"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21

Спустя день случилась еще одна победа русского оружия: на Кавказском фронте при Баш-Кадыкларе князь Бебутов разбил турецкий корпус Рейс-Ахмета-паши. Однако Синоп по значимости все же важнее.

Севастополь встречал своих героев торжественно. На рейд высыпал весь город. Матросы на реях кричат «ура!», эскадра входила в рейд. Вся в боевых ранах даже после починки: пробоины зияют, где только можно, рангоут избит, флаги в клочья, и запасных нет совсем. Но кто думал об этом, когда шлюпки с севастопольцами окружили вставшие на якорь корабли? На берег экипажам пока нельзя по медицинским соображениям. Приказ начальства: встать на якорь, выдержать карантин, на берег не сходить четыре дня. Только и оставалось нам, что принимать поздравления и наблюдать живые трагические сцены. Вот одна из них.

На грот-русленях работает матрос, его окликает с лодки баба:

«– Прокофьич, здравствуй! Мой-то где же?

– Ишь, баба, когда хватилась, – ответил ей матрос, – его чуть ли не первым разорвало ядром».

Услышав эту весть, баба взвыла волчицей. Рядом другая молодая со слезами радости показывает мужу поднятого кверху на руках грудного младенца [274] . Извечная череда смерти и жизни.

Случились после Синопа и балы с пышными обедами, куда получили приглашение и пленные турецкие офицеры.

274

За основу взят реальный случай.

Награды опять же. Нахимову от царя «Георгия» второго, всем участникам сражения – годовое жалованье, чины, ордена.

Народ тоже не отставал. Для начала стихи сочинили. Вот они:

Нахимов – герой на века отличился, А вспомнит тебя, хоть плача, Меджид. Хвастливый Синоп тебе покорился, И турок флот грозный тобою разбит. Могущею силой Россия Святая Отпор вам дала, ваш замысл сгубя. Все турки узнали грозу – Николая. Ура же за Веру, Монарха – Царя!

Затем уже ближе к началу мая нового 1854 года в Высокоторжественный день Тезоименительства Ея Величества Государыни Императрицы в Адмиралтейском Свято-Николаевском соборе, во всех церквах и кораблях Черноморского флота прошел молебен, по окончании которого стреляла артиллерия. Вечером в театре показали драму «Синопское сражение, или Морской праздник в Севастополе».

Не забыли и про первое в мире военное столкновение пароходов. В Библиотеке давно висит привезенная из Питера картина работы художника Павлова, изображающая бой между «Владимиром» и «вьюном».

Бритты из «Таймс» тоже признали нашу силу, написав: «Синопское поражение дает повод к важным заключениям о превосходстве русского флота и негодности турецкого. Мы, в Англии, привыкли с пренебрежением смотреть на первый и любоваться последним, потому что он руководим английскими офицерами. Но и по сбивчивым показаниям лиц, оставшихся в живых после этой битвы, можно довольно ясно высказать два или три положения.

Часть русского флота держалась в море несколько дней в такую ужасную погоду, когда ни турки, ни английские пароходы не смели показываться в море… Боевой порядок русских в деле был удивительный, а такого совершенного истребления и в такое короткое время еще никогда не бывало».

Враги нас хвалят. Однако не стоило забывать и о том, что в Лондоне главный либерал Джон Рассел уже верещал в Палате общин: «Надо вырвать клыки у медведя! Пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушены, не будет в безопасности Константинополь! Не будет мира в Европе!»

Время. Оно словно ускорилось после Синопа. Оно проносилось передо мной бешеной каруселью из всевозможных событий.

Настала зима. Конец декабря. Пришли вести с Дуная: в сражении при Четати и Фонтына-Банулуй после упорного четырехчасового боя отряда полковника Баумгартена и затем генерал-майора Бельгарда с восемнадцатитысячным турецким корпусом при тридцати орудиях неприятель поспешно отступает к Калафату, оставив нам трофеи – шесть орудий и два значка.

