"Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20

— В смысле? — спросил я. — Почему — геолог?

— Ну, как говорят, «расходимся по одному, если что, мы — геологи…»

— А-а-а… Нет, не геолог — это точно. Хотя бардовские песни люблю. Одну мы даже исполнили позавчера. Александра Городницкого вашего… Э-э-э… «Тихо по веткам шуршит снегопад».

Мы ехали на моём мерседесе по заснеженной Москве. Ночью обильно выпал снег и на улицах, то тут, то там на обочинах стояли снегоуборочные машины с медленно двигавшимися за ними самосвалами, наполняющимися снегом.

— Так и эта песня у тебя такая же? — спросил Михалков.

— Какая? — спросил я.

— Ну… Хиповая?

— Фиг знает, что ты под этим словом понимаешь! Нормально так получилась.

— Не скромен, не скромен, — хохотнул Михалков.

— А кому нужна моя скромность? — спросил я, пожав плечами. — Кокетничать я не привык. Называю вещи своими именами. И, опять же, это моё субъективное мнение. У других может быть иное. Мне нравится то, что я делаю. Если я это показываю людям, значит уверен в качестве. У вас не так?

— Уе-е-е-е-л… Уел, он тебя, — рассмеялся Говорухиин. — Наш человек. Хе-хе!

— Да-а-а, уж, хе-хе! — согласился Михалков.

* * *

— Обалдеть! — воскликнул Михалков, войдя в студию. — Так тут настоящая студия звукозаписи, Слава! И инструменты, и пульт, и звукопоглощающие экраны. Тут окно было когда-то. Замуровал?

— Щитами закрыли, пеной, — успокоил я. — Хотя, хотел… Резонировало, пока не укрепил.

— Да-а-а… Хорошая студия, — пророкотал Высоцкий. — А ну, давай прямо сейчас. Получится?

— Всё настроено.

— Даже настроено? — удивился Высоцкий

Он спустился в зал и расчехлил гитару, которую оставил там, видимо ехал с прямым умыслом.

— А ну, вот эту давай. Её ещё не писали. Включено? — спросил он в микрофон.

Я, показал пальцами букву «о».

— А нам куда? — спросил удивлённо Михалков.

Я закрыл дверь аппаратной в которую уже превратил бывшую сцену, показал на кресла, включил запись и сказал в микрофон: «Начали!».

— Шёл я, брёл я[1], наступал то с пятки, то с носка. Чувствую — дышу и хорошею… Вдруг тоска змеиная, зелёная тоска, изловчась, мне прыгнула на шею. Я её и знать не знал, меняя города, —

А она мне шепчет: «Так ждала я!..» Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда? Сам связался с нею, не желая.

Одному идти — куда ни шло, ещё могу, сам себе судья, хозяин-барин. Впрягся сам я вместо коренного под дугу, с виду прост, а изнутри — коварен.

Я не клевещу, подобно вредному клещу, впился сам в себя, трясу за плечи. Сам себя бичую я и сам себя хлещу, так что — никаких противоречий.

Одари, судьба, или за деньги отоварь! Буду дань платить тебе до гроба. Грусть моя, тоска моя — чахоточная тварь! До чего ж живучая хвороба!

Поутру не пикнет — как бичами ни бичуй. Ночью — бац! — со мной на боковую. С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй! Гадом буду, я не приревную!

Высоцкий зажал гитарные струны.

— Записал?

Я кивнул.

— Включи пожалуйста. Давай послушаем.

Отмотал на начало, включил, послушали от начала до конца. Владимир внимательно вслушивался в свой голос.

— Хороший звук, — одобрил Говорухин. — Очень плотный и объёмный.

— Там ещё четыре микрофона включены, — я показал пальцем, а потом включил микрофон и сказал:

— Могу включить ударную установку. Есть желание послушать, как с ней звучать будет?

— Э-э-э… Давай ещё одну и потом послушаем с ударными?

— Давай. Готов?

— Готов.

Я включил запись и сказал:

— Начали!

— Ах, время — как махорочка: всё тянешь, тянешь, Жорочка![2] А помнишь — кепка, чёлочка, да кабаки до трёх?.. А чёренькая Норочка с подъезда пять — айсорочка, глядишь — всего пятёрочка, а — вдоль и поперёк…

А вся братва одесская… Два тридцать — время детское. Куда, ребята, деться, а? К цыганам в «поплавок»! Пойдёмте с нами, Верочка!.. Цыганская венгерочка! Пригладь виски, Валерочка, Да чуть примни сапог!..

А помнишь вечериночки у Солиной Мариночки — Две бывших балериночки в гостях у пацанов?.. Сплошная безотцовщина: война да и ежовщина, а значит — поножовщина и годы до обнов…

На всех клифты казённые — и флотские, и зонные, и братья заблатнённые имеются у всех. Потом отцы появятся, да очень не понравятся, кой с кем, конечно, справятся, и то — от сих до сех… Дворы полны — ну надо же! Танго хватает за души, хоть этому, да рады же, да вот ещё — нагул. С Малюшенки — богатые, там «шпанцири» подснятые, там и червонцы мятые, там Клещ меня пырнул…

А у Толяна Рваного братан пришёл с Желанного, и жить задумал наново, а был хитёр и смел. Да хоть и в этом возрасте — а были позанозистей, помыкался он в гордости — и снова «загремел»…

А всё же брали «соточку» и бацали чечёточку, а ночью взял обмоточку и чтой-то завернул… У матери бессонница. Все сутки книзу клонится. Спи! Вдруг чего обломится, небось не в Барнаул…

Гитара и голос смолкли. Высоцкий немного постоял, опустив голову, а потом тряхнул её, словно сбрасывая морок и поднял взгляд на нас, смотрящих на него сверху.

— Послушаем, что получилось? — прохрипел Высоцкий.

— Послушаем, — сказал я и, перемотав до отметки, включил воспроизведение.

— Хорошо гитара звучит, — сказал Владимир. — Сочно.

— Через модулятор добавляет немного нужных тембров. А в компьютерной обработке как звучит музыка хочешь послушать?

— В компьютерной? Это через куда? — усмехнулся Высоцкий.

— А это через вот эту машину, — показал я пальцем на башню системного блока моего музыкального компьютера. — Я сейчас писал одновременно и на плёнку и на него. Вот иди сюда, посмотри.

Высоцкий поднялся в «аппаратную», я показал ему на плоский жидкокристаллический семнадцати-дюймовый монитор, собранный из шести кремниевых пластин.

— Вот твоя музыка, разложенная по нотам, — показал я на табулатуру. — Её можно распечатать на бумагу. Нет желания издать песенник? У меня есть разрешение на печать учебно-просветительской литературы. Скоро придёт полиграфическое и книгосшивное оборудование, которое мы установим в местное издательство. Примерно в июне начнём печать песенников. Дунаевский уже в плане.