Фальшивый принц

Я блокировал его удар, нацеленный мне в плечо.

— Может, чтобы он более серьезно относился к занятиям?

— Джерон всегда относился к фехтованию серьезно. Известно, что однажды он объявил всему двору, что собирается когда-нибудь возглавить картийскую армию.

— Дурацкая идея, — заметил я, бросаясь вперед. Мотт увернулся и легко блокировал мой удар. — Миссис Гавала сказала, что Экберт был мирным правителем во всех отношениях. Картия веками избегала войн.

— У Картии есть враги, Сейдж. Дариус это понимал. Может, понимал и Джерон. А их отец — нет.

— Хотите сказать, что Экберт был плохим королем?

— Я не говорю, что плохим. Наивным. С каждым годом его враги становились все сильнее, образовывали альянсы, вооружали своих сторонников. Экберт не замечал, какими голодными глазами они глядят на Картию. — Мотт пожал плечами. — Он не заметил врагов даже в собственном замке.

Я воспользовался моментом и ткнул его в бок, после чего резким ударом заставил его потерять равновесие. Мотт сделал два шага назад и перехватил меч.

— Хорошее движение, Сейдж. Неожиданное.

— С мечом Джерона у меня получалось лучше, — сказал я.

— У тебя лучше получалось, потому что это был превосходный меч, хотя и не совсем такой, каким был оригинал. Жаль, что он пропал. Коннер уже не считает, что это был кто-то из вас. Он подозревает слуг. Один из них мог стащить его, зная, что наказан будет кто-то из вас троих.

— Креган мог взять его, чтобы помочь тренироваться Родену.

— Вряд ли. Ты не любишь Крегана, Сейдж, но он верно служит Коннеру. Он сделает все, что прикажет Коннер.

— Как и вы.

Мотт остановился и опустил меч.

— Ради него я не стал бы убивать.

Я не мог не ответить.

— Ну конечно. Можно подумать, что когда Креган убил Латамера, не вы ему помогли. Какая между вами разница?

Что-то мелькнуло в глазах Мотта. Он сжал губы и сказал:

— Урок окончен. Повесь меч на место, и я провожу тебя в дом.

Остаток дня мы были заняты уроками. В головы нам вбивалось столько информации, что было удивительно, как они еще держались на наших тощих шеях. Тобиас был отправлен в нашу комнату в наказание за то, что спал на уроке, и, похоже, ушел с облегчением. Это придало дополнительной энергии Родену, для которого появился шанс стать лучшим: я был ненамного внимательнее Тобиаса.

Вечером Тобиас остановил меня в коридоре, когда мы шли на ужин.

— Ты ведь помнишь обещание, которое дал мне, правда? Ты постараешься, чтобы я остался в живых?

— Я дал слово, — сказал я.

Тобиас вздохнул с облегчением.

— Тогда давай я помогу тебе стать принцем. Тебе нужно что-нибудь?

— От тебя, Тобиас, мне ничего не нужно. Только преданность, если выберут меня.

Тобиас понизил голос:

— Я не собирался убивать тебя в ту ночь. У меня никогда не было таких намерений. Нож оказался острее, чем я думал. Я хотел только слегка тебя ранить…

— Ничего, заживет.

— Мне кажется, Мотт меня подозревает. Может, и Коннер тоже.

— Я обещаю, Тобиас. Ты будешь жить.

— Я верю тебе. — Тобиас помолчал, будто взвешивая собственные слова. — Это правда, Сейдж. Я верю.

— Вы двое, догоняйте! — окликнул нас Мотт. — Коннер ждет.

Мы догнали Родена и Мотта как раз у самых дверей. Мотт пропустил Родена и Тобиаса вперед, положил руку мне на плечо и внезапно закрыл дверь перед самым моим носом.

Сердце у меня упало, но я старался сохранять спокойствие. Мотт был очень серьезен, а мне не сложно было вспомнить о дюжине проступков, за которые он мог меня наказать.

— Что бы я ни сделал, по вашему мнению… — начал я, но он покачал головой, призывая меня замолчать.

— Я не знал, что он собирается убить Латамера, — сказал Мотт тихо. — Ты догадался о его намерениях раньше меня.

Лицо Латамера за мгновение перед тем, как стрела Крегана пронзила его, крепко врезалось мне в память. Он снился мне по ночам и мерещился днем. Если бы я на несколько секунд раньше понял, что должно случиться, я мог спасти его.

— Почему вы мне это говорите? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Я просто хочу, чтобы ты знал: я помню, что ты сказал тогда, в подземелье. Я тоже не собственность Коннера.

В этот вечер у Коннера были новости для нас.

— Вы помните, что мы говорили о первом регенте, Вельдерграте? Он мечтает стать королем, и мы должны помешать ему, потому что он принесет много вреда Картии. Я сегодня получил от него интересное письмо — и огорчительное, и ободряющее. — В доказательство он показал несколько листов бумаги. — Ободряет то, что до него дошли слухи, что Джерон жив. Я знал, что он должен сегодня встретиться с принцессой Амариндой и поехать с ней в Эберстайн на границе с Дриллейдом, где находится его поместье. Я знал, что она скажет ему об этих слухах. Это хорошее начало для представления принца ко двору, будет меньше вопросов, когда я предъявлю его.

— А плохая новость? — спросил я.

— Плохая новость состоит в том, что слухи о смерти короля и королевы также распространяются. Решение о том, кто займет престол, может быть принято только в конце этой недели, но Вельдерграт воспользуется страхом, овладевающим людьми из-за этих слухов, чтобы завоевать их поддержку. В письме он спрашивает, есть ли у меня достоверная информация о местонахождении принца Джерона. Я ответил ему весьма туманно, чтобы испытать его терпение и выгадать себе еще один день.

— День для чего? — спросил Тобиас.

Коннер глубоко вздохнул, затем сказал:

— Я выберу принца через два дня, и мы сразу отправимся в Дриллейд.

Мы с Тобиасом и Роденом переглянулись. Никто из нас не проявил энтузиазма, и Коннер это заметил.

— Я ожидал от вас некоторого воодушевления, — заметил он.

— Что случится с теми мальчиками, кого вы не выберете? — спросил я.

Коннер выдержал паузу, потом сказал:

— Я еще не решил.

Но все присутствующие поняли, что он лжет.

34

Ночь прошла спокойно. Если Тобиас и Роден знали, что я ночью выходил, никто из них утром не заикнулся об этом. После завтрака пришел Мотт и сказал, что у Коннера для нас на сегодня новый план.

Он принес с собой какой-то сверток, развернул и поставил на мольберт картину. Это был портрет мальчика, стоящего у живой изгороди в весеннем саду. У него были русые волосы, более темные снизу, озорная улыбка и беспокойная искра в ярких зеленых глазах. Ни у кого из нас не было его наивности и чистоты.