Фабий Байл. Живодер

А затем она вздрогнула, увидев серебряную вспышку. Демонесса рухнула. Сыплющее искрами лезвие тяжелого силового топора рассекло ее череп. Вырвавший клинок из плоти гигант обернулся, замахиваясь оружием для нового смертельного удара.

— А ну назад! — взревел незнакомец.

Откуда он взялся? Был ли он все это время среди зрителей, и если был, то зачем ждал так долго? Почему вмешался сейчас?

На миг, услышав нечеловеческий баритон, Мелюзина даже подумала, что это мог быть отец. Но ведь он никогда не носил таких тяжелых и массивных доспехов?.. Броня «Тартарос» — название пришло в разум непрошеным гостем, поднявшись из памяти, созданной отцовскими программами гипнообработки. Впрочем, как бы ни называлась эта броня, какими бы опаленными и выцветшими ни были керамитовые пластины, Мелюзина могла различить потускневшие старые геральдические цвета — белый… и пурпурный. С каждым ударом сияющего и сыплющего искрами топора воитель прокладывал в рядах вопящих демонов кровавые просеки.

— Вставай, женщина! — зарычал незнакомец. — На ноги, быстрее!

Мелюзина тяжело поднялась. Легионер подтащил ее к себе одной рукой, грозя чудовищам топором в другой. Оказавшись так близко, она увидела, что его доспехи прошли через вечность войны. Некогда гладкую броню замарали выбоины и следы попаданий, энергетические провода были скручены или перенаправлены, а на системе охлаждения виднелись заплатки. Местами в доспехах зияли пробоины, и лишь некоторые были грубо залатаны пластинами металла.

— Кто ты?

Воин не ответил, не сводя взгляда с врагов. Пришедшие в себя демоны кружили вокруг, что- то насмешливо бормоча. До поверженных сородичей им не было дела.

— Вы ее не получите. Она вам не принадлежит.

— Да, так и есть. Она принадлежит мне.

Раздавшийся голос был одновременно мягким и подобным грому. Похожим на рык невиданного огромного зверя, чьи очертания открывает в ночи свет костра. Устрашенные демоны отпрянули, раздосадованно стеная и вопя, ведь теперь среди ничтожных кошмаров явился истинный ужас. Концерт сменился чудовищной какофонией, дьяволы и заблудшие души разбежались кто куда. Извиваясь, в свет жаровен вползло нечто громадное.

Оно напоминало огромную змею, но с мускулистым туловищем титана вместо головы. От него тянулись четыре длинных руки, и каждую оплетали позолоченные наручи и дамасские шарфы. Золотые цепи обхватывали и тело, а еще свисали с нагрудника, выкованного из серебра наподобие бесполого лица, будто у смеющегося младенца. А лик самого демона был… прекрасным, но красотой своей скорее ужасал, чем успокаивал. Царственные черты обрамляла искусно спутанная грива серебристо-белых волос, а пристальный взгляд аметистовых глаз сиял так, что его бы не забыл никто. Над головой поднимались длинные рога, а плоть покрывали переливающиеся татуировки.

— Итак, — вкрадчиво заговорил демон, — что же ты сама скажешь?

— Отец, — прошептал космодесантник, глядя на нависшего над ним змия.

— Я тебя знаю, маленький паломник? — сверкнули глаза, похожие на мрачные лампы.

— Я — Нарвон Квин, отец. Я бился вместе с тобой на Визасе. И на Исстване.

— Ах. Я знаю тебя… — Демон помедлил. — Но ты умер. Один из сынов Ферруса забрал на Исстване твою жизнь, когда я поверг своего брата.

— Мне говорили, что смерть — дело восприятия. — Квин опустил топор.

— Почему ты спас ее?

Квин запнулся и покосился на Мелюзину. Пусть лицо воина и было скрыто за безликим шлемом — она чувствовала его смятение.

— Я… я действовал инстинктивно.

— Ах, Нарвон, Нарвон. — Демон рассмеялся. — Вечный герой. — Он покачал головой. — Тебе не следовало приходить сюда, сын мой. Сей сад не для твоих наслаждений.

— Я пришел в поисках тебя, отец. Твоим сынам нужно руководство.

— Руководство? — Змий усмехнулся. — Я дал им победу! Разве триумф при Фессале не стал достойным прощальным даром от отца сыновьям?

— После Фессалы прошло двадцать лет, отец. И пока ты был… здесь, многое произошло. Я пришел, чтобы отвести Феникса домой, к Его детям. — Квин протянул руку, будто моля нависшее над ним существо. — Бремя собственных желаний сокрушает нас, лишая возможности видеть дальше сиюминутных капризов. Совершенство все ускользает, пока мы впустую льем кровь и размахиваем сталью в войне против попутчиков. После твоего ухода наши предводители пришли в смятение… Эйдолон… Люций… Фабий… они вцепились в глотки друг другу.

Фабий. Мелюзина поглядела на змия распахнутыми глазами. Заметивший это демон медленно улыбнулся.

— Ах… А я-то гадал, почему твоя душа пахнет так знакомо.

— Что? — поглядел на нее Квин. — Кто она такая?

— Не та, до кого тебе должно быть дело. А теперь наша аудиенция закончилась, паломник. Изыди же. Возвращайся в породившее тебя суровое царствие и более не тревожь меня в моей идиллии. — Фулгрим махнул рукой. Пропитанный благовониями воздух будто провалился вокруг ее спасителя, поглотив воина, словно его здесь и не было. Удар сердца — и он уже исчез.

— Ты ведь знаешь, кто я?

Мелюзина поглядела на змия. Глаза его казались громадными озерами из жидкого аметиста, затягивавшими ее внутрь.

— Ты… ты Фениксиец, — сказала она охрипшим голосом.

— Да. Я — Фулгрим Просветитель. А ты — Мелюзина. Я думал, что тебя уничтожили давным-давно. Но вот ты здесь. Такова судьба. Я одержал великую победу и за это обрел немыслимо ценную награду. — Демон погладил ее спутанные от пота пряди волос покрытыми лаком когтями, до крови оцарапав позолоченными кончиками лоб и шею. — И словно Ахилл, я обрел свою Брисеиду.

— Ахилл потерял Брисеиду.

Фулгрим остановился. Его лавандовые глаза пожелтели, побагровели, а затем стали прежними.

— Так и было. Значит, отец рассказал тебе эту историю? Я удивлен. Фабий никогда не казался мне способным стать внимательным родителем.

— Отец многому меня научил.

— А обо мне он тебе рассказывал? — По чешуе Фулгрима прошла дрожь, будто от предвкушения веселья.

— Я знаю, кто ты такой.

— Но ведь я спрашивал не об этом, — нахмурился демон. Он обвился вокруг Мелюзины, окутав ее переливающимися извивами тела. Взял за подбородок и приподнял голову. — Ты так на него похожа. Не думаю, что это заметит кто-либо, кроме меня, но сходство есть. Его череп под твоей кожей. Его глаза. Его… надменность.

Он склонился над ней. На щеках проклюнулись небольшие глаза и уставились на Мелюзину. Дыхание Фулгрима пахло чем-то сладким, но на самом деле горьким.