Фабий Байл. Живодер

— Гексахир, не хочешь ли сопроводить меня на поверхность? Размять свои иссохшие руки, замарать сапоги кровью, как любят говорить мои воины?

Гемункул даже не оглянулся.

— Не думаю. Я не воин, а всего лишь ученый. Поэтому, если ты не против, я буду наблюдать отсюда.

— Конечно, разумеется. Мой корабль в твоем распоряжении. Если тебе что-то понадобится, просто скажи моим рабам. — Пешиг помедлил, а потом осторожно спросил: — Но ты ведь спустишься, когда Авара закончит свою часть дела?

Гексахир повернулся к нему. Выражение лица было невозможно разобрать за постоянно меняющейся маской.

— О, я такого не пропущу. И не забывай о своей части сделки. Схрон-станция и все внутри — мое, и мне решать, избавиться от чего-то или сохранить это.

— Разумеется, — небрежно отмахнулся Пешиг. — Какое мне дело до инструментов плотереза мон-кеев? Важны лишь пушки и рабы.

Он знал, что такое показное безразличие раздражает гемункула, и потому весело помахал рукой, проходя мимо его свиты.

— Наслаждайся представлением, Гексахир. Мы постараемся приберечь пару пленников и для тебя.

Олеандр Кох украдкой прикоснулся к краю шлема. Изнутри его покрывали шипы, впившиеся в щеки и лоб, и кортикальные крючья, глубоко погруженные в череп. Вдоль шеи, плеч и груди тянулись ручьи засохшей крови. Он потянул шлем, чувствуя, как рвется плоть. Это была приятная боль.

На бесчисленных экранах наблюдательной платформы умирал мир. Налет был не столько военным нападением, сколько художественным замыслом. В стратегии Гексахира определенно было нечто театральное, и Олеандр подозревал, что гемункул чувствовал себя постановщиком, разочарованным отсутствием благодарных зрителей. Он покосился на пленителя, но гемункул словно был заворожен своим трудом. Олеандр ощупал швы шлема.

Он уже много недель скреб их, ослаблял. Вскоре он сможет их разорвать. Конечно, так он потеряет большую часть лица и лба, но жертва того стоила. Кох тихо зашипел, толкнув один из кортикальных крючьев.

Гемункул, даже не глядя на него, вытащил из — под плаща причудливый, архаично выглядящий жезл, а потом нажал на одну из рун. Олеандр содрогнулся от разряда боли. Не упоительной боли полученных ран или удара кнута, но вспышки агонии, опалившей напрямую его центральную нервную систему. Он согнулся, вцепившись в шлем.

— Не трогай его, — проворчал Гексахир, повернувшись. — Сколько раз нам нужно это повторять? Я не позволю тебе испортить мой труд своими неуклюжими лапами.

От открытой плоти Олеандра шел дым. Он закашлялся, пытаясь встать. Гемункул почти по-отечески похлопал его по плечу.

— Чем больше ты борешься, тем хуже все будет, — тихо сказал Гексахир. — Уверен, что уж это ты осознал.

— Я… я всегда медленно учился.

— Знаешь ли, на поиск подходящей частоты для создания вроде тебя уходит много времени, — фыркнул ксенос. — В твоем разуме каким-то образом смешиваются боль и удовольствие. Мне пришлось придумать, как обойти разросшиеся нейронные сети и создать новый путь. — Он подался ближе. — Конечно, я бы не смог это сделать без твоего учителя. Именно он предложил нам подобную идею, даже создал несколько прототипов, пусть мои творения и куда совершенней его примитивных поделок.

Он повернулся обратно к экрану.

— Прекрасно, не правда ли?

— Думаю, в этом есть некая грубая притягательность.

Гексахир поглядел на него. Плоть его маски текла, выражая недовольство.

— И почему я ожидал, что мон-кей сможет оценить творение, созданное с таким артистизмом?

— Артистизмом? — Олеандр выдавил смешок. — Ты запустил ракету. Отравил атмосферу. Где здесь изящество?

— Искусство и не обязано быть изящным. Напротив, чрезмерная замысловатость часто мешает оценить творение. — Гемункул вновь поглядел на экраны. — Смотри. Увидь. Нажатие кнопки — и целый мир умирает, крича. Что может стать лучшим свидетельством моего гения?

— О, я могу придумать много чего.

Гексахир опять постучал по кнопке, и Олеандр рухнул на пол, вопя.

— Тебе не отнять у меня удовлетворения моментом. Спустя несколько часов все живое в этом мире либо умрет, либо навсегда сойдет с ума. — Он пригнулся, взяв Олеандра за подбородок. — Знаешь, мы ведь были хозяевами Галактики. Любой мир был лишь садом для наших удовольствий, а все живые существа — источником развлечений. Но потом все рассыпалось в наших руках. И пока мы лежали среди обломков, вы, уродливые мелкие мон-кеи, слезли с деревьев и возомнили, что вы главные.

— На Терре когда-то говорили, что раз владеешь, значит, право имеешь.

Гексахир отпустил его.

— И кто же владеет тобой, хм? — Он легко нажал пальцем на переключатель. Олеандр застыл, ощутив очередной прилив страдания. Но лишь на миг. — Я не собираюсь больше слушать деревенские проповеди с гнетущего жалкого комка грязи, что вы зовете родным миром, Олеандр. У меня сейчас и так хватает стресса. На чем же я остановился, а?

— Мы… мы слезли с деревьев… — процедил сквозь сжатые зубы Олеандр.

— Ах да. Ты и другие ублюдки. Нежданные последствия замысла, который пошел не так, как должен был. И взгляни на Галактику. Грязную. Замаранную. Всеми этими крошечными царствами, сходящимися в бессмысленных войнах. — Гемункул провел рукой по шлему Олеандра. — Ты ведь знаешь, что ты всего лишь оружие с раздутым эго. Как там вы себя зовете? Ах да… Астартес. Обычные инструменты. Ответ человечества кроркам, пусть и не такой эффективный. Каково тебе знать, что ты лишь второй из лучших в деле, ради которого тебя создали?

— Это ты мне скажи.

Ксенос щелкнул языком.

— Я ведь уже говорил про стресс, да? — Он вдавил руну, и Олеандр согнулся в корчах, сыпля проклятиями сквозь искусанные губы. — Не стоит меня провоцировать. Ведь я могу и творчески подойти к твоим мучениям.

Кох рухнул на четвереньки, задыхаясь. А затем услышал звон колокольчиков.

— Мы передали его под твою опеку не для того, чтобы ты его пытал, — раздался новый голос.

— Но разве я виноват, что вы не запретили этого? — напрягся Гексахир. — Считайте пытки платой за мои услуги. — Он обернулся. — Не стану оскорблять тебя, спрашивая, как же ты попала сюда, клоун. Поэтому просто перейду ко второму столь же очевидному вопросу. Зачем ты здесь?

Из теней вышла стройная женщина, облаченная в покрытые причудливым узором одеяния цветов оникса и лазури, держащая в руках длинный посох. По палубе разнесся радостный протяжный смех. Кабалиты, рабы, развалины все спешно отвернулись или разошлись кто куда.

— Не беспокойся, ведь я пришла с великой целью, о Господин Ножей.

— Это не ответ, — вздохнул Гексахир.

— Нет. И да. — Снова смех, резкий и жестокий. И неприятно знакомый. Олеандр согнулся, пытаясь приглушить звук, но тщетно. Тот впился в голову, разъедая самообладание, будто кислота. Его взгляд заметался по сторонам. Кох пытался смотреть на что угодно, только не на гостью. А затем почувствовал, как та поднимает наконечником посоха его подбородок.