Эзотерический мир. Семантика сакрального текста

В это утро река было чудесна; на ее поверхности совсем не было ряби. Другой берег казался очень далеким. Солнце давно уже взошло, но туман не рассеялся, и река текла, как некое таинственное существо. Монах хорошо знал эту реку; он провел на ее берегах много лет в окружении своих учеников и был уверен, что река всегда будет точно там же и что пока существует человек, она будет жить так же. Оп привык к пей, и это было очень жаль. Сейчас он смотрел на нее глазами, которые видели ее много тысяч раз. Человек привыкает к красоте и уродству, а свежесть дня уходит безвозвратно.

— Почему вы, — спросил он звучащим весьма авторитетно голосом, — против установленной морали, против писаний, которые мы считаем священными? Вероятно, на вас повлиял Запад, где свобода — это распущенность, где никто, за весьма малым исключением, не знает вообще, что такое настоящая дисциплина. Вы, очевидно, не читали ни одной из наших священных книг…

— Что является священным? Разве священны изображения в храмах, символы, слова? Где находится святость? В этом ли дереве, в этой ли крестьянке, которая несет тяжелую ношу? Вы приписываете святость вещам, которые считаете священными, достойными, исполненными значения, не так ли? Но какую ценность имеет изображение, вырезанное рукой или созданное умом? Эта женщина, это дерево, эта птица, все живое, по-видимому, имеют для вас преходящее значение. Вы делите жизнь на то, что священно, и то, что не священно, на то, что нравственно, и что безнравственно. Такое деление порождает скорбь и насилие. Или все священно, или нет ничего священного. Или ваши слова, ваши мысли, ваши песнопения имеют значение, или они существуют для того, чтобы завлечь умы в некий вид зачарованности, которая становится иллюзией, а следовательно, они совсем не имеют значения. Существует нечто священное, но оно не в слове, не в статуе или изображении, которые созданы мыслью…

— Означает ли это, — спросил он, — что вы просто делаете то, что хотите? Что вы игнорируете авторитет государства?

— Конечно, нет. Вы, бесспорно, должны соблюдать законы государства или полиции, пока эти законы не претерпели изменений. Вы должны ехать по одной стороне улицы, а не по всей ее ширине, так как кроме вашей едут и другие машины. Поэтому необходимо соблюдать правила уличного движения. Если бы человек делал только то, что он хочет — а мы тайком все же это делаем, — в мире был бы хаос. Так вот и есть на самом деле. Деловые люди, политические деятели, почти все люди под покровом респектабельности осуществляют свои тайные желания и потребности. И это создаст хаос в мире. Временными законоположениями, санкциями мы стараемся прикрыть это. Но свободы здесь нет.

Во всем мире живут люди, которые имеют священные книги, древние или современные. Они заучивают их наизусть, слагают из них песнопения, без конца приводят цитаты, по в их сердцах — жадность, насилие, стремление к власти. Имеют ли священные книги вообще какое-то значение? Актуального влияния они не оказывают. Значение имеет беспредельный эгоизм человека, его постоянная грубая сила, ненависть и вражда, но не книги, не храмы, не церкви или мечети. Под своим одеянием монах испытывает страх. В нем таятся личные стремления, пылают тайные желания, а одеяние — лишь попытка убежать от них… Надо проходить свой путь без груза, легко, без усилий, не останавливаясь у святилищ, перед героями социальными или религиозными, но оставаясь один на один с красотой и любовью.

— Но мы, монахи, всегда одиноки, разве не так? Я отрекся от мира и дал обет бедности и целомудрия.

— Вы не одиноки, гак как сам обет связывает вас, как бывает связан человек, дающий обещание при заключении брака. Мне хотелось бы подчеркнуть, что вы не одиноки еще и потому, что вы индус; вы не были бы одиноким, если бы были буддистом, мусульманином, христианином или коммунистом. Вы связаны. А как может человек быть одиноким, если он связан, если он отдал себя той или иной идеологии, которая требует определенной деятельности? Само слово «одиночество» имеет точное значение: одинок тот, кто свободен от всякого влияния, непорочен, свеж, целостен, не разрывается на части. Когда вы пребываете в одиночестве, вы можете жить в этом мире, но вы всегда будете вне его.

Только в состоянии одиночества может проявиться полнота действий и сотрудничества, ибо любовь всегда целостна»,

За этими рассуждениями Кришнамурти стоят представления, восходящие через многих мыслителей Востока прямо к Будде. «Ощущения, — объясняет Будда, — это не «Я», эмоции — не «Я», ум — не «Я», «Я» — это Нирвана». ««Я», — говорят другие последователи Будды, — это блаженство, красота, любовь». ««Я» или душа, — говорит Вивекананда, — это единое, то, что обще всем людям и природе. «Я» не рождается и не умирает, «Я» — вечно, как вечны люди и природа». Отказ от культуры и ума не означает для Кришнамурти разрыва с людьми, напротив, только освободившись от Майи, от иллюзий, утешений, от традиций, от верований, человек может вступить, но на другом, трансцендентальном, как бы сказал Бердяев, уровне в общение с другими людьми и с природой. Одиночество по Кришнамурти — не что иное, как возвращение к своему «Я», к себе как целостному, непротиворечивому, возвращение или., точнее, обретение свободы, истины, реальности. Наш оппонент и здесь, вероятно, не смолчит, воскликнет: «Да кто может выйти из культуры, отбросить ум, остаться наедине с самим собой? Это же самоубийство! Только такие блаженные, как Кришнамурти или Андреев, могут так жить, да и то, наверное, притворяются. Нормальный человек не может оставаться наедине с самим собой, для него — это смерть, вне культуры он — ничто, в ней он царь и бог». «Но и раб», — возразил бы Кришнамурти.

«Всякое существование — есть выбор; только в уединении с самим собой выбор прекращается. Выбор во всех своих формах является конфликтом. Противоречия неизбежны при выборе; эти противоречия, внешне и внутренне, порождают смятение и бедствия. Чтобы избежать страданий, спастись от них бегством, становятся необходимыми боги: верования, национализм, принадлежность к различным партиям, приспособление к разным шаблонам и видам деятельности. И если удалось одним из этих способов убежать… возникают страх и тревоги. Отчаяние и страдание — результат выбора, и мученьям нет конца. Выбор неизбежно должен существовать, пока имеется тот, кто выбирает, и каждое применение выбора только укрепляет память о страданиях и наслаждениях, реакцией которой служат мысль и чувство. Значение памяти частичное, оно механически отвечает, и этот ответ есть выбор. В выборе нет свободы. Вы выбираете в соответствии с представлениями, в которых вас воспитали, с экономическим» условиями, с религиозной обусловленностью. Выбор всегда укрепляет обусловленность; нельзя найти путь бегства из этой обусловленности; она становится от этих попыток только еще более крепкой и порождает страдание».

Наш оппонент зря подозревает Кришнамурти в неискренности. Судя по его «Дневникам», по сведениям о его жизни, он действительно живет, как говорит и как пишет. Да, Кришнамурти — святой, необыкновенный человек (это подтверждают многие видевшие его), он горячо сочувствует всем людям, животным, природе, от него исходит необыкновенное спокойствие и свет (человеческий свет одухотворенной личности), он живет творчеством, любовью, общением, Кришнамурти одинок, благодаря «несотворенной свободе», в своем одиночестве он расширяет любовь ко всему сущему, к нему приходит трансцендентальная реальность (которую называет Благословением). «Ну, может быть, — нехотя соглашается наш оппонент, — сам Кришнамурти действительно так живет, нет правил без исключения, но другие люди разве могут так жить?» Возможно, и не могут, пока не могут, а в будущем, в другой культуре, в другом зоне? Кто знает?

9

Легко сказать — отбросить ум, культуру. А если они не отбрасываются, если они в нас? И что значит отбросить, как отбросить? Прежде всего следует принять установку: надо просто решить для себя, «прыгнуть» в неизвестное, надо, говоря словами Будды, развязаться, разорвать, прекратить. Кришнамурти так определяет эту установку:

«Та сущность, которая является мысль, должна перестать существовать. Эгоцентризм как таковой, со всеми его проявлениями, должен легко и естественно умереть. Только с приходом этой смерти начинается новая, истинно религиозная жизнь…

Свобода — а это означает тотальный отказ от общепринятой морали и ценностей — вот первое движение медитации. Медитация — не общественное мероприятие, к которому могут присоединиться многие и возносить молитвы. Она стоит одиноко и всегда за пределами общественного поведения, так как Истина не есть мысль; полное отрицание всей структуры мысли — вот положительный аспект медитации…

Мысль должна перестать существовать, чтобы сущность могла обрести бытие».

Но понятно, что одной установки, простой решимости недостаточно: ведь от себя не убежишь, себя так просто не переделаешь. Помимо замыслов и намерений необходимы средства, техника, работа над собой — т. е. психотехника, способ «умного делания». Шри Ауробиндо и многие другие эзотерики идут вслед за Буддой: они заимствуют для своих целей психотехнику йоги.

Кришнамурти и в этом вопросе стоит особняком; он разрабатывает совершенно новый способ: он требует от человека, ставшего на путь свободы, тотального осознания своей обусловленности. Не отрицания и подавления своих структур (ценностей, мыслей, установок, желаний, эмоций и т. п.), а осознания и понимания. Понимания обусловленности мысли, поведения, образа жизни культурой, традициями, верованиями:

«Главное — это понимание всех условий жизни, ее наслаждений и страданий…

Если вы восстаете против себя, не зная, что же вы есть, тогда ваш бунт совершенно бесплодный… Когда вы поймете истинную ценность подсознания, тогда оно сойдет на нет, как опадающий осенний лист… Психологически быть наблюдателем со стороны возможно тогда, когда вы осознаете себя как часть вашего окружения, как часть социальной структуры, которую сами же и построили, так как вы — это многие «Я», многие тысячелетия, множество поколений, которые подготовили настоящее… Значительно важнее понять способность создавать иллюзии, чем понять реальность. Способность создавать иллюзии должна полностью прекратиться…