Эзотерический мир. Семантика сакрального текста

Объективная наука не только нужна человеку, но и отражает логос в падшем мире. Объективность, порождение объективации, есть падшесть. Человек познает как извне данную ему реальность то, что порождено им самим, порабощенностью субъекта. «Объект» для меня совсем не означает «предмет моего познания», это только известного рода соотношение в экзистенциальной сфере…

Я согласен назвать себя метафизиком, но избегаю называть себя онтологом, так как понятие бытия считаю проблематическим. Бытие есть понятие, а не существование… Наиболее враждебен я всякой натуралистической метафизике, которая объективирует и гипостазирует процессы мысли (выбрасывая их вне и принимая их за «объективные реальности»), применяет к духу категории субстанции, натурализирует дух. Моя философия есть философия духа. Дух же для меня есть свобода, творческий акт, личность, общение любви. Я утверждаю примат свободы над бытием. Бытие вторично, оно есть уже детерминация, необходимость, есть уже объект…

Когда я пришел к своей окончательной философии, для меня приобрели особенное значение идеи несотворённой свободы и объективации. Несотворённая свобода объясняет не только возникновение зла, непонятное для традиционных философских учений, но и возникновение творческой новизны, небывшего. Несотворённая свобода есть предельное понятие, вернее, не понятие, а символ, так как о несотворенной свободе, ввиду ее совершенной иррациональности, нельзя составить рационального понятия. Объективация есть гносеологическая интерпретация падшести мира, состояния порабощенности, необходимости и разобщенности, в котором находится мир. Объективный мир подлежит рациональному познанию в понятиях, но сама объективация имеет иррациональный источник…

За пределами противоположения между Богом и несотворенной свободой, описывающего наш духовный опыт, по ту сторону, лежит трансцендентная божественная Тайна, в которой все противоречия снимаются, там неизъяснимый и невыразимый божественный свет…

Наряду с идеей несотворенной свободы и объективации я углубил свой персонализм, идею центрального и верховного значения личности. В конфликте личности со всем безличным, или притязающим быть сверхличным, в конфликте с «миром» и с обществом я решительно стал на сторону личности…

… Я концептуалист, если употреблять традиционную терминологию; я не отрицаю универсального, но думаю, что универсальное находится в индивидуальном, а не над ним…

Восстание против власти «общего», которое есть порождение объективации, мне представляется праведным, святым, глубоко христианским восстанием. Христианство есть персонализм. С этим связана главная духовная борьба моей жизни. Я представитель личности, восставшей против власти объективированного «общего». В этом пафос моей жизни. Нужно радикально различать общее и универсальное. Моя попытка построить философию вне логической, онтологической и этической власти «общего» над личным плохо понимается и вызывает недоумение… Такой тип философии совершенно ошибочно было бы смешивать с философией прагматизма или с философией жизни. Персоналистическая революция, которой по-настоящему еще не было в мире, означает свержение власти объективации, разрушение природной необходимости, освобождение субъектов-личностей, прорыв к иному миру, к духовному миру. По сравнению с этой революцией ничтожны все революции, происходившие в мире».

8

Кришнамурти понимает, что его требование порвать с культурой, отбросить ум может быть понято как призыв к одиночеству, разрыву с людьми, к отшельнической жизни. Он пытается объяснить, что имеет в виду другое.

Необходим не разрыв с людьми, а сотрудничество на новой почве (любви, свободы, творчества, принятия всего живого). Он имеет в виду не отшельническую, аскетическую жизнь, которая с его точки зрения есть та же претензия и само— осуществление, а опыт творческого, свободного одиночества. Подобный опыт, считает Кришнамурти, не только не отдаляет от других людей, но, напротив, заставляет чувствовать все живое значительно тоньше, глубже.

Беседуя с одним из монахов-отшельников (саньяси), Кришнамурти прямо спрашивает:

«— А необходимо ли уединение от мира?

— По-видимому, необходимо отречься от мира, ибо мир нереален, и надо иметь гуру, чтобы у него учиться, ибо гуру на опыте жизни познал реальность и может помочь своим последователям достичь этого познания. Он знает, а мы не знаем. Мы весьма удивлены, что вы не считаете необходимым следовать за гуру, этим вы идете против традиций. Вы сами стали гуру для очень многих. Истина не может быть найдена в одиночку. Необходима помощь — ритуалы, руководство тех, кто знает. Может быть, в самом конце пути мы должны будем остаться в одиночестве, но только не сейчас. Мы — дети, и нуждаемся в тех, кто уже прошел по пути далеко вперед. Только сидя у ног того, кто знает, можно учиться. Но вы как будто отрицаете все это, и я пришел, чтобы со всей серьезностью выяснить, почему…