Январь. Пасмурный зимний день. Густой туман стоял над Большим рейдом. С телеграфа, откуда наблюдали за движением судов, едва можно было различить корабли, стоявшие на рейде. Вдруг с Николаевской батареи раздалось три выстрела. Севастополь всполошился. Что такое?! Оказалось, что это прибыл с депешами из Константинополя английский пароход «Ретрибюшен» и нагло, не смущаясь военным временем, пытался проникнуть на рейд с очевидною целью осмотреть его. Наши пушки наглеца отогнали, а власти тут же послали на взморье пароход – он и принял депеши. Англичанин сделал салют, мы ответили тем же, и пароход в то время еще «нейтральной» державы убрался в море.

И весь этот переполох в Рождество. В офицерском клубе – бал. Однако ни одной дамы и девицы нет. Чувствовали они, что скоро станут вдовами и сиротами. Зато их мужей, сыновей и братьев перспектива войны с Англией и Францией не смущала. Особенно рад был предстоящей драке с французами и их «дружками-торгашами» один старый генерал:

«– Вот многие восклицают: «Европа! Европа!», – говорил он, – а я в пору нашего похода заграничного [275] повидал эту Европу изрядно. На ту же Францию вволю насмотрелся. Скажу одно: не встречал я в ней того, чего ожидал. Рассказы, восхищения, мечты – все ложь. Тамошние жители бедны, ленивы и необходительны. Француз в состоянии просидеть целые сутки у огня без всякого занятия. Скряжничество там доходит до крайней степени; нечистота же отвратительная, как у бедных, так и у богатых. Французы – народ вообще малообразованный. Немногие знают грамоту и то нетвердо, и неправильно пишут даже городские жители. Многие, кроме своего селения, ничего не знают. Им незнакома местность и дороги далее пяти верст от своего жилища. Дома поселян выстроены мазанками и без полов.

275

Имеется в виду заграничный поход Русской армии 1813–1814 гг.

Я недоумевал, я спрашивал: «Где та очаровательная Франция, о которой нам гувернеры говорили?» В ответ меня обнадеживали тем, что скоро будет. Но мы продвигались вперед и везде видели то же самое…

– А бывали ли вы в Англии? – поинтересовался мичман.

– Бывал и там. Довелось видеть сей хитрый остров.

– Что же в нем?

– Про то пусть лучше поведает мой дорогой племянник. Он года два тому назад там побывал. Расскажи, Павел, про Англию.

– А что Англия? – вступил в беседу племянник. – Счастливая и так называемая по скоплению в ней сокровищ и еще более по ее номинальным капиталам, благоденствует только по наружности, в верхних слоях своего населения; нижние же слои и большая часть средних тощи, нечесаны и грязны… Нигде, может быть, нет неправильности в распределении излишеств, достатка и недостатка, как в этом торговом народе…»

Рассказ племянника Павла поглотила зима, но вот и она сменилась весной. Мы официально воюем теперь не только с Турцией. Весть о новых участниках войны каждый принял по-разному.

Одни, вроде солдат, распевали песни. Самая популярная из них начиналась так:

Нет уж, дудки, англичане, Вздор задумали, ей-ей, Знай же, знай же ты заране, Пропадешь от нас, злодей!

Другие ораторствовали. Отец Афанасий, едва дошла до него весть о вступлении англо-французов в войну, тут же произнес перед личным составом Отряда пламенную речь, начал проводить аналогии:

«– …Но вот наступил незабвенный двенадцатый год. Европа тонет в кровавых войнах и смиренно склоняет выю перед надменным честолюбцем, вскормленным кровавыми смутами Франции. Двадцать народов по воле грозного победителя несут в Россию смерть и ужасы опустошения. Но вот яркая звезда Наполеона меркнет, дух его убит Бородинским боем, и проницательность ему изменяет. Вопрос: что сталось с необъятной вражеской силой? Многим ли удалось ступить на родную землю? И тебе, солнце Парижа, не суждено было освещать русский крест, святотатственный трофей надменного честолюбца. Итак, положенный предел Божьего наказания свершился. Ныне племянник честолюбца снова хочет вторгнуться в пределы наши, не ведая, что и его судьба предрешена…»