Фабрика мертвецов

Кокон ринулся на заключенного внутри мальчишку, облепил плотно, как кожа… Митя казалось, что его завернули в лист раскаленного металла – и кости плавятся, стекая, будто восковые. Он закричал, и кричал, кричал, кричал, пока раскаленный поток не хлынул ему в глотку, начисто выжигая внутренности… и рухнул во тьму.

Без сил, без мыслей, без ощущений… без боли. Вокруг была тьма, тьма и покой, и они… она смотрела на него тысячей-тысяч глаз: выжидательно, оценивающе, и словно бы с некоторым сомнением, но и… надеждой. Хотя какие сомнения и надежда могут быть там, где только покой?

Ощущения начали возвращаться, робкой струйкой просачиваясь обратно в тело… и первое, что он почувствовал, было тепло – точно огромная, но мягкая и нежная ладонь подхватила его, и все тот же женский голос проворчал:

– Давай уж, возвращайся, ежели не хочешь, чтоб тебя там съели.

– А хоть бы и съели. – с угрюмой неукротимостью пробормотал Митя и услышал в ответ короткий и почти беззвучный смешок – словно самой тьме стал забавен маленький человечек.

– А хоть бы и так… - неожиданно согласилась тьма. – Все едино.

Тьма обратилась в вихрь, и он стремительно понесся вперед и… грянулся с невероятной, запредельной высоты… а может, вылетел из-под земли, будто его выплюнуло?

Мрак раздернуло перед глазами, как театральный занавес… и Митя взвыл от острой боли в ладонях и коленках… и уставился прямо в мертвые глазницы черепа, в одной из которых торчала шейная булавка.

– А-аххх! – протяжно выдохнул он… - За такое… положена хоть какая-то награда! – прислушался к себе, вспоминая рассказы кузенов о силе, которая приходит один-единственный раз. И понял, что те вовсе не преувеличивали. Наоборот, еще и недоговаривали. Что ж, очень своевременно вышло. Более чем.

Митя криво усмехнулся… и пальцы его сомкнулись на булавочном навершии в виде то ли серпа, то ли полумесяца.

Бабах! Он с грохотом захлопнул дверь в дом, наскоро чиркнув по косяку булавкой – и деревянную створку будто приварило к косяку. Никто больше не выйдет отсюда.

Зажимая посеребренное острие меж пальцами, на манер кастета, кинулся на войско мертвецов.

Удар! Кулак врезался в мертвяка и тот вспыхнул черным дымным факелом, мгновенно осыпавшись горстью пыли. Единственное, чего он не любил, гостя у Белозерских, когда кузены втягивали его в свои учебные схватки… но у них разве откажешься! Армейцы, грубые люди… Удар, удар, удар! Слитным движением Митя пробил «тройку» – таким ударом кузен, что на границе с Австрийской империей служит, трансильванских упырей останавливал. А уж троица обычных мертвяков только жалобно хрупнула и осыпалась кучкой костей. Митя то ли шумно выдохнул, то ли хрипло рассмеялся – он и сам не понял, что за звук вырвался из его груди. И помчался к воротам, раздавая тычки и удары. Непобедимое войско мертвецов стало напоминать костяшки домино – они сыпались один за другим, исчезая, превращаясь в пыль и прах. Под ногами захрустели кости…

– Это шо ж… Ты шо робышь, гаденыш? – заорал Бабайко, в изумлении глядя на фонтаны праха и разлетающихся костей, отмечающих пусть мальчишки в изодранном сюртуке. Навьи не знают страха, но… вот он навис над скособоченным скелетом – и тот присел, в ужасе закрываясь костяными руками и не смея ни сопротивляться, ни бежать.

Бабайко посмотрел на просеку в недавно плотных рядах мертвецов. Посмотрел за ограду, откуда снова неслись крики – на сей раз не ужаса, а скорее бешенного боевого азарта. У самого забора слышалось свист боевой секиры, а потом над оградой взметнулась уцелевшая ручища паро-бота… и резко рухнула вниз.

