"Фантастика 2024-39". Компиляция. Книги 1-20

— Вот никогда не задумывался, — на невозмутимое лицо Тер-Гана наползла тень улыбки. — Может, рыбные черви?

— Главное, чтобы не червивые рыбы, — прищурилась Дар-Вилла. — Такого унижения пран Ланс точно не перенесёт.

Менестрель скрипнул зубами, но виду не подал. Эту словесную дуэль он, похоже, проиграл, хотя и казалось, что вёл по числу достигших цели уколов.

— Так я пойду собираться?

— Не мешкайте, пран Ланс, если хотите встретиться с его величеством сегодня.

— Главное, чтобы не с миногами!

На самом деле альт Грегору нечего было собирать. Попав на «Лунный гонщик» прямиком из тюремной кареты, он не обзавёлся вещами. К счастью, Снарр вычистил его привычную одежду, подаренную ещё праном Гвеном альт Растом, заштопал дырки, оставшиеся после потасовки на верхней дороге, отстирал пятна крови, невесть каким образом оказавшейся на белой сорочке. Скорее всего, менестреля забрызгала кровь Бороды, убитого метким выстрелом Коло. Где сейчас наёмный убийца? Чем промышляет? Удалось ли ему отомстить недоброжелателям, которые упрятали его в подземелье руками прана Гвена? А чем сейчас занимается глава тайного сыска? Ищет новых заговорщиков, злоумышляющих против короны? Точнее, против безумца Айдена, жирной свиньи Леахи и двух откормленных кабанов — её братцев? Пусть ищет, может, кого-то и обнаружит. Главное, чтобы его не достали ни клинок, ни стрела, ни пуля, ни яд врага. Пусть он проживёт ещё лет двенадцать, самое меньшее, и шпагу сохранит, чтобы передать его сыну Реналлы.

Реналла…

Даже при воспоминании её имени сердце менестреля сжалось и воздух в горле на мгновение стал холодным, словно снежная пыль, взметаемая горным ветром со склонов Карросских гор попала в него. Всю дорогу от Аркайла и до Бракки он убеждал себя, что сумел обуздать чувства, взять себя в руки, забыть зелёные глаза, улыбку каштановые локоны, нежный голос. Что он смог себя пересилить, как и приличествует волевому и решительному прану, привыкшему смело смотреть в лицо смерти и грудью встречать опасность. Её жизнь, это её жизнь, а его жизнь принадлежит только ему. В конце концов, мужчины Дома Багряной Розы никогда не принадлежали к числу тощих и взбалмошных дворянчиков, готовых в петлю лезть или травиться от несчастной любви. Они никогда не позволяли победить себя, а если сталкивались с непреодолимой силой, то предпочитали умереть, но не встать на колени. Ведь не даром же с незапамятных времён на гербе их Дома было начертано одно лишь слово: «Никогда».

Только кого он обманывал? Кого убеждал?

Только в детских сказках и в романах из рыцарских времён, которые досужие писаки сочиняют для великовозрастных девиц, млеющих от одного упоминания барона и дракона, отважный герой может получить дыру в груди от удара копьём и, собравшись с силами, заставить себя забыть о ране, чтобы продолжать косить направо и налево мечом подлого неприятеля. Увы, не бывает так в жизни… Здесь раненый всегда падает, истекая кровью, скребёт пальцами по земле, из которой торчат засохшие стебли, и воет в ужасе, умоляя скорее позвать лекаря, чтобы спас ему жизнь. Редкие люди, считанные единицы, способны терпеть, сцепив зубы до крошева, и ждать неминуемой смерти. Ланс не мог поручиться, что принадлежит ко вторым, число которых меньше, но слава, в конечном итоге, оказывается неоспоримо выше. Один раз ему удалось сохранить лицо, всходя на эшафот, но получится ли ещё? Человек слаб, даже к самому отважному и бравому вояке можно подобрать ключик. А душевные раны причиняют не меньше боли, нежели телесные. А иной раз они гораