Ёжики в ночи

В этот момент Джон отыскал наконец левый носок и почему-то разозлился еще пуще:

– Что вам рассказывать? Интересно, да?! Интересно, как человек загибается? Может быть, материальчик черканешь? Мораль - налицо: живите, ребята, правильно. Томатный сок пейте. Не курите и не изменяйте, ребята, женам. И работайте, ребята, работайте, а не на пианинах бренчите, потому что это - не работа...
– Он пытался одеть носок, прыгая на одной ноге, а сесть никак не мог додуматься.
– Мойте руки перед едой. Писайте перед сном. И с вами не случится того, что случилось с Евгением Матвеевым, по кличке Джон.
– Так и не сумев натянуть носок, он в сердцах скомкал его, бросил на пол и заметался по комнате, шлепая босой ногой.

– Все вы...

– Хватит!
– прикрикнул я на него.

Он остановился, обмяк. Сел на диван, понурившись.

– Верно. Никто ни при чем. Сам виноват.

– Да в чем?

– Во всем, - он неопределенно кивнул.

Помолчали.

– А рассказывать я тебе ничего не буду. Говорил с ним по телефону. Кое-что понял. Самую малость. Но главное, понял, если не идешь к нему совсем, лучше и не знать ничего. Я тебе честно, как другу советую: забудь про него. Забудь вообще всю эту историю.

– А ты?
– я тянул время, а сам старался сообразить, как же поступать дальше.

– Я?
– он встал на четвереньки и потянулся под диван. Сел и напялил наконец этот проклятый носок.
– Я сегодня иду. В семь. "Предварительная встреча", вроде как. Переговоры.

Именно эти его последние слова и развязали мне руки.

– ...Если честно, противно мне, - сказала Офелия, - он же в меня влюблен. Он даже, может быть, из-за меня-то и мучается, правда?
– Она передернула плечиками. Мы прятались под зонтом за деревом в конце институтской ограды.

– И что делать?
– напористо спросил я.
– Все бросить? Вернуться с половины дороги?

– Я же так не говорю. Я знаю, что надо. Только привкус неприятный, понимаешь?

– Понимаю, маленькая. Но ведь он еще не совсем идет. Если мы хотим помочь ему, мы должны знать все.
– Это я не столько ее убеждаю, сколько себя. В то, что задуманная мной подлость - вовсе не подлость, а средство для достижения благородной цели... Хотя, вообще-то, так оно и есть.

Взглянул на часы: без двух минут семь. Где же он?

– Вот он, - еле слышно произнесла Офелия.

– Поехали, - я вынул из сумки сетку с пакетом, наощупь нажал в нужном месте и, услышав щелчок, подал ей. И повторил, подбадривая, - поехали.

...Она спешит к остановке. Она очень спешит к остановке: кому охота мокнуть. Плащ ее не застегнут, и одной рукой она придерживает его, чтобы не распахивался, а другой прижимает под плащом к груди пакет. Мужчина пригнулся бы, спасая лицо и подставляя холодным струям затылок; Офелия же - красивая девушка, и она идет, расправив плечи, дождь лезет в глаза, бьет по щекам, и она почти ничего не видит, но она улыбается. Просто от того, что она - Офелия - красивая девушка.

Она спешит и натыкается на Джона. Я вижу, как с полминуты они говорят о чем-то, потом он берет из ее рук сетку. Я вижу, как Офелия чмокает Джона в щечку и, махнув ему рукой, быстро идет дальше. Он смотрит ей вслед, поворачивается и тяжелой походкой движется к институту. Я перехожу через дорогу и иду к остановке по противоположной стороне улицы. Вижу троллейбус, бегу и успеваю заскочить на площадку вместе с Лелей.

...Дома - сухо и уютно. Мы валяемся на полу, постелив на ковер одеяло. В наших телах - истома, в глазах - эхо. Слова пусты. Но у нас есть о чем поговорить, кроме любви. Сейчас это "кроме" - главное.

Она поворачивается лицом ко мне:

– Он придет, да?

– Явится, как миленький.

– Тебе жалко его?

– Я пока не знаю, за что его жалеть. Даст бог, сегодня и узнаю. А может быть, ему, наоборот, завидовать нужно?

– Не думаю. Что у них со Светой?

– Это сложная история. Я в их жизнь никогда не лез. Что они не пара, сразу было ясно.

– А мы - пара?

– Наверное, только со стороны можно увидеть.

– Почему же ты ему об этом не сказал? Тогда.

– Не знаю. Не доверял себе. Мало ли, что может казаться. Не такой уж я огромный специалист.

– Я в чем-то виновата?

– Опять же не знаю. Если объективно, то нет.

– А как еще?

Я сел по-турецки, продолжая перебирать ее волосы. Может быть, я поступаю неправильно? Сказать ей, мол, совесть твоя чиста, и все тут. Нет, это нечестно.

– Представь: перед тобой человек, он держит в руке бритву и говорит: "Скажи, что ты дура, или я себе вены вскрою". Ты знаешь, что он на это способен. Как ты поступишь?

– Конечно, скажу, что я - дура.

– Это же неправда. Ты так не считаешь.

Офелия села напротив меня.

– Здрасьте. Но ведь он убьет себя, так?

– А ты разве виновата? Он сам это выдумал. Ты же его не заставляешь. С какой стати из-за его идиотских выдумок ты должна врать? На себя же наговаривать.

– Он делает глупость. Он сам неправ, и меня заставляет унижаться. Но мне-то это не будет стоить почти ничего, а ему - жизни. Правильно?

– Все поняла?

– Ничего не поняла.

– Это схема; в ней ложь - явно правильнее, чем правда. И в жизни все время такие ситуации, но намного сложнее. Перевес в одну из сторон бывает совсем маленький, почти незаметный. И трудно решить, что же важнее: твоя правота и принципиальность или жизнь, чувства другого, пусть даже неправого человека.

– И как же тогда решать?

– У человека есть специальный орган.

– Какой?

– Совесть. А что ты смеешься?..

В дверь позвонили.

– Тихо, - я поднялся и пошел открывать.

На пороге стоял Джон.

– Привет, заходи.

– Нет, Толик, некогда.
– Он казался испуганным и в то же время очень спокойным.
– Офелию встретил. Вот.
– Он протянул мне сетку с пакетом.

Сейчас нужно сыграть. Кровь стучалась в висках, и мне казалось, он может заметить это. Я внимательно осмотрел пакет и сказал раздосадованно:

– Из "Авроры". Рассказы. Не приняли, черти, раз рукопись возвращают. Интересно, что написали. Да ты проходи.

– Нет, старик. Пойду я.

– К Заплатину ходил?
– спросил я так, словно это совсем не важно. По-моему, вышло очень ненатурально.

– Нет, раздумал, - соврал Джон и вовсе поскучнел.
– Ладно, пока. Офелию увидишь - привет ей.

Он повернулся и пошел вниз по лестнице.

– Леля, - позвал я, входя в комнату, - привет тебе от Джона.

– Он что - знал, что я здесь?
– почему-то испугалась она.

– Нет-нет, успокойся.

Тут она углядела у меня в руках пакет, вскочила, выхватила его и, содрав сургучную печать (знал бы кто, сколько душевной энергии и обаяния стоило мне убедить молоденькую почтовую работницу шлепнуть ее, якобы для розыгрыша товарища) и принялась рвать бумагу. Воистину, никакие муки совести не способны заглушить здоровое женское любопытство.