"Фантастика 2023-94". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
– Готовы? Готовы? – подпрыгивала Лиза. – Ну, слушайте! Вот это вот – поезд. Это – кусты. Это – кипятильня…
Петя Ниткин внимал Лизавете, словно соловью, а Фёдор, однако, почти сразу перестал её слышать. Как именно подруги-тальминки пришли к своим выводам, сейчас было не так важно. Важнее другое – если это действительно проделали явившиеся из другого временного потока, значит, они способны на куда большее, чем старый профессор с его мечтой изменить историю своего собственного мира.
И обязательно ли пришельцы должны явиться именно из того 1972 года? Сколько вообще существует таких потоков? Два? Десять? Тысяча, миллион,
Он смотрел на аккуратных куколок в руках девочек, как они ловко двигали их по нарисованной зале, крутили туда-сюда; и вновь, как и совсем недавно дома, в Сочельник, накатило странное чувство оторванности, отрешённости от всего земного, и Федя вдруг понял, что они, все пятеро, стоят на мосту, тёмное небо над головой, тёмная вода внизу, тускло светят фонари, совсем рядом цокают конские копыта, а Две Мишени, держа руку в кармане шинели, где спрятан верный браунинг, направляется к странной паре – двое немолодых рабочих, один – в поношенном пальто, старой кепке, больших очках и с завязанной грязным платком щекой, словно у него сильно болели зубы…
Другой, в короткой тужурке, усатый, резко подался вперёд, заслоняя собой перевязанного. Рука его тоже нырнула в карман, но чуть-чуть запоздала.
Две Мишени выстрелил, раз, другой и третий. Две пули – в грудь усатого, третья – в лоб того, что в очках.
– В Неву, обоих! – рявкнул подполковник.
…И видение оборвалось.
Оказалось, что все трое – и Петя Ниткин, и Лиза с Зиной – застыли вокруг него, глядят с испугом.
– Федя! Фёдор!
– Очнулся!
– Слава богу! – Это вырвалось у Лизаветы, и она немедля покраснела.
– Ты чего ж не слушаешь? – с некоторой даже обидой сказал Ниткин. – Лизавета с Зинаидой так старались, а ты…
Фёдор вздохнул. Ну не объяснять же сейчас, при девчонках, что ему привиделось?
Он вновь подумал о тех бумагах, что им вручил профессор Онуфриев перед тем, как они оказались в прошлом иного временного потока, в «чужом» 1917-м, в роковом октябре, который иные считали началом кошмара и ужаса, а другие – началом становления совершенно новой, невиданной, справедливой жизни.
Записи эти бесследно исчезли вместе с воспоминаниями о том, что же с ними там приключилось. Федя в общих чертах помнил, о чём там шла речь, но только лишь в общем. Правда, теперь из глубин памяти стали-таки всплывать кое-какие подробности…
А вот Петю Ниткина, похоже, куда больше заботила сейчас перспектива окончательно проиграть пари.
Лизавета настаивала, что они с Зиной разрешили загадку, доказав, что простой смертный никак не смог бы никуда исчезнуть с вокзала; Петя же спорил, что это никакое не решение, поскольку он, кадет Ниткин, в ангелов, конечно, верит, но никак не видит причин принимать за аксиому их непременное вмешательство в данном конкретном случае.
Зина с совершенно невинным видом предложила окончить пари «боевой ничьей» с тем, чтобы «обе стороны в знак дружбы обменялись бы выигрышами» – и Лизавета с Петей немедленно залились краской.
– Нет-нет, – поспешил Ниткин, – мадемуазель Лизавета, я с превеликой радостью освобожу вас от необходимости…
Зинаида как-то подозрительно прищурилась,
и Федя понял, что пора вмешиваться.В общем, следующие два часа они провели за лото, а потом отправились провожать мадемуазель Зинаиду. Точнее, отправился Петя, которого потом должен был забрать автомотор – и Фёдору хватило ума отстать.
…Дома всё шло, как обычно на Святках, вот только сестра Вера где-то пропадала и мама, прижимая пальцы к вискам, делала выговор папе:
– Видано ли это дело! Девица, гимназистка, гуляет невесть где!.. Тальминова её исключить может, им же вообще запрещено одним ходить!..
– Ну, дорогая, да кто ж за этим следит сейчас, в век победившего суфражизма! – оправдывался папа. – Сама ж Веру воспитывала – мол, взрослая девица, сама всюду ходит! Небось с подругами сидят, модные течения обсуждают – этих, как их, символистов?
– Ох! Ну нельзя ж настолько не интересоваться увлечениями собственной дочери! Символисты уж давно как отошли! Футуристы у нас теперь и акмеисты [79] .
– Ну вот, значит, их и обсуждают, – примирительно сказал папа. – Ещё небось рукописный журнал делают.
– Делают. Только теперь на гектографе печатают.
Федя навострил уши. Папа, судя по всему, тоже.
– Гектограф? На гектографе не только гимназические журналы печатать можно…
– Ах, дорогой, оставь! Тут и так не знаешь, куда бежать!
79
Сознательно допущенный автором анахронизм. Акмеизм как самостоятельное течение в русской поэзии оформился спустя лишь пять лет.
– Куда бежать? – поднялся папа. – Телефонировать всем Вериным подругам для начала. А у кого телефона нет – туда я самолично отправлюсь.
– Папа! А можно мне тоже?
– Ишь, господин кадет! Помочь хочешь?
– Так точно! Давай я обегу тех, кто поблизости, а ты – на извозчике тех, кто дальше!
– О! Молодец. Тактически всё правильно, – улыбнулся папа. – Дорогая, а ты звони. Сколько там с телефонами?
Мама шуршала бумагами, листала «Всё Гатчино-1908». Список адресов получился не очень длинным – классы в дорогой гимназии Тальминовой были относительно невелики. Федя получил на руки короткий перечень; сестра Надя тоже.
Разбежались.
Фёдор мельком взглянул на колонку имён с адресами, дождался, пока отъехал отец и скрылась сестра, – и рысью помчался к вокзалу.
Он почти не сомневался, что Вера в Петербурге. И наверняка должна сейчас возвращаться – удивительно, что вообще так надолго задержалась.
Ноги сами несли его через расчищенные от снега дворы, мимо дровяных сараев, мимо ярко освещённых окон, мимо тёмных подъездов, прыгая через утонувшие в сугробах штакетники палисадников – прямо к Варшавскому вокзалу.
Почему именно сюда? Варшавская станция куда скромнее Балтийской, где Царский павильон и монорельсовая дорога. Сюда приходят поезда с рабочими и прочим служилым людом; здесь куда больше шансов вернуться обратно незамеченной.
И он не ошибся. После совсем недолгого ожидания подоспел очередной поезд, паровоз выдохнул белые клубы, словно устало отдуваясь после нелёгкой дороги; из вагонов высыпал народ, поднимая воротники, плотнее натягивая треухи и запахивая платки – вечерний морозец покусывал.