Ёжики в ночи

– Ну?

– Потому что не поверю. Во-первых, ты - трусиха. Даже напакостить как следует у тебя не хватит духу. А тем более - признаться в этом. Во-вторых, кому ты нужна?

Светка побелела от ярости.

– Нужна, Женечка, нужна, - многообещающе сказала она и, выдернув из-под него шапку, хлопнула дверью. Джон обмяк и даже, по-моему, посерел. Ухмылка на его лице моментально сменилась тупым болезненным выражением. Он улегся на диван и задрал ноги вверх.

– А я вот зачем зашел: про Деду Славу поговорить.

– Чего о нем говорить?
– насторожился Джон.

– Я не могу сказать откуда, но я узнал точно: в нашем городе есть организация, типа московской "Памяти", и он туда входил. А Заплатин тут не при чем.

– Ты уверен?
– по-моему даже с разочарованием посмотрел на меня Джон.

– Уверен. И еще уверен, что это не наше дело и не стоит связываться. Вот и все, пойду я. Пока.

– Подожди, - он спрыгнул на пол. Я думал, он хочет остановить меня, но он вдруг порывисто обнял меня, затем так же неожиданно отступил на шаг, отвернулся и сказал:

– Иди.

Странно у нас выходит. На работе мы с Лелей даже не смотрим друг на друга. Если и перекинемся парочкой слов, то это - профессиональные термины. Типа:

– Где подклишовка к снимку?

– Досылом, завтра сдам.

Или:

– Поправь-ка полоску, заверстки много.

– Ой, Толик, будь другом, поправь сам. Мне еще отчет с бюро вычитать надо. Ладно?

И только в конце рабочего дня (Маргаритищи в редакции позже четырех не бывает), когда головы уже отказываются соображать, мы начинаем чувствовать.

Потом мы идем к моему дому и с каждым шагом становимся ближе не только к нему, но и друг к другу. Мы специально идем пешком, чтобы это ощущение было почти осязаемым.

Наш городок сильно изменился за последнее время. Не потому, что он, мол, строится или как-то по-новому оформляется. Меняются люди, их манера поведения на улице. Появились "тусовки": тут, под навесами летнего базарчика собираются "брейкеры", здесь - фарцовщики, а это - пятачок, куда после закрытия кабаков стекаются так и не "снятые" за вечер "девочки".

Порой мы заглядываем в кафе "Муза", чтобы выпить хорошего кофе (больше нигде в городе не умеют его готовить), послушать музыку, просто посидеть. Здесь тоже - забавная команда завсегдатаев. Мы даже здороваемся, хотя, по имени я знаю только двоих - Серегу и Леру.

Серый - фигура экзотическая. По специальности он - патологоанатом, по призванию же - если не сексуальный маньяк, то, как минимум, первой гильдии кобель. Своими неизменными аксессуарами - тщательно отглаженным костюмом-"тройкой" удивительной белизны и курчавой рыжей бородой - он повергает в смятение и трепет забредших сюда на огонек девиц и знакомится с каждой второй из них. Делает он это на зависть легко и весело, только в глазах нет-нет да и мелькнет холодный профессиональный огонек.

Лера - это Валера. Тот самый Валера. Мне, признаться, не очень-то приятно находиться в его обществе, чувствуя, как откровенно не спускает он с меня своих белых глаз. Но от этого никуда не деться. Где бы я ни был - в магазине ли, в кино или на улице, всюду я ловлю на себе этот белый взгляд. А когда вздрагиваю и оборачиваюсь, вижу новое лицо. Лера мне неприятен. А, может быть, я как-то предчувствовал, что буду повинен в его скорой гибели?

Я был уверен, что они следят за мной. Оно следит. Уж лучше видеть при этом знакомое лицо, чем незнакомое. А глаза все-равно одни и те же. Почему все-таки взгляд этот кажется бесцветным? Не потому ли, что белый цвет суть все цвета вместе?

Первое время я тешил себя мыслью, что у меня просто расшалились нервишки. Но потом на "синдром преследования" мне пожаловалась Леля. "Я себя так примерно чувствовала, когда нашу "Свободу" раскручивали".

– Да что это, наконец, за "Свобода" такая? Чем вы там занимались хоть?

– Ленина читали, Плеханова, Сталина, Троцкого; обсуждали, спорили, ну и так далее. Еще устраивали чтение вслух "запрещенных" писателей. Самое смешное, что сейчас это все печатается - Гумилев, Набоков, Бродский... А досталось нам...

Надо полагать.

...Сегодня мы добрались до дома только в половине десятого. Почему-то я был уверен, что сегодня - правильный день. День расстановки точек. Поэтому, когда нашему обоюдному влечению было воздано с избытком, и каждая клеточка тела пребывала в торжествующей истоме, я решился.

Я рассказал Офелии о разговоре с Джоном и объявил о своем твердом решении больше в это дело не вмешиваться. Я действительно уверен, что нет ничего глупее, нежели пытаться встать на пути исторической закономерности. И главное тут - не то, что это опасно, а то, что это бессмысленно и даже, возможно, позорно. Ведь ты становишься как бы "тормозом прогресса", а значит, чуть ли не врагом человечества.

Что из того, что нам не нравится такое будущее? Мало ли кому что не нравится. В эпохи грандиозных перемен, происходящее не нравится многим. Но по истечении времени правыми оказывались те, кто эти перемены затевал и те, кто, как минимум, не мешал развитию событий.

Сегодня мы смотрим на перспективу нейрокоммунизма с недоверием. "Мир без личностей - безликий мир", - восклицаем мы. Но точно так же смотрел бы на современную цивилизацию неандерталец... И в конце концов, кто дал МНЕ право решать, каким быть миру? Я не чувствую себя вправе...

Я распалялся. И чем дольше я митинговал, тем острее чувствовал, что только себя я и сумел обмануть, а уж Лелю-то мне не провести. Ведь даже если я и прав - я как-то трусливо прав. И тогда я решился. Будь, что будет. И я сделал ей предложение. Именно сейчас - в полном расцвете своей низости. Я был уверен в исходе, ведь я видел, как она смотрела на меня на протяжении всей тирады. В лучшем случае это - жалость. И вдруг...

– Я ведь уже дала тебе свое согласие, - почти возмутилась она.
– Как можно заставлять человека дважды принимать такое ответственное решение?

– Я боялся, вдруг что-нибудь изменилось?

– И изменилось: ты стал нравиться мне еще больше. Представляешь?

Нет, я никогда не пойму женщин. Никогда. И особенно - Офелию. И в этом ее прелесть. Ответив мне, Леля не остановилась, а все говорила и говорила мне, не на шутку разойдясь, разные приятные разности. А я - млел. И вдруг где-то глубоко шевельнулось: или это жалость? Как раз мною же описанный случай, только лезвия у меня в руке нет. Мол, да, он трус, он лицемер, но ссориться-то с ним зачем? Кому от этого будет польза? Я-то знаю, где правда, где ложь... Точно. Так оно и есть. Глупо верить, что Офелия - умная и самостоятельная Офелия - в одночасье превратилась в мой придаток...