"Фантастика 2023-130". Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Все, что окружает ее, исчезает, оставляя лишь бой барабана и тяжесть весла. Кожа на ладонях становится грубой, руки болят, но чувство усталости пьянит ее. Впервые за всю свою жизнь Ренэйст ощущает себя не заменой потерянным братьям, а воином, равным другим, и она готова грести весь путь до берегов Солнца, лишь бы продлить это. Ни разу больше не оглядывается она назад, и все, что ныне вокруг нее – блеск звезд и холодная вода за бортом. Хакон начинает петь первым. Тяжелый голос его стелется над темной гладью, сплетается с ритмичным боем барабана, и вот уже вторят ему десятки голосов. Рена знает эту песню. Рена поет вместе со своими братьями по оружию, и звуки их пения поднимаются ввысь, вливаясь в уши давно мертвых богов.
Остается позади отчий дом, и впереди – лишь неизвестность,
– Конунг велел сменяться, – говорит он. – Отдохни. Теперь моя очередь.
Пальцы покраснели и покрылись волдырями. Ренэйст встает со скамьи и кривится; от долгого сидения на месте ноет спина. Откинув назад белые волосы, воительница оглядывается по сторонам. Выпрямившись, ощущает она, как ходит под ногами драккар, мерно покачиваясь в такт гребле, и слегка усмехается. Необычное ощущение, никогда до этого ей неведомое, и оттого более потрясающее. Хакон, вручивший весло Ньялу и занимающий свое место под лавкой, незаметно подмигивает возлюбленной. Ей бы лечь отдыхать, но разве можно так просто уснуть, когда вокруг тебя мертвое море? Воительница запрокидывает голову вверх и находит взглядом знакомые с детства созвездия, недвижимые на черном небе.
Большая Телега. Глаза Тьяцци. Прялка Фригг.
И, вглядываясь в знакомые очертания, луннорожденная впервые видит их. Первая вспышка кажется мимолетным видением, но под ритмичный стук барабана и плеск десятка весел Ренэйст пробегает через всю палубу, чтобы вскочить на резного дракона, установленного на форштевне корабля. Гребцы, последовав ее примеру, поднимают взгляды вверх, и один из мужей восклицает в восхищении:
– Небесные Огни!
Ренэйст ахает, когда небо озаряется светом тысячи огней, совершенно не похожих на звезды. Будучи ребенком, она слышала о Небесных Огнях, но никогда их не видела. Говорят, словно бы Небесные Огни – отражения на щитах и мечах валькирий, дев-воительниц, разрывающих ночную тьму белыми крыльями. Одинокие, покинутые своим богом, скитаются воительницы по небесам в надежде, что однажды и они обретут покой.
– Это благословение! Валькирии следуют за нами!
Ритм гребли ускоряется, мужчины затягивают новую песню под бой барабана, а Белолунная, крепко обхватив руками резную голову дракона, все так же стоит на форштевне, впившись взглядом в небеса.
Туда, где сами валькирии указывают им путь к Солнцу.
Колдовство момента осыпается осколками на носки ее сапог, когда за спиной звучат разъяренные голоса. Обернувшись, Ренэйст видит лишь широкие спины столпившихся в другой части драккара мужчин и, чтобы увидеть, что происходит, забирается повыше на резного дракона, пока не садится на его голову верхом, подобно конской спине. Нутро обливается студеной водой, словно бы тело ее принимает в себя чрево темного моря. Кончики пальцев холодеют от страха, а сердце забивается в самую дальнюю часть тела, стремясь скрыться от надвигающейся беды.
Потому что там, в кругу разъяренных мужчин, на коленях стоит Витарр.
Глава 10. Солнечные берега
Видеть коленопреклоненным кровного брата – тяжкое испытание. Витарр тяжело дышит, словно его мутит, а мужчины тычут в него ладонями и пытаются забить гневными речами, как загнанного в ловушку зверя. Именно зверем, диким, загнанным зверем смотрит на них Витарр, ловя ртом воздух, и волосы падают ему на лицо, растрепанные и грязные. Горло его издает булькающие звуки, он хватается одной рукой за рот, но не пытается встать. Даже если он встанет, ему не дадут подойти к борту драккара, чтобы отдать морю содержимое своего нутра. О нет, они лучше посмотрят на то, как и без того измученный нелюбимый сын конунга возится в собственных нечистотах.
