Эйфельхайм: город-призрак
Шрифт:
Дитрих не был убежден. Само существование некоторых вещей могло являться их исчерпывающей характеристикой, ибо существовали они исключительно по милости Божьей. Но делиться своими сомнениями Дитрих не стал.
— Давайте тогда возьмем термин bisschen [94] для этого вашего двоичного числа. Оно означает «маленький кусочек» или «очень маленькое количество», поэтому также может означать и маленький кусочек знания. Никто ведь никогда не видел атомов Демокрита.
94
Bisschen — немного, немножечко {нем.). Далее
Метафора с «кусочком» позабавила его. Он всегда рассматривал знание как нечто, что можно пить — «источники знания», — но оно оказалось также чем-то, что приходилось грызть.
— Расскажи мне еще, — попросил Скребун, — о своих числах. Применяете ли вы их в реальном мире?
— Если это целесообразно. Астрономы высчитывают положение небесных сфер. А Уильям Хейтсбери, калькулятор из Мертон-колледжа, [95] применил цифры к изучению локального движения и показал, что, начиная с нулевой отметки, скорость, взятая в определенный интервал, при условии, что она обязательно оканчивается и либо увеличивается, либо понижается, будет соотноситься со средним вектором скорости. — Дитрих потратил много часов на чтение «Правил для разрешения софизмов» Хейтсбери, которую Манфред подарил ему, и обнаружил убедительные примеры верности теорий философа у Евклида. Скребун почесал руками.
95
Уильям Хейтсбери (1313–1372) — философ и логик, один из оксфордских калькуляторов из Мертон-колледжа. Разрабатывал теории о мгновенной и средней скорости. Оксфордские калькуляторы — группа английских философов, применявшая общий логико-математический подход («учение об интенсии и ремиссии качеств») к рассмотрению как физических, так и метафизических качеств.
— Объясни, что это значит.
— Говоря просто, движущееся тело, приобретая или теряя скорость, пройдет дистанцию абсолютно равную тому, что прошло бы за равный отрезок времени, если бы двигалось равномерно со средней скоростью. — Дитрих замялся, а затем добавил: — Так пишет Хейтсбери, если я правильно помню его слова.
Наконец Скребун произнес:
— Наверное, имеется в конечном итоге следующее: расстояние равно половине конечной скорости, деленной на время. — Он написал что-то на грифельной доске, и Дитрих увидел, как на экране «домового» появились символы. Его сердце глухо забилось, поскольку Скребун присвоил расстоянию, скорости и времени по символу. В этом была идея Фибоначчи: использовать буквы для изложения положений алгебры столь сжато, что целые параграфы можно было выразить в одной короткой строчке. Дитрих вытащил палимпсест из своего заплечного мешка и записал увиденное углем, используя немецкие буквы и арабские числа. Ах, насколько более ясно это могло быть выражено! Картина перед ним расплылась, и он промокнул глаза. Благодарю тебя, о Господь, за этот дар.
— Ныне мы видим плоды Святого Духа, — сказал он, наконец.
— «Домовой» не уверен. «Дух» — это когда вы выдыхаете? И как это согласуется с движением?
— В этом кроется большой вопрос для нас: участвует ли человек в большей или меньшей мере в неизменности Духа или же Дух сам усиливается или ослабевает в человеке. Мы называем это «интенсией и ремиссией качеств», которое по аналогии можно применить к любому движению. Точно так же, как последовательность качеств различной интенсивности объясняет усиление или снижение насыщенности цветом, так и последовательность новых положений, приобретаемых в ходе движения, может рассматриваться как последовательность качеств, представляющих собой новые степени интенсивности движения. Интенсивность обращения увеличивается с увеличением
скорости не меньше, чем спелость яблока усиливается с его созреванием.Гигантский кузнечик шевельнулся на своем месте и обменялся взглядами со слугой, сказав что-то, не донесенное mikrofoneh на этот раз. Спор нарастал, голоса становились все громче. Слуга наполовину привстал со своего места, и Скребун стукнул рукой по столу, в то время как герр Увалень взирал на все происходящее, не меняя положения, лишь медленно скрещивая уголки губ.
