Фантастические сказки

–  Тем лучше, - сказал Гораций.
– Я так уверен, как только возможно, что надпись на крышке - будь она финикийская, клинообразная или еще какая, - что она должна иметь отношение к джинну, заключенному в бутыль, или, по крайней мере, изображать печать Сулеймана. Да вот та вещь, рассмотрите ее сами!

–  Только не теперь, - сказал профессор, - теперь слишком поздно и здесь недостаточно светло. Но я вам скажу, что сделаю. Я возьму эту бутылку с собою и рассмотрю ее внимательно завтра… с одним условием.

–  Вам стоит только сообщить его, - сказал Гораций.

–  Мое условие заключается в том, что, если я и кое-кто из других ориенталистов, которым я ее покажу, придем к заключению, что на ней нет вовсе никакой настоящей надписи, или, если есть какая-нибудь, то дата и значение должны быть определены, как совершенно несоответствующие вашей истории, то вы должны будете покориться нашему мнению, признать, что у нас была галлюцинация, и выкинуть всю эту штуку из головы.

–  О, я ничего не имею против этого, - сказал Гораций, - кроме того, ведь это для меня - единственный выход.

–  Ну, так хорошо!
– сказал профессор, сняв крышку и положив ее в карман.
– Можете ждать от меня вестей через день или дна. А пока, мой мальчик, - продолжал он почти нежно, - почему бы вам не прокатиться на велосипеде куда-нибудь недалеко, а? Я знаю, вы велосипедист… Все, что хотите, но не позволяйте себе останавливаться мыслью на восточных сюжетах.

–  Не так легко избегнуть этих мыслей, как вы думаете, - сказал Гораций с несколько жалким смехом.
– Я думаю, профессор, что волею-неволею вам рано или поздно придется поверить в этого моего джинна.

–  Я едва могу себе представить, - ответил профессор, который был уже у выхода, - ту степень очевидности, которая могла бы убедить меня, что в вашем сосуде был арабский джинн. Однако я постараюсь отнестись к делу объективно. Добрый вечер!

Оставшись один, Гораций начал шагать взад и вперед по своим опустевшим залам в состоянии закипающего бешенства при мысли о том, как он страстно мечтал о своем маленьком праздничном обеде, как все могло выйти интимно и очаровательно, и какой чудовищный и бесконечный кошмар пришлось пережить в действительности. В конце концов он очутился в фантастическом, невозможном жилище, всеми оставленный, а его шансы оправдаться перед Сильвией висели на волоске, со всех сторон ему грозили непредвиденные затруднения и осложнения.

И всем этим он был обязан Факрашу! Да, этот неисправимо-благородный джинн, со своими устаревшими понятиями и высокопарными речами, скорее сумел погубить его, чем злейший враг! Ах, если бы он мог очутиться с ним лицом к лицу еще раз, ну, хотя бы только на пять минут, его бы уж по удержала ложная деликатность, он бы высказал ему откровенно и ясно, какой он взбалмошный, навязчивый старый дурак.

Но Факраш улетел навсегда, нет никаких средств призвать его назад… Да, ничего нельзя сделать теперь, только идти в постель и уснуть… если удастся!

Бесясь от сознания полной беспомощности, Вентимор подошел к арке, которая вела в его спальню, и со злостью отдернул занавеску. И как раз под аркой, со скрещенными на груди руками и с глупой улыбкой доброжелательства, которую Вентимор уже начинал знать и бояться, стояла прямо перед ним фигура джинна Факраша-эль-Аамаша!

10. В ГОСТЯХ ХОРОШО, А ДОМА ЛУЧШЕ!

–  Да будешь ты долговечен!
– сказал Факраш в виде приветствия, выступая из-под арки.

–  Вы очень добры, - сказал Гораций, его гнев почти испарился от чувства облегчения, когда он увидел вернувшегося джинна.
– Но я не думаю, чтобы возможно было долго прожить при таких условиях.

–  Доволен ли ты жилищем, которое я воздвиг для тебя?
– спросил джинн, осматривая величественную залу с заметным одобрением.

Было бы более чем грубо, сказать ему, как далек был Гораций от удовольствия, поэтому он мог только промямлить, что никогда в жизни подобной квартиры не имел.

–  Это много ниже твоих заслуг, - заметил Факраш любезно.
– Удивились ли твои друзья твоему угощению?

–  Да, удивились, - сказал Гораций.

–  Верный способ сохранить друзей это щедро потчевать их, - заметил джинн.

Тут уже у Горация не хватило терпения.

–  Вы имели любезность так попотчевать моих друзей, - сказал он, что они больше никогда сюда не вернутся.

–  Как так? Разве не было яств отборных и жирных? Разве не было вино сладко, а шербет подобен благовонному снегу?

–  О, все было… э… э… как нельзя вкуснее, - сказал Гораций.
– Не могло быть лучше.

–  Однако ты говоришь, что твои друзья больше сюда не вернутся. По какой причине?

–  Вот видите ли, - объяснил Гораций неохотно, - можно угостить людей через край… Я хочу сказать, что не всякий способен оценить арабскую кухню. Но они могли бы примириться с этим. Главная беда была в плясунье.

–  Я приказал, чтобы гурия, прелестнее, чем полный месяц, и легкая, как молодая газель, явилась для утехи твоих гостей!

–  Являлась, - сказал Гораций мрачно.

–  Ознакомь меня с тем, что произошло… потому что я ясно замечаю, что было нечто, несогласованное с твоими желаниями.

–  Да!
– сказал Гораций.
– Будь это холостая пирушка, никакой беды бы не вышло от этой гурии, но в данном случае двое из гостей были дамы, и они, что вполне естественно, все это истолковали ложно.

–  Поистине, - воскликнул джинн, - твои слова совершенно непонятны для меня.

–  Не знаю, каковы обычаи в Аравии, - Гораций, - но у нас совершенно не принято, чтобы человек приглашал гурию танцевать после обеда для увеселения барышни, на которой он предполагает жениться. Трудно поверить, чтобы подобный род внимания к ней нашел себе должную оценку.

–  Значит, среди твоих гостей была девица, которую ты хочешь взять в жены?

–  Да, - сказал Гораций, - а двое других были ее отец и мать. Таким образом, вы можете себе представить, что для меня было не совсем приятно, когда ваша газель бросилась к моим ногам, обняла мои колени и заявила, что я - свет ее очей?! Понятно, это не имело никакого особенного значения, это, вероятно, самое обыкновенное поведение для газели, и я ее нисколько не порицаю. Но при данных обстоятельствах, я очутился в неловком положении.