Фамильяр

– Ну, а ты, Галл?
– говорит Стивен, а я пытаюсь снова прожечь его взглядом.

– А что я? Решил возродить кузнечное дело. У меня теперь своя кузня, делаем на заказ оружие под антиквариат, ножи. Для всяких идиотов куем кольчуги и мечи, чтобы они по полям носились, играя в рыцарей. Деньги хорошие. Не жалуюсь. Из приюта взял троих ребятишек. После смерти Саманты одиноко, да наследников нет, а так и делом заняты в кузне, и есть кому дело вести потом.

– Интересная у Вас жизнь, я вот, как и хотел, стал преподавать, - отвечает на все это Северус.

– Ты же не любил детей, Сев?
– удивляется «боцман».

– Я всегда это подозревал, - вставляю свою реплику я, и сразу думаю, куда бы смыться, потому что Снейп, кажется, недоволен, и с удовольствием дел бы меня куда-нибудь, чтобы поговорить тут с этими наедине…

Ну уж нет, думаю я. Так просто ты от меня не избавишься! Чтобы сидеть тут, смотреть на этого… этого… индюка!

– О его свирепости по отношению к студентам ходят легенды. Особенно про его способность возникать ниоткуда, непременно заставая учеников за какой-либо проказой, - увлеченно рассказываю я.
– Мне, как помощнику тренера по физической культуре, все это пересказывается с большой охотой, вдохновением и нескрываемым ужасом во взгляде.

Вся троица друзей Снейпа разражается хохотом. А я смотрю на него, и думаю, удачная ли получилась история.

– Ха-ха!!! Сев, если то, о чем говорит Гарри, хоть вполовину так же, как было когда-то в кампусе, когда ты был дежурным, то дети еще не знают всего, на что ты способен.

Нам приносят заказ. И после того как Реджи произносит тост «за встречу», разговор ненадолго прерывается. Потому что заказанные Снейпом рулетики из ветчины с малосоленым мягким сыром и зеленью поглощают все наше внимание.

А потом они вспоминают учебу, какие-то им одним известные приколы, говорят загадочные фразы, на которые не знакомый человек обиделся бы, а знакомый обязательно ответит чем-нибудь таким же, известным только вам двоим.

Я сижу, вслушиваясь в разговоры Снейпа и его друзей. Я рассматриваю его. Он разрешил называть себя «Северус». Но я не друг. Друзья называют его просто «Сев». А мне не позволено.

– А ты, Стивен, чем занимаешься?
– интересуется Снейп у «индюка», когда прикончена уже вторая кружка светлого эля и разговор перестал быть даже чуточку натянутым.

– Я, - начинает тот, впиваясь взглядом в Снейпа из-под своей челки, - я, как и хотел, снимаю кино. Небольшого хронометража, зато для массового зрителя, - на недоумевающий взгляд, адресованный ему Снейпом, он, смеясь, продолжает.
– Я снимаю рекламные ролики, Сев. И, говорят, у меня неплохо получается.

Как у этого «индюка» получается так вести себя, чтобы Снейп смотрел на него не отрываясь?

Рокот в груди нарастает, и это уже не звук нескольких камушков, это уже грохот камнепада.

Я вижу, как произнеся что-то невнятное, наклонившись к самому лицу Снейпа, этот хмырь берет его за руку. И плавно проводит по внешней стороне его ладони большим пальцем. И вот тут я взрываюсь!

А вместе со мной, оказывается, взрывается еще и кружка напротив этого «индюка».

Да как он смеет! Поганый индюк! Взялся тут ниоткуда и уже хватаешь, что не твое, мерзкий тип!

Снейп переводит взгляд с осколков кружки на мое лицо. В его взгляде я читаю растерянность, но через секунду ему приходит понимание того, что только что произошло.

– Мне надо проветриться, - поспешно поднимаясь из-за стола, говорю я.

– Здесь слишком душно.

– Подожди меня, - говорит Снейп.

– Нет, я не хочу портить тебе вечер встречи с друзьями, - говорю я, глядя на него уверенно.
– Я подожду тебя в парке. Всего доброго, господа, счастлив был познакомиться! Развлекайся, Северус!

Последняя фраза получается очень злой. Злой и резкой. Если он наорет на меня потом, я буду знать, что заслужил это. Но сказать по-другому просто не получилось бы.

Я выхожу на воздух и пройдя несколько сот метров по улице сажусь на лавку в сквере.

Я чувствую, как проходит действие Оборотного зелья по тому, как ухудшается мое зрение. Я чувствую ярость, гнев и обиду. Я не могу всего этого вынести.

Рядом со мной появляется Снейп. Он не кричит, ничего не говорит вообще. Он, видимо, просто смотрит на меня, а я сижу, согнувшись пополам на лавке, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладонях.

– Возьми очки, - вдруг тихо говорит он, - и пошли домой.

Его тон заставляет меня поднять голову и, водрузив очки на переносицу, уставиться на его лицо. Из того, что мне удается в нем прочесть, я понимаю, что он чувствует себя не в своей тарелке. Будто случилось то, чего он никак не мог ожидать.

Я встаю, и он подходит ко мне. Я, как обычно, уже хочу протянуть ему руку для парной аппарации, когда он резко обхватывает меня обеими руками, прижимая к себе. Но я не успеваю ничего сказать и не успеваю это обдумать, потому что мы аппарируем.

Глава 10. Абсолютно неожиданно.

Мы появляемся на крыльце, но он не отпускает меня, обнимая за плечи и прижимая к себе, а я не вырываюсь. Мы так и стоим. Я рассматриваю его плечо, а куда смотрит он, я не знаю.

Это молчание говорит гораздо больше чем любые слова, что я смог бы сейчас из себя выдавить. Потому что я не знаю, что ему сказать. Я превратился в каменное изваяние. Только судорожно колотящееся в груди сердце напоминает о том, что я жив. А точнее, два сердца…

– Мне сейчас сказали, что я полный идиот, - говорит он.
– Слишком мало в этом мире людей, которые после такого смогут остаться безнаказанными, и еще меньше тех, к чьему мнению я прислушаюсь.

Я молчу. Назвать его идиотом действительно верх безрассудства.

– Нам надо поговорить, - после длительной паузы говорит он, но не расцепляет нашего объятия.

И тогда я решаю, что, может быть, он на самом деле хочет меня отчитать, сказать, что я безрассудный ребенок, что я не знаю, чего хочу. Мне надо сделать что-то, чтобы закрепить достигнутый успех. Что-то, что так же как молчание, скажет больше, чем слова.

– Говори, - тихо произношу я и решаюсь поднять руки, обнимая его за талию. Но он молчит, а я осознаю, что теперь это не просто «он меня обнимает». Теперь «мы обнимаемся». Разница настолько глобальна, что мой разум поначалу не знает, что ему делать с обрушившейся информацией. В голове снова возникает надоедливый вопрос «Почему он меня взял?» И вдруг я с поразительной ясностью вижу самое простое решение, которое не могло не прийти ему в голову, и понимаю, что не смогу молчать.