Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

Васильевич!" - было ее первою мыслью. Но мы бросились ей на шею, и, видя нас

такими довольными и сияющими, она тоже растаяла и кончила тем, что

пригласила Федора Михайловича запросто отобедать с нами.

С этого дня он стал совершенно своим человеком у нас в доме и, ввиду

того что наше пребывание в Петербурге должно было продолжаться недолго, стал

бывать у нас очень часто, раза три, четыре в неделю.

Особенно хорошо бывало, когда он приходил вечером и, кроме него, у нас

чужих не было. Тогда он оживлялся и становился необыкновенно мил и

увлекателен. Общих разговоров Федор Михайлович терпеть не мог; он говорил

только монологами, и то лишь под условием, чтобы все присутствующие были

ему симпатичны и слушали его с напряженным вниманием. Зато, если это

условие было выполнено, он мог говорить так хорошо, картинно и рельефно, как

никто другой, кого я ни слышала.

Иногда он рассказывал нам содержание задуманных им романов, иногда -

сцены и эпизоды из собственной жизни. Живо помню я, например, как он

описывал нам те минуты, которые ему, приговоренному к расстрелянию,

пришлось простоять, уже с завязанными глазами, перед взводом солдат, ожидая

230

роковой команды: "Стреляй!" - когда вдруг наместо того забил барабан и пришла

весть о помиловании {7}.

Помнится мне еще один рассказ. Мы с сестрой знали, что Федор

Михайлович страдает падучей, но эта болезнь была окружена в наших глазах

таким магическим ужасом, что мы никогда не решились бы и отдаленным

намеком коснуться этого вопроса. К нашему удивлению, он сам об этом

заговорил и стал нам рассказывать, при каких обстоятельствах произошел с ним

первый припадок. Впоследствии я слышала другую, совсем различную, версию на

этот счет: будто Достоевский получил падучую вследствие наказания розгами, которому подвергся на каторге {8}. Эти две версии совсем не похожи друг на

друга; которая из них справедлива, я не знаю, так как многие доктора говорили

мне, что почти все больные этой болезнью представляют ту типическую черту, что сами забывают, каким образом она началась у них, и постоянно фантазируют

на этот счет.

Как бы то ни было, вот что рассказывал нам Достоевский. Он говорил, что

болезнь эта началась у него, когда Он был уже не на каторге, а на поселении. Он

ужасно томился тогда одиночеством и целыми месяцами не видел живой души, с

которой мог бы перекинуться разумным словом. Вдруг совсем неожиданно

приехал к нему один его старый товарищ {9} (я забыла теперь, какое имя называл

Достоевский). Это было именно в ночь перед светлым Христовым воскресеньем.

Но на радостях свидания они и забыли, какая это ночь, и просидели ее всю

напролет дома, разговаривая, не замечая ни времени, ни усталости и пьянея от

собственных слов.

Говорили они о том, что обоим всего было дороже, - о литературе, об

искусстве и философии; коснулись наконец религии.

Товарищ был атеист, Достоевский - верующий, оба горячо убежденные,

каждый в своем.

– Есть бог, есть!
– закричал наконец Достоевский вне себя от возбуждения.

В эту самую минуту ударили колокола соседней церкви к светлой Христовой

заутрене. Воздух весь загудел и заколыхался.

– И я почувствовал, - рассказывал Федор Михайлович, - что небо сошло на

землю и поглотило меня. Я реально постиг бога и проникнулся им. Да, есть бог!
–

закричал я - и больше ничего не помню.

– Вы все, здоровые люди, - продолжал он, - и не подозреваете, что такое

счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед

припадком {10}. Магомет уверяет в своем Коране, что видел рай и был в нем. Все

умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик. Ан нет! Он не лжет! Он

действительно был в раю в припадке падучей, которою страдал, как и я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но верьте слову, все

радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!

Достоевский проговорил эти последние слова свойственным ему

страстным, порывчатым шепотом. Мы все сидели как замагнетизированные,

совсем под обаянием его слов. Вдруг, внезапно, нам всем пришла та же мысль: сейчас будет с ним припадок.

Его рот нервно кривился, все лицо передергивало.

231

Достоевский, вероятно, прочел в наших глазах наше опасение. Он вдруг

оборвал- свою речь, провел рукой по лицу и зло улыбнулся.

– Не бойтесь, - сказал он, - я всегда знаю наперед, когда это приходит.

Нам стало неловко и совестно, что он угадал нашу мысль, и мы не знали, что сказать. Федор Михайлович скоро ушел от нас после этого и потом

рассказывал, что в эту ночь с ним действительно был жестокий припадок.

Иногда Достоевский бывал очень реален в своей речи, совсем забывая, что

говорит в присутствии барышень. Мать мою он порой приводил в ужас. Так

например, однажды он начал рассказывать сцену из задуманного им еще в

молодости романа: герой - помещик средних лет, очень хорошо и тонко

образованный, бывал за границей, читает умные книжки, покупает картины и

гравюры. В молодости он кутил, но потом остепенился, обзавелся женой и детьми

и пользуется общим уважением.

Однажды просыпается он поутру, солнышко заглядывает в окна его

спальни; все вокруг него так опрятно, хорошо и уютно. И он сам чувствует себя

таким опрятным и почтенным. Во всем теле разлито ощущение довольства и

покоя. Как истый сибарит, он не торопится проснуться, чтобы подольше продлить

это приятное состояние общего растительного благополучия.

Остановившись на какой-то средней точке между сном и бдением, он

переживает мысленно разные хорошие минуты своего последнего путешествия за