Фанатизм
Шрифт:
– Ваня, все устоится. Не сразу. Постепенно. Медленно.
Он ел, не глядя на меня. И мне тогда казалось, что нет причины так страдать и так выпячивать свои страдания. Что чувство, которое он ко мне испытывает, не любовь, а что-то… что-то другое. Или это какая-то странная любовь, которая заставляет его стесняться самого себя.
Но постепенно он стал приходить в сознание. Разложил на полу картины.
– Нравятся?
Показалось, что у ног заплескались льдины в холодной воде.
– Очень. Не зря художники путешествуют. Если поедешь на юг – будут очень теплые пейзажи. А от этих,
– Это Марта.
Я взглянула на него.
– В этом причина? Ты думаешь о ней?
– Я не думаю о ней. Хотя.., – он сбился, – да, я думаю о том, что еще позавчера трахался с ней, вчера объяснялся, сегодня утром улетел, а вечером уже обязываю тебя принять все, как есть – с моим утром, с моим вчера, позавчера и всем моим прошлым. Более того – обязываю соучаствовать, не выдавать меня, ждать, пока я найду работу, терпеть…
Я хотела сказать, что любовь – это всегда соучастие. Но наедине друг с другом мы не могли произносить громких слов, боясь сплести из настоящего чувства фальшивый лубок.
– Это нормально, – повторила я. – Все устроится. Не мучь себя ускорением реакций. Я рада, что ты вернулся. Больше мне ничего не нужно.
Но тогда и я, и он понимали, что «больше ничего» способно встать между нами, что проблема вырастет, и потом мы уже не сможем ее решить. Поэтому мы легли в одну постель, стали целоваться и заниматься сексом, требуя от тел именно быстроты, мобильности и универсальности. Но мы не были универсальными людьми. Делали что-то механически, инстинктивно, я шептала фразы, в которых не было его имени, он стонал, но никак не мог кончить. Сказывалось все – все, что с нами было раньше, все, что мы пережили порознь и вместе. Наконец, он уткнулся лицом в подушку, оборвав свой ритм, словно произошло это случайно. И я обняла его, как мальчишку, хотя никогда не было случая, чтобы я встречалась с подростками или сочувствовала тем, кто не мог контролировать реакции своего тела. Я думала о том, что так же механически у него все было с Мартой, а у меня – с Бусыгиным, но вдруг он притянул меня к себе, словно извиняясь, и меня снесло в теплый-теплый океан, в котором мгновенно растаяли все айсберги воспоминаний.
29. ВРАГИ
Не могу сказать, что все пошло отлично и сложилось замечательно. После того отгула я вышла на работу, а Горчаков, надев черные очки и обмотавшись шарфом, отправился на поиски работы.
Мы решили жить очень просто. Он купил новый мольберт, краски и кисти. Работу нашел – не долго думая – в прежнем рекламном агентстве. Там были рады его возвращению, а он был рад тому, что ему рады. Но когда рассказывал мне об этом, снова тараторил, и я понимала, что он нервничает, и все идет не так, как ему хотелось.
– Нормально. А как иначе? Ничего, что старыми маршрутами. Я же не прячусь. Там были очень хорошие условия. И теперь они мне даже зарплату повысили. И никакого испытательного срока не будет. Мы прорвемся, Соня. Я даже представить себе не мог, что можно жить так… просто, не заморачиваясь. С тобой мне очень легко, очень. Почему ты раньше… не говорила ничего? Придумывала парней каких-то…
Я улыбалась.
– Много было людей рядом. Все от
тебя с ума сходили.– И сошли.
Об истории с убийствами мы старались не говорить, тем более что узнать у Бусыгина об окончании дела теперь не представлялось возможным.
Потом в центре я встретила Кольку Демчука, случайно – в супермаркете. Выглядел он, как всегда, энергично.
– Как Марианна? – спросила я, что-то припоминая о ее болезни.
Он закивал:
– Да-да, лучше. Шок у нее был после его отъезда. Конечно… Но мы все преодолели, вместе. Организм вообще дал сбой – температура упала, иммунная система отказала. Но ничего, доктора ее на ноги поставили. Теперь все отлично. Даже, говорят, детей можно заводить. И она к этой идее уже нормально относится, не в штыки, образумилась вроде. Хоть бы только назад его не принесло. Марта звонила, говорила, что он уехал, но куда подался – хрен его знает.
Я была удивлена. Мне казалось, что Колька относился к Горчакову так же, как мы все, что он фанател вместе с нами, а он просто поддерживал жену в ее увлечении.
– Так это ты уговорил Марту купить его картины?
– Соня, дело это прошлое. Ты – журналистка, серьезный человек, ты же сама все понимаешь. Уговорил, заплатил, студию ему там организовал. А что мне оставалось делать? И Марте пообещал, что он на все согласится и на секс-услуги тоже. Он же вообще существо беспринципное. Марта сомневалась, но свои условия выполнила – машину ему предоставила, вид на жительство оформила, удерживала его там, сколько могла. Но вдруг сорвало его с места – ветром сдуло. А я не хочу, чтобы у Марианны снова был нервный срыв. Еще одну депрессию уже никто из нас не переживет. Я люблю ее. У нас хорошие времена были, пока она Горчакова не встретила…
Было грустно. Я передала ей привет и пожелала окончательно выздоровления.
Сколько же иллюзий было у нас в прошлом, которые до сих пор лопаются, как мыльные пузыри! Не было никакой дружбы, кто-то врал, кто-то притворялся, кто-то искренне ненавидел Горчакова, кто-то убивал…
Я даже забыла, что хотела купить в супермаркете. Хотелось немедленно позвонить Бусыгину и рассказать о Кольке, но наша прошлая связь – как служебный роман – исключала дальнейшие деловые отношения. Я не позвонила. И ничего не сказала Ивану.
Он тоже пришел домой расстроенным.
– Представь, встретил Стаса! Да я не скрываюсь ни от кого, но нырять в это болото снова – никакого желания! Тем более – выслушивать претензии! Пришлось соврать, что я ненадолго приехал.
– Сказал, что со мной живешь?
– Нет. Ничего не сказал. Но они, наверное, за той квартирой наблюдают – знают, что я там не был. Я ключи матери оставил, она иногда наведывается. Говорит, всегда куча записок под дверью. От Аси, от Димки, от Андрея, – ото всех. Ну, кроме тебя…
– Может, и мне стоит написать? Для конспирации?
Иван засмеялся.
– Все равно работаю на старом месте. Отыскать меня не сложно.
«Фьорды» он сложил в углу и принялся за какую-то непонятную картину… слишком непонятную, чтобы я могла угадать что-то по наброску. То ли каркасы гор, то ли рваные кардиограммы разрезали горизонталь…
Прошло еще несколько дней, и мне позвонил Витек: