. В такие моменты у Норы опускались руки и она не видела смысла бороться. Хотя, наверное, давно стоило задать вопрос: а зачем борется она вообще?

Зачем каждый раз насилует себе душу? Зачем терпит... Вот все это, зачем, зачем так не уважает себя?

И сейчас Нора Цюрик в очередной раз почувствовала бессмысленность всего этого. В очередной раз кожой ощутила, как барахтается в замкнутом круге, границы которого натягиваются почти до скрипа и не выпускают за свои пределы.