– Hol es dir! [31] – проорал герр Лемке.

Нескончаемый поток мертвецов больше не лился из ворот, а с оcтавшимися отец со товарищи, сдается, справляются…

– Они ж зараз сюды ворвутся, батько! – вдруг отчаянно закричал старший сын Бабайко, дергая отца за край рубахи.

Лицо Бабайко исказилось – на нем мелькнули попеременно неуверенность, страх, ненависть, снова страх… и жуткая, лютая решимость!

– Думаете, з Петербурхов понаехали, и зможете победить Бабайко? Я тут хозяин!

31

Получай! (нем.)

Он выдернул из-за голенища короткий засапожный нож…

Митя разнес в прах очередного мертвяка и коротко усмехнулся – и вот с этим шильцем господин Бабайко рассчитывает остановить его? Или отца?

…Бабайко всадил нож в шею собственного сына.

Коротко булькнула хлынувшая из раны кровь. Мужик вскинул руки, хватаясь за торчащую над ключицей рукоять ножа. Он еще успел обернуться… и глянуть в лицо собственному отцу, прежде чем рухнул наземь, и вокруг него медленно начало расплываться кровавое пятно.

«Не у меня самые большие проблемы с родителем!» - только и смог подумать Митя.

Остальные трое домочадцев Бабайко шарахнулись прочь, в ужасе глядя на лавочника в шитой рубахе и шевиотовом пиджаке, ставшем вдруг страшным как тот самый бабайка, что караулит детишек под кроватями.

Пальцы Бабайко скрючились, как когти:

– Нате вам! – проорал он. – Плоть и кровь свою отдаю! Пейте! Только убейте его! – он ткнул коротким волосатым пальцем в Митю. – Убейте!

Родная кровь… высшая жертва… Но кому? Не мертвякам же!

«Тому, кто этих мертвецов поднял!» - пришла мысль, странно спокойная для впервые шевельнувшегося в душе ледяного ужаса.

Глава 44. Последняя искра

– Пришли навы зубатые за малыми ребятами… - уже знакомый шепот детских голосов зашелестел по подворью.

Солнечный свет вдруг пригас, точно подернувшись пеплом, вокруг заплясали серые тени.

Выломанные мертвецами ворота взлетели в воздух. Словно подхваченные невидимой рукой тяжеленные створки встали в пустой проем… зазор между ними с треском схлопнулся, будто, лязгнув зубами, захлопнулась жадная пасть. Половинка попавшего меж створками скелета свалилась на двор и задергалась, по-насекомьи перебирая костяными конечностями.

Из-за забора донесся крик:

– Митя! Там остался Митька! – и что-то с грохотом обрушилось на ворота. Створки даже не качнулись.

Лапища паро-бота появилась над забором, зацепилась ковшом за край…

Забор рванул вверх. Ленты серого марева покачивались, как водоросли в воде, и тянулись все выше… выше… Доносящиеся из-за забора звуки отсекло как взмахом ножа… От навалившейся тишины остро заболели уши. Митя провел ладонью – и с удивлением уставился на покрытые кровью пальцы. Мир исчез, осталось лишь дымное кольцо стен да пятно ярко-голубого неба над головой.

Митю прохватило холодом, таким леденящим, что казалось – прикоснись сейчас к уху, и оно отвалится розово-голубой льдинкой. Они возникли рядом: те двое, мальчик и девочка. Все тоже странное сочетание простецких курносых носов с пухлыми, как у чернокожих арапов, губами, и окутывающее нескладные детские фигурки свечение, мерцающее в сгущающемся вокруг сером сумраке. Их головы прижимались виском к виску, и если бы не неподвижные, чеканно-невозмутимые лица, казалось бы, что детишки смотрят с любопытством.