Дитрих уже привык к этим необузданным ссорам, хотя те и пугали его своей внезапной яростью. Они были подобны разрядам грома, возникая ниоткуда и так же быстро завершаясь. Крэнки были расой холериков, подобно итальянцам, или же их что-то сильно беспокоило.
Когда Скребун восстановил душевное равновесие, он произнес:
— Это сказал другой. — Дитрих понял, что он имеет в виду слугу. — Ты произнес слово. «Домовой» повторил его на нашем языке. Но то ли ты имел в виду?
— Это серьезная проблема философии, — согласился Дитрих. — Знак не то, что он означает, равно как и не может он передать все значение.
Скребун дернул назад головой — жест, в суть которого Дитрих пока не проник.
— Теперь мы это слышим, — пожаловался крэнк. — Бедный «домовой» безмолвен. Что такое «проблема»? Что такое «философия»? Как созревание фрукта или ваше «святое дыхание» может быть подобно скорости падающего тела?
Слуга вновь заговорил, и на сей раз ящик передал его слова:
— «Ящик-который-говорит» считает, что слово «философия» не из немецкого языка.
— Философия, — объяснил Дитрих, — это греческое слово. Греки — это еще один народ, подобно немцам, но более древний и ученый, хотя дни его величия давно прошли. Слово означает «любовь к мудрости».
— А что значит «мудрость»?
Внезапно Дитрих почувствовал жалость к Ахиллу Зенона, вечно бегущему за черепахой — приближающемуся к ней все ближе, но так и не способному ее догнать.
— Мудрость — это… Возможность нахождения ответов на великое множество вопросов. Наши «философы» — это те, кто ищет ответы на такие вопросы. А «проблемой» является тот вопрос, на который пока никто не знает ответа.
— Как хорошо нам известна подобная ситуация. Увалень отшатнулся от стены, а Скребун повернулся к слуге, и Дитрих по всему этому понял, что именно слуга задавал ему последний вопрос, и что ему же принадлежит последнее высказывание. Кто именно, Увалень или Скребун, закричал: «Молчать!» — было неясно, но слуга остался невозмутим.
— Ты можешь спросить его.
При этих словах герр Увалень одним прыжком пересек комнату. Он прыгнул молниеносно, перемахнув через мебель, и, прежде чем Дитрих успел осознать, что произошло, герр принялся бить слугу своими скрежещущими руками, оставляя рубцы после каждого удара. Скребун тоже обратил свой гнев на слугу говорящей головы и угощал того пинками.
На мгновение Дитрих остолбенел, затем, не помня себя, закричал: «Остановитесь!» — и бросился разнимать дерущихся. Первого же удара, пришедшегося откуда-то сбоку в его голову, хватило, чтобы лишить его сознания, так что дальше он уже ничего не чувствовал.
Дитрих очнулся в той же комнате, лежа на полу там, где упал. Увальня со Скребуном и след простыл. Однако подле него сидел слуга, поджав свои огромные длинные ноги. Если человек в подобной ситуации мог положить подбородок на свои колени, то колени крэнка оказались выше его головы. Кожа слуги уже покрылась темно-зелеными синяками, характерными для его народа. Когда Дитрих зашевелился, слуга застрекотал что-то, и ящик на столе заговорил:
— Зачем ты принял удары на себя?
Дитрих потряс головой, чтобы избавиться от стоящего в ушах звона, но тот не прошел. Он положил руку на голову:
— Это не было моей целью. Я хотел остановить их.
— Но зачем?
— Они били тебя. Я подумал, что это не очень хорошо.
— «Подумал»…
— Когда мы произносим фразы в наших головах, которые никто не может услышать.
— А «хорошо»?..
— Я сожалею, друг кузнечик, но у меня в голове слишком сильно шумит, чтобы ответить на такой сложный вопрос.
Дитрих попытался подняться на ноги. Слуга даже не шевельнулся, чтобы помочь ему.