— Посмотрите, — отвечает Кришнамурти, — на эту реку, на утреннее сияние на ней, на сверкающие воды, на зеленые ноля пшеницы, на деревья. Это великая красота, и глаза, которые видят ее, должны быть полны любви, чтобы се постичь. Слышать грохот поезда, несущегося через железнодорожный мост, так же важно, как слышать голоса птиц. Итак, смотрите и слушайте, как воркуют голуби. Взгляните на это тамарисковое дерево, на котором сидят два зеленых попугая. Для того, чтобы их увидеть, необходимо вступить с ними в общение — и с ними, и с рекой, и с этой лодкой, гребцы которой ноют песни. Все это — часть мира. Когда вы отрекаетесь от него, вы отрекаетесь от красоты и любви, от самой жизни. То, от чего вы отрекаетесь, это общество людей; но вы не отрекаетесь от того, что человек создал в этом мире. Вы не отрекаетесь от культуры, от традиции, от знаний — все это остается при вас, когда вы уходите от мира. Вы отрекаетесь от красоты и любви, так как вам внушают страх эти два слова и то, что стоит за ними. Вы отождествляете красоту с чувственной реальностью, с ее связью с сексом и любовью, в него включенной. Подобное отречение привело так называемых религиозных людей к эгоцентризму, возможно, на несколько более высоком уровне, чем у мирян, по тем не менее это все еще эгоцентризм. Если вы лишены красоты и любви, тогда уже нет возможности подойти к тому, что безмерно. Если вы приглядитесь к духовному миру саньяси и святых, вы увидите, что красота и любовь очень далеки от них. Они могут говорить об этом, но они — жесткие приверженцы дисциплины, неистовые в своем руководстве и требованиях. Итак, в сущности, надевают ли они оранжевый плащ, или черное одеяние, или пурпурную мантию кардинала — все они остаются совсем земными. Это — профессия, как и всякая другая, и, безусловно, она не является тем, что называется духовным. Некоторые из них с успехом могли бы быть деловыми людьми и не облекать себя в одежду духовности.

— Ну знаете ли, не слишком ли вы суровы?

— Нет, мы просто констатируем факт. А факт как таковой не является суровым, принятым или непринятым; это просто то, что есть. Большинство из нас избегают смотреть на вещи, как они есть в действительности. Но все это вполне очевидно и не может быть скрыто. Изолированность — таков путь жизни, путь мира. Благодаря деятельности, сосредоточенной на себе, человек изолирует себя, независимо от того, женат он или нет, говорит ли о сотрудничестве или о национализме… Когда отчуждение от мира доходит до предела, может появиться состояние невроза; иногда этот невроз — при наличии таланта — проявляется в произведениях искусства, литературы и т. п.

Удаление от мира с его шумом, грубостью, ненавистью и наслаждениями — разве это не часть процесса изоляции? Только саньяси проделывают это во имя религии, Бога, а человек в мире конкуренции принимает это как часть социальной структуры. Пребывая в изоляции от мира, вы приобретаете силы, некоторые качества аскетизма и воздержания, которые дают вам ощущение власти. А власть — будь она авторитет олимпийского чемпиона или власть премьер-министра или главы церкви — всегда одна и та же. Власть — это одна из форм зла, если можно применять это слово, и человек, проявляющий власть, никогда не откроет дверь, ведущую в Реальность. Таким образом, изоляция от людей не может быть путем…

… Человек должен быть наедине с собой, но такое одиночество не есть изоляция. Одиночество подразумевает освобождение от мира жадности, ненависти и насилия со всеми их тонкими проявлениями, освобождение от тяжелого чувства покинутости и отчаяния.

Быть одиноким означает не принадлежать ни к какой религии, нации, верованию, догме. В этом состоянии одиночества возникает непорочность, которую не может затронуть злое воздействие людей. Это та непорочность, которая может жить в мире со всем его хаосом и все же принадлежать миру. Она не облачается в особые одежды. Добродетель не расцветает на каком-либо пути, ибо к Истине пути нет».

В другой беседе Кришнамурти пытается объяснить, что только в творческом одиночестве становится возможной целостность человека, любовь и сотрудничество. Вот эта беседа.

«Он был старый монах, почитаемый тысячами людей. Тело его хорошо сохранилось, голова была выбрита, а одежда шафранного цвета была обычным одеянием саньяси. В руках у него был большой посох, служивший уже много лет, на ногах — сильно поношенные матерчатые туфли. Мы сидели на скамейке, высоко над рекой. С правой стороны находился железнодорожный мост, налево, вниз по течению, река делала крутые повороты. На другом берегу реки лежал густой туман, можно было видеть только верхушки деревьев; казалось, что они плыли по разлившейся реке. Воздух был недвижим, ласточки летали низко над водой. Река было весьма древняя и священная. Люди приходили сюда издалека, чтобы умереть на ее берегах и здесь быть преданными огню. Река была предметом поклонения; ее прославляли в песнопениях и считали самой священной. В нее сбрасывали отходы, люди в ней купались, пили из нее воду, стирали одежду. На берегах ее можно было видеть людей, сидящих неподвижно в медитативной позе с закрытыми глазами и выпрямленной спиной. Дары этой реки были обильны, люди ее загрязняли. В период дождей уровень воды поднимался на 20–30 футов; вода смывала накопленные отбросы и покрывала землю наносами, которые обеспечивали урожай крестьянам, жившим вдоль берега реки. Иногда можно было видеть проплывающие деревья, вырванные с корнем сильным течением, а также трупы животных, на которых сидели грифы и вороны и дрались за добычу. Изредка из воды появлялась вдруг рука или нога, или даже все тело человека.