Факультет патологии

— Только смотри, чтобы ты не подвел меня и с первого сентября стал сразу, немедленно и кропотливо, создавать команду.

— Со второго, Борис Наумович?

— Почему?

— Ну, хотя бы потому, что ни один нормальный человек не принесет с собой спортивную форму первого сентября. Даже не зная, что такая секция существует.

— Ох, филологи, — он улыбнулся, — язык у вас подвешен, покойника уговорите.

Очень лестный комплимент, подумал я.

— …Но я вам желаю долгой жизни, Борис Наумович, — сказал я, — я не вы, который желает мне смерти от ядра.

А он о своем:

— Так вот, Саш, я образно сказал, что с первого сентября. — (А я и не знал, что у них образы имеются, в физкультуре, я думал, одни фигуры…) — Но я знаю, что ты думаешь (интересно: телепат, наверное…), что сейчас получу зачет, пройдет три месяца, все забудется, физ-ра будет не нужна и так далее.

Он и вправду телепат, кажется…

Но я никогда не скрываю и говорю:

— Вы, как телепат, Борис Наумович.

— Я тебе ставлю зачет и доверяю. — (Спасибо.) — К тому же физкультура, судя по всему, вводится у вас на третьем курсе и будет в течение всего года…

Господи, как он долго торгуется.

— И если ты меня обманешь…

— Борис Наумович!

— Хорошо, подведешь, то…

— Борис Наумович, — вот, проклятый, да ставь ты уже скорее! — как вам не стыдно, раз я обещал, значит, сделаю.

— Это ты молодец! Я люблю таких ребят.

Он берет мою зачетку, которую я держу наготове в руках, ставит зачет и расписывается. Я замираю, потом выдыхаю свободно. Вот и все, думаю, и чего боялся.

— А в ведомость?

— Да, да, — говорит он, — все-то ты помнишь.

Еще бы:

— Конечно, потом в деканате будут говорить, что ваша драгоценная подпись подделана.

Он достает из своего портфеля ведомость, находит меня, ставит все туда и расписывается. Крик и вопль едва не вырываются из моего горла.

— Большое спасибо, Борис Наумович… — я опять хочу сказать Пенис, но боюсь: вдруг обидится.

— Смотри, Саш, не подведи.

По дорожкам «Лужников» я несусь, как вихрь, буря, ураган, я несусь по ним одухотворенно и возвышенно и благим матом ору: «Будь ты счастлива, физкультура!» Люди смотрят на меня, как на ненормального. То ли готовящегося к рекорду.

Добегаю до института за двадцать минут, легко, а чего там — тысячу бегать я уже научился. Влетаю в институт, а там разворачивается целая драма (я бы назвал ее: «из жизни молодого поколения»).

Юстинов не то стоит, не то мечется. А Боб потихоньку ржет.

Я вижу, Юстинов ждал меня.

— Ты представляешь, Саш, эта идиотка, Ирка, твоя подружка, что вытворила. Нет, ну ты себе представляешь! Захожу в спальню, а она с Лилькой Улановой в кровати лежит уже голая, а с той комбинацию снимает и целует ее в плечо. А потом ниже…

Я ей говорю:

— Ира, ты что охуела?! Она мне:

— А что, Андрюшенька, у меня разболелась голова, и Лиля массирует ее.

— А почему ты голая? — спрашиваю я.

— Ну, чтобы платье не мешало… массажировать.

— А сама — в жопу пьяная, ты ж знаешь, ей немного надо, полстакана выпьет и готова. Ты представляешь?!

— Не представляю, но это очень интересная форма любви, я думаю, самая совершенная в мире…

Он не обращает внимания на мои слова толком. Однако реагирует:

— Ну да, мне еще п…лизки дома не хватало. А Лилька мне говорит: Андрюшенька, ложись к нам, хочешь ее помассажировать вместо меня. А Ирка уже глаза закатывает от предстоящего массажа.

Я им говорю:

— Ах вы, суки! Я вам ваши клиторы сейчас так помассирую, что они у вас поотскакивают с лобков от губ. Чтобы через минуту, сучки, одеты были, — и ушел на кухню. Ирка мне вдогонку:

— Андрюшенька, не кричи на Лиличку, она мне добра желала.

— Ну, как тебе это нравится, Саш?!

Мне это нравится — Ирка талантливой ученицей оказалась.

— Теперь я с ней не разговариваю, пускай со своей Лилькой живет, которая ей добра хотела.

И в этот момент на лестнице появляется Ирка:

— Андрюшенька, вот ты где, а я тебя искала!

— Иди отсюда, не хочу с тобой разговаривать.

— Ну почему, Андрюшенька?

— Ты помнишь, что вчера было? А? Ирка скромно вставляет:

— Воскресенье. Он кричит:

— Ты вся в жопу пьяная была. Помнишь, что вчера делала?! Расскажи Ланину, расскажи!

Я не любил, когда меня называли по фамилии, но на этом курсе было принято.

— А что, Андрюшенька, я не помню, что я делала?

— Ир, ну ты только не п…и, пожалуйста, а то я тебе сейчас по роже так дам, что сразу вспомнишь. Что ты там с Лилькой в постели голая вытворяла, не помнишь, да?!

— Ну я же не нарочно, Андрюшенька, я пьяная была. Разве тебе меня не жалко, у меня головка болела.

— Ну блядь, Саш, как тебе это нравится, — («у нее головка болела», передразнил он), — клитор у тебя болел, да еще чесался, потаскуха.

— А у меня нету клитора, — вставила скромно Ирка.

Мы полегли со смеха.

— Саш, а что такое клитор?

— Вот блядь, — давился, сдерживаясь, Юстинов, — даже своих половых органов не знает.

— Она их тебе доверяет, — реготал Боб.

— Конечно, — наивно ответила Ирка, — он лучше знает, как с ними обращаться… — Вроде комплимент отпуская.

Ирка была великая актриса, не только трагедийного, но и комедийного таланта.

Она повисла на него, уловя мгновение:

— Андрюшенька!..

— Пошла, Ир, отсюда, пошла, — но она его уже целовала, а у него проскальзывал наигрыш на губах.

Странный был Юстинов человек, он рассказывал всем, что делала и как Ирка, в какой позиции стояла или лежала… и как он с ней обращался: «Я на Ирку всегда клал», — любил повторять он, однако Ирка тут же встревала, что «не клал, а вставлял», и ему как филологу надо знать разницу между словами. Все свое грязное белье он вывешивал на факультете, и весь курс обсуждал их интимно-публичную, эротическую жизнь.