Фанатизм

Это он оставил мне на память. Отличная картина: труп на полу, распахнутая дверь, запах миндаля. Я побоялся к ней приблизиться, сразу стал звонить в скорую. Следователь потом сказал, что синильную кислоту применяют в фотографии и художественном производстве. Я сказал, что не применяю.

– Что-то вы очень спокойны, – заметил он мне.

– Я мало ее знал.

– А кого вы знаете «много» из ваших друзей?

Соня, Соня… она с ним переспала, серьезно? Бусыгин – странный мужик. Черты жесткие, плечи широкие, руки короткие, волосы редкие. Донашивает лицо и костюм, дотирает штаны. И в этом деле – он не союзник. Ему мне в лицо плюнуть хочется, это заметно.

Люди испытывают антипатию так же фанатично, как и симпатию. И он – не за меня, он даже готов сыграть против правил.

– У меня тоска, – сказал я просто.

– Тоска? Людей убивают, а вам все тоскливо, господин Горчаков? Конечно, тот факт, что это вас не радует, вселяет надежду. Или все-таки радует? Вас это развлекает? Адреналин? Вы еще не в сговоре с этим вашим бешеным фанатом? Не наметили совместно список жертв? Еще думаете, что контролируете ситуацию? А если не сможете? Если он захочет самостоятельно решать, что вам делать и как жить? Или он уже решает и убрал Ирину просто по собственному «хотению», а отнюдь не ради вашего блага? И если он действует вне логики, почему вы уверены, что он не причинит вам зла? Я не уверен…

– Я понял, что Соня в вас нашла…

– Соня? – Бусыгин напрягся.

– Есть в вас одна черта, на ее взгляд, очень важная. Вы рубите.

– В смысле?

– Если хотите – вы рубите.

Он вдруг махнул рукой.

– Иди, Иван, нет у меня к тебе больше вопросов.

– У меня к вам есть. Это профессиональная черта – равнодушие? Это годами вырабатывается? Сводками убийств? Видом трупов? Папками уголовных дел? Или неудавшейся личной жизнью?

Бусыгин поднялся.

– Свободен. Иди картинки свои малюй. Или попросить хочешь: «Спасите-помогите. Защитите меня от этого маньяка. Приставьте ко мне взвод охраны»?

– Нет, не хочу.

– А раз не хочешь, так прекрати играть в подонка. Можешь и заиграться.

– Я не играю. Я такой и есть.

Ведь это я спровоцировал убийцу. Мне хотелось узнать меру его любви. А его любовь оказалась безмерной. Оказалась страшной, оказалась колодцем с черным дном – ревностью, жестокостью, безрассудством.

Мне следовало искать в Бусыгине союзника, но я не искал. Может, и искал бы, и каялся бы, и плакался бы ему в жилетку, если бы не Соня. Как-то не укладывалось у меня это.

На похоронах Ирины все выражали мне соболезнования. И это уже было привычным. Ее компаньон Смирнов держал под руку жену, а смотрел на меня волком.

К тому времени я уже должен был написать триста картин – продать, раздарить, выставить, прославиться в пределах и за пределами, а я завис… в тоске, в провалах, в похоронах, в паутине. Никуда не мог сдвинуться.

Предел это. Поворотный пункт. Или финал.

Или финал? Стучало в висках. И говорить ни с кем не хотелось.

У меня даже не осталось ее портрета. А Ирина была симпатичной – высокой шатенкой с короткой стрижкой и серыми глазами. Тогда, в церкви за городом, она так смешно застыла, глядя на меня. Может, увидела свою Смерть – прекрасную, в светлых одеждах, самую привлекательную Смерть на свете.

Продирало холодом. Она всегда зябла, куталась в свитер, жалась к батареям.

Я сидел у батареи, потом лежал. Как она теперь согреется в холодной земле, как?

22. ФИЛЬМ УЖАСОВ

У ездовых собак тоже так. Если хозяин погладит одну лайку, остальные накинутся на нее и разорвут. Он должен любить всех одинаково. Или не любить никого.

Я думала о собаках и о том, что Ирина была опытным юристом, но впустила в дом убийцу безо всякого подозрения. Она ему доверяла.

Жизнь шла дальше. Два человека в марлевых повязках ограбили банк. А потом по телевизору сообщили, что никакой эпидемии не было, был просто пиар-ход в рамках президентской компании – кандидатам хотелось поиграть в Бэтменов. На улицах люди продолжали носить маски – зеленые, белые, строительные, дизайнерские, с улыбками, булавками, стразами и в виде флагов. От этого начинало мутить. Фальшивая идея, как обычно, породила такие же фальшивые, гнусные, коммерческие решения.

Я подготовилась к выходным – накупила дисков и фруктов. Фильмы взяла старые – из тех, которые признаны «классикой». Наверное, у вас тоже есть список таких фильмов, отмеченных Оскарами и Золотыми Медведями разных лет, прославленных на форумах и захваленных критиками, при обсуждении которых вы просто киваете и многозначительно молчите: стыдно признаться в том, что никогда их не видели. Иногда я выделяю уик-энды для просмотра таких фильмов по списку. Но в те выходные дело не дошло до кино. Как только я сунула диск в DVD-проигрыватель, в дверь позвонили. Пришел Горчаков – в короткой куртке и длинном шарфе, всколоченный, небритый, со снегом в волосах.

– Ты чего? – я не впускала его внутрь.

– Это ты чего? Нельзя войти? Замерз. Был поблизости.

Он вошел. Я предложила чаю.

– А крепче ничего нет?

Нашлась бутылка коньяка. Он прошел в зал.

– Нет! Только не «Достучаться до небес»! – замахал руками на проигрыватель. – Мне этот фильм не нравится.

– Я ни разу не видела, – призналась я.

– И не нужно, – он вынул диск. – Прошло время. Ни одной свежей идеи для нас там нет. Жить каждый день на полную, как последний? Как будто это так просто!

Он сел на диван перед погасшим экраном и стал пить коньяк.

– Думаешь об Ирине? – спросила я.

– Нет. Так случилось. Что теперь думать?

Повисла густая, серьезная, печальная тишина. Я налила и себе и села перед ним на пол.