"Фантастика 2024-39". Компиляция. Книги 1-20

Но теперь!

Сидевший на козлах хмурый и настороженный Бардок, в надёжности которого заверил Реналлу пран Гвен, гнал карету, сообразуясь не с удобством перевозимых им людей, а лишь с усталостью лошадей. Рысь, широкая и размашистая, одну-две лиги, а потом лигу шагом, и снова рысь. Карету подбрасывало на ухабах, которым на дорогах Аркайла не было числа. Стоявший на запятках охранник рычал и ругался в полголоса. Очевидно, думал, что Реналла его не слышит. А может, и не думал, а просто не придавал значения тому, что его словесные изыски попадают в уши молодой праны.

Несмотря на то, что пран Гвен не ручался за его надёжность, охранник тоже показал себя с хорошей стороны. Однажды карету остановили подозрительные люди, перегородившие дорогу телегой. Раньше Реналла только слышала рассказы о разбойниках и читала о них в историях о древних временах, когда по северному материку ездили странствующие рыцари, а в лесах попадались не только охотники за чужим добром, но и разные звери, сейчас сохранившиеся лишь на дворянских гербах. Ну, например, драконы, василиски, единороги, саламандры. Она испугаться толком не успела, когда услышала резкий голос Бардока, предлагающего убраться с дороги подобру-поздорову. Потом карету качнуло, это спрыгнул с запяток охранник. Он прошагал вперёд и остановился у переднего колеса — Реналла видела его в окошко, осторожно раздвинув занавески. Постоял, прислушиваясь к словам увещевавшего грабителей Бардока, а в том, что это люди, охочие до чужого добра, не оставалось ни малейших сомнений. Потом вдруг повёл плечами. Черный плащ взметнулся, как крылья хищной птицы и упал на придорожную траву, а в пальцах чуть сутулого высокого мужчины завертелись, сливаясб в два сияющих круга, два длинных кинжала. Что в это время делал Бардок, Реналла не видела, но голоса разбойников сменились с нагловато-уверенных на заискивающие и извиняющиеся. А вскоре скрип телеги и топот ног возвестил, что путь свободен. Только после этого Реналла схватила арбалет, оставленный для неё праном Гвеном, и прижала оружие к груди. Зачем? Да кто его знает? Прикосновение прохладной древесины, из которого было сделано ложе, вселяло хоть какую-то уверенность, хотя она трезво отдавала себе отчёт, что стрелять не умеет, да и не сможет заставить себе нажать спусковой крючок, чтобы причинить вред человеку.

Её новая служанка и она же нянька Брина смотрела на хозяйку, будто ожидая приказа кинуться в пропасть, и прижимала к себе малыша.

Почему новая? Потому что нянька, с которой они выбрались в ту памятную ночь из Аркайла, хмурая тощая девица по имени Нита, с ладонями, как у лесоруба, и удивительно тихим голосом, сбежала через два дня пути. Или две ночи. Просто ушла, не сказав никому ни слова, не захватив даже узелка с бельём. Охранник, просивший называть его просто Нэйф, потом оправдывался, что видел, как она тихонько открывала двери комнаты, где ночевала с хозяйкой, но и помыслить не мог, что нянька покидает их навсегда. Но искать её Бардок не позволил, сославшись на указания прана Гвена о необходимости не терять время зря. Они продолжили путь без няньки.

Вечер того же дня ознаменовался двумя событиями.

Во-первых, на постоялом дворе «Семь медведей», где Бардок решил заночевать, им повстречались двое молодых пранов из Дома Медной Медведки, если судить по гербам, вышитым на их одежде. Очень похожие друг на друга — скорее всего братья. Тот, что постарше — с остроконечной бородкой и серьгой с маленьким рубином. Который помоложе, тот — совсем мальчишка, лет шестнадцать-семнадцать, не больше. Румяные щёки и едва пробивающийся пушок там, где уважающие себя праны подравнивают бороду и усы. Оба юноши надувались осознания важности, выпячивали груди, как голуби, желающие произвести впечатление на подружек, громко бряцали оловянными тарелками и не знали, куда ещё пристроить шпаги так, чтобы начищенные эфесы были ещё лучше видны нескольким купцам и чете пожилых пранов с выводком дочерей — аж пятеро, погодки по всей видимости, с лиц которых не сходило выражение провинциального восторга перед всем столичным, хотя до городских ворот Аркайла оставалось не меньше пяти дней пути, если в неповоротливом рыдване, стоявшем во дворе. Реналла тогда ещё, помнится, подумала, что ещё и двух лет не прошло, как она сама стремилась в столицу с таким же точно лицом — широко распахнутые глаза и полуоткрытый от удивления рот.

Братья из Дома Медной Медведки громко переговаривались, нарушая правила приличия даже по меркам местного дворянства, склонного к дешёвой показухе и самолюбованию. Один из них упомянул, что пран Эйлия альт Ставос пригласил их собственноручно подписанным письмом, чтобы предложить место в гвардии. «Самое малое, патент лейтенанта у меня в кармане!» — провозгласил во всеуслышание старший, бросая напыщенный взгляд на девиц-провинциалок. Те заохали, зашептались между собой. Старшая, уже входившая в возраст, когда в Аркайле девиц начинают считать старыми девами, отчаянно стреляла глазками и даже уронила платочек в то самое мгновение, когда в обеденном зале появилась Реналла с охранниками.

Кружевному батистовому лоскутку не судилось быть поднятым рукой бравого будущего лейтенанта или его младшего братца. Они заметили Реналлу, и едва ли не затанцевали на месте, как строевые кони, заслышавшие раскатистые звуки боевой трубы. Казалось, куда уж больше можно выпятить грудь, как сильнее расправить плечи и выставить рукоятки шпаг? Оказывается, можно.

Реналла подумала, что сейчас братья кинутся к ней знакомиться, отпускать комплименты и уже подбирала слова решительные, но не обидные, чтобы отшить как любого из них, так и обоих вместе взятых. И точно, «медные медведки» пошушукались, а потом младший одёрнул алый камзол, поправил перевязь, подкрутил скорее воображаемые усы и начал подниматься из-за стола.

Бардок мрачно откашлялся и повернулся к нему, закрывая Реналлу спиной. Выражения его лица она не видела, но на несколько мгновений повисла томительная тишина. Седоватый купец в кафтане унсальского покроя замер, не донеся ложку с толчёными земляными яблоками до рта, почтенный отец пятерых дочерей поперхнулся вином, а отважный будущий гвардеец побледнел, как полотно, медленно присел на лавку и, двумя руками схватив баранью ногу, впился в неё зубами, будто голодный волк. Больше братья не шумели, не заигрывали ни с кем, не хвастались золотым шитьём на перевязях. Быстро доели ужин и ушли в свою комнату.

Реналла вздохнула спокойно. Она могла наконец-то поесть и покормить сына, хотя и не слишком преуспела в этом. Раньше за Брина отвечала нянька, которая могла не только объяснить кухаркам, какую именно кашу на молоке нужно сварить мальчику, но и сама засучить рукава и приготовить ту еду, от которой у ребёнка не разболится живот. Малыш умело уклонялся от ложки, перемазавшись вскоре с ног до головы. Даже молчаливый Нэйф покачал головой и сделал движение, будто собирался предложить свою помощь, но осёкся под взглядом Бардока. Расстроившись, Реналла попыталась сама перекусить хотя бы немного — над бараньей похлёбкой с луком вился соблазнительный парок, но для этого нужно было кому-то отдать Брина. Она колебалась, не зная, кого лучше выбрать на роль временной няньки — Бардока или Нэйфа, да и захочет ли мальчик сидеть у них на руках?

И тут произошло событие, которое для этого вечера как раз попадало под определение «во-вторых». Двери отворились и в зал вошла невысокая девица, явно из простонародья. Из-под старенького, но опрятного чепца выбивалось несколько светло-русых прядей, обрамлявших округлое лицо со следами оспы на щеках. Серые глаза смотрели устало, но не подобострастно. Комкая в руках узелок с вещами, она подошла к хозяину и неуверенно спросила его — не найдётся ли в «Семи медведях» какой-нибудь работы, за которую она могла бы получить немного еды и место для ночлега под крышей.

Хозяин постоялого двора, лысоватый мужчина лет пятидесяти с мешками под глазами и желтоватыми белками глаз, которые свидетельствовали о больной печени и переизбытке жёлчи в крови, только что улыбавшийся и рассыпавший любезности перед многодетным дворянским семейством, вдруг окрысился и, сдвинув брови на переносице, отчеканил, что работников ему и своих хватает, что он не обязан предоставлять стол и кров бродяжкам, которых выгнали из припортового борделя за непригодность к работе, и вообще — пусть убирается подобру-поздорову, пока он собак не спустил.

Девушка не нашла возражений, не стала и умолять сжалиться над ней, а полезла за пояс, выудив несколько медяков, и попросила миску похлёбки и краюху хлеба. Хозяин снова разразился гневной речью, взывая у милости Вседержителя, который приводит в его гостиницу пройдох, у которых деньги есть, а они так и стараются обжулить его, несчастного, которые недоедает-недопивает… Но, тем не менее, плеснул в миску горячей похлёбки и отрезал свежевыпеченного хлеба.

Опустив пониже рукава, чтобы не обжечься, девушка взяла горячую миску и направилась в самый дальний угол. Очевидно, она старалась не мелькать у всех на виду. На свою беду она проходила мимо купца из Унсалы, того самого, что ел толчёные земляные яблоки, запивая пивом. Что ему взбрело в голову? Обычно унсальцы отличались скромностью и даже чопорностью. Может, оказавшись в соседней державе, он решил, что можно себя не сдерживать? Или, увидев отношение хозяина гостиницы, подумал, что тут с бродяжками можно не церемониться? Но так или иначе, побуждаемый тем или иным чувством, он со смешком протянул руку, пытаясь ущипнуть проходившую мимо девушку пониже спины. Но пальцы не успели коснуться ношенной, но всё ещё добротной юбки из коричневой шерсти, как содержимое миски выплеснулось ему в лицо.