И это убивает
ее.Ренэйст спрыгивает с форштевня так быстро, как только может. Ноги несут ее по качающейся из стороны в сторону палубе. Видит, как стремительным шагом направляется к столпившимся вокруг Витарра людям конунг, и сердце начинает стучать в самом горле. Она ведь знала, что не стоило соглашаться на столь рискованный шаг, но все равно дала брату надежду. И теперь вот он корчится на палубе драккара, силясь справиться с дурнотой, и был бы давно уже мертв, если бы злые языки могли пронзить насквозь, словно жала.
– Как ты посмел, – гремит над морем голос Ганнара Покорителя, – пробраться на мой драккар, щенок?
Так его стали называть после той ужасной ночи. Витарр метался в бреду и скулил, подобно умирающему волчонку, и те, кто винил его в гибели Хэльварда, сочли это забавным. Им доставляет радость все, что причиняет ему боль, и впервые за долгие зимы в крови ее бурлит ярость и ненависть. Ренэйст вонзается в их ряды, как выпущенная стрела, и, резко развернувшись на пятках, оказывается перед Витарром. Конунг стоит прямо перед ней, пышущий жаром и злостью, и лицо его красно от прилившей к щекам крови. Дочь ловит его взгляд, белая, как Луна, тонкая, как молодая ель. Сжимает узкие ладони в кулаки, вонзая ногти в кожу ладоней, и выпрямляет спину, хоть и видно, как дрожат ее ноги.
– Ренэйст, – гремит конунгов голос. – Отойди, Ренэйст.
– Нет. Никто больше не причинит зло моему брату.
Возможно, этими словами она обрекает и себя на ненависть своего народа, но Рена не может и дальше позволять отравлять кровь, что течет в венах Витарра. Позади нее он медленно поднимается на ноги, ухватившись ладонью за сестринское плечо, и оглядывает мужчин, их окруживших. Меч Ренэйст лежит там, под лавкой возле весла, но меч Витарра покоится у него на бедре, и Рена не знает, хорошо ли это. Ганнар сжигает детей своих взглядом единственного ока, и Ренэйст кажется, что даже Всеотец не глядит на грешников с такой ненавистью.
Среди озлобленных, жестоких мужчин видит она Хакона. Смотрит он голубыми глазами на происходящее и, нахмурившись, старается пробиться ближе, но не пускают его. Толкают ладонями, велят отойти словами злыми, как сорвавшиеся с цепи псы, и Медведь отвечает злобой на злобу. Волчица хочет крикнуть, просить его не вмешиваться, но с места сдвинуться не может. Ладонь брата на ее плече сжимается крепче, и Ренэйст отчетливо чувствует каждый из обрубков, что остался на месте его пальцев. Это придает ей сил. Если бы был кто-то, кто мог вступиться за Витарра тогда, всего бы этого не было. Отец так и оставил бы второго сына своим наследником, а Ренэйст сейчас сидела бы подле матери, дожидаясь отца, брата и возлюбленного из набега. Но людская жестокость заставила ее сойти с женского пути, а ее брата забиться в тень, в ноги к богине Хель.
Это больше не может продолжаться.
– Что ты сказала сейчас? – едва ли не рычит конунг.
– Я сказала, – она с трудом заставляет голос не дрожать, – что никто больше не причинит зло моему брату. Отныне я считаюсь воином и могу отстаивать свою правоту. Довольно вы заставляли его страдать, не останется это более безнаказанным.
Может, она делает только хуже. Витарра засмеют, что защищает его дева, за чьей спиной он стоит, но Ренэйст прошла испытание и считается воином. Она равна им, и никто из иных воинов не имеет права насмехаться над ней лишь потому, что под подолом у нее все иначе. Сильнее стискивает она кулаки, полная решимости, и шум возмущенных мужчин стихает. Все они смотрят на наследницу своего конунга, и та начинает говорить:
– Прежде чем отплыть, мой конунг, я сказала тебе, что обвинения против Витарра жестоки и бессмысленны. Вы нашли в нем оправдание глупости старшего своего сына и не желаете видеть очевидное. Сорвались с цепи и издевались над ним лишь потому, что оставались безнаказанными! Нашли отраду в жестокости к ребенку, взрастили зло на оскверненной почве и обвиняете Витарра в волчьем оскале! Вы не лучше псины, что лает и кусает того, кто слабее! В нас течет кровь рода Волка, и зря не боитесь вы гнева моего брата, ведь каждый пес заскулит пред ним!