"Фантастика 2024-3". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
– В Стольноштадт, вероятно.
– Мы тоже! – обрадовалась Грюне. – Сейчас это самое далекое от фронта место.
– Да, вам, музыкантам и певцам, на войне делать нечего, – проговорил Лавочкин.
– Что ты, Николас! – Она залилась бархатистым смехом. – Вот они музыканты, а я – типичная Гангстерине.
– Бандитка?! – вырвалось у Коли.
– Нет, глупенький! Я их кормлю, а они дали мне прозвище Гангстерине – дорожная тарелка супа [76] .
– Ага! – невпопад воскликнул Ларс.
76
Gangs – пути,
Он хлопнул в ладоши, полез за пазуху и извлек зеленую шляпу а-ля Робин Гуд.
Нахлобучив шляпу на голову, музыкант лихо подхватил лютню. Врезал по струнам, рассыпал ноты быстрым перебором. Сам засиял, даже уныло висевшие усы весело затопорщились.
– Что с ним? – спросил солдат.
– Восемь вечера, – с непонятным для рядового значением сообщила Грюне.
А Ларс встал, пошел вокруг костра, не прекращая игры. Запел зычным голосом:
По кладбищенской заброшенной дороге Я шагал под полночь, несколько нетрезв. И хотя меня не слушалися ноги, Мне в деревню нужно было позарез. Вот же дернул черт переться по погосту. Тишина. Луна. И тени застят взгляд. Что узрел я, рассказать весьма непросто: Мертвецы с косами вдоль дорог стоят. И… Вдруг… Ка-а-ак… Свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, Гробы на ста колесиках неслись! Зловещей этой свадьбе было места мало, А если ты живой – поберегись! [77]77
Безусловно, Ларс пел не «Свадьбу» Бабаджаняна, а просто очень похожую.
– Очень кстати. – Девушка поежилась, тревожно всматриваясь в темноту.
– Да, ты, Ларс, репертуарец-то выбирай, – проворчал Филипп Кирхофф. – Надо готовиться, когда со звездами общаешься.
– А вы не стесняйтесь, господа и дамы, заказывайте баллады по вкусу, любую вам преподнесу, были бы талеры! – не моргнув глазом, выпалил музыкант и, не дожидаясь заявок, затянул следующую песню.
К счастью присутствующих, не про кладбище.
– Так чего это он? – переспросил Лавочкин, наклонившись к уху девушки.
– Ах, он несчастный человек, – вымолвила Грюне, чуть не плача. – Каждый вечер на него накатывает особое состояние. Он поет, пристает к людям, вымогая деньги… Не отстанет, пока не заплатишь! «Кавалер, подарите даме любовную серенаду!», «Фрау, скрасьте свой досуг игривою песенкой!» Даже колотили его неоднократно, а он все поет.
– А, понятно, – протянул солдат. – Заклятье, значит.
– Нет. – Красавица энергично замотала прелестной головкой. – Не заклятье. Это профессиональное. Он много лет проработал в корчмах, трактирах и прочих питейных заведениях. Вот и привык. Мы уж его и связывать пробовали, рот затыкали… Рвет путы, глотает кляпы и вновь за свое!
– Ого, – уважительно откликнулся Коля.
Он всегда выражал почтение к загадочным природным и человеческим явлениям.
– Ремесленник, – наморщил нос Филипп. – Навязчивый трактирный певун. Горланит весь вечер, а хороших жалобных песен не знает.
– Неправда, три знаю, – пропел,
не сбивая мелодии, Ларс.– Они уже не действуют, – раздраженно сказал Кирхофф.
– Не действуют? – Рядовой все больше изумлялся странной компании.
– Именно! – подтвердил король поп-музыки Наменлоса.
Лавочкин ждал продолжения, но Филипп молчал, а Ларс мурлыкал что-то об эльфах и любви.
– Понимаешь, Николас, – потрудилась объясниться Грюне, – этим господам регулярно требуется довести меня до слез.
– Это что, извращение?
– Ни-ни! – Девушка даже обиделась на солдата за оскорбительное предположение. – Речь идет о деньгах.
Солдат оторопел:
– Елки-ковырялки! Ты просишь милостыню, обливаясь слезами?!
– Да нет же! Я плачу жемчужными слезами. Жемчугом, понимаешь?
– Ты плачешь жемчугом? А это не больно?
– Не больно, смею тебя уверить, волшебство же, все-таки, – улыбнулась красавица. – Просто меня нужно разжалобить.
Коля немало повидал, шатаясь по местным королевствам, но в жемчужные слезы не слишком поверил. Общая идиотия ситуации не позволила.
– Зря сомневаешься, – сказал Кирхофф. – У нас как раз кончились деньги. Можешь поведать ей что-нибудь жалостливое и убедиться.
Лавочкин посмотрел на девушку. Та кивнула.
Ларс, скрепя сердце, прервал концерт, уселся к костру.
– Ну, Груня, слушай печальную историю, – приступил он. – Жил король с королевой, и было у их двенадцать сыновей…
– Эй, подожди! – Фрау Грюне замахала руками. – Детство Зингершухера меня давно не пронимает.
«Ух ты! – мысленно воскликнул солдат. – Тут она меня положила, так сказать, на обе лопатки! Что бы ей наплести-то?.. На обе лопатки…»
И тут в Колиной памяти произошло несколько молниеносных пробоев. Образное выражение породило ассоциации с борьбой дзюдо, которой парень занимался в школе. Япония, борьба, грустные истории. Лавочкин вспомнил рассказ тренера и расцвел.
Напрасно некоторые считают борцов тупыми сгустками мышц.
Да, сэнсей был здоровенным мужиком с черным поясом. Мастером спорта. Зато он являлся большим любителем японской эстетики и очень юморным товарищем. Однажды, когда Коля от нечего делать пришел на занятия за час до начала, тренер напоил его чаем. За столом он буквально завалил парня информацией о самураях и прочей экзотике, а потом пересказал известный каждому школьнику сюжет, только «на японской фене».
Эту пародию и вспомнил сейчас Лавочкин.
– Что ж, Груня, – произнес Коля, входя в образ степенного японца. – Нет повести печальнее на свете… Ой, это из другой оперы. Поведаю тебе о тяготах уголовного самурайского кодекса.
И солдат погнал как по-писаному. Жаль, иногда приходилось останавливаться, чтобы объяснить слушательнице незнакомые слова и странные обычаи.
Евгеюка Онегаси
История сия начинается с весьма прискорбного случая. Достопочтенный дядя нашего героя, уважаемый и прославленный сегун, захворал. Чуя скорую смерть, старый феодал призвал своего племянника, дабы тот, храня верность самурайскому укладу, помог ему уйти по-мужски. Славный воин не хотел умереть, как слабая женщина, во сне.
Преданный семье юноша устремился в отдаленную провинцию оказать последнюю услугу старшему. Следует признать, что молодой самурай спешил к дяде не только для того, чтобы встать за его плечом, но и для получения богатого наследства.
Однако Евгеюка Онегаси (а это был он) опоздал всего на несколько дней: дядюшка потерял лицо и умер, как старая гейша, без кусунгобу в брюхе.
Наследство, впрочем, никуда не делось. Вступив в права сегуна, Евгеюка скоро заскучал среди неспешной провинциальной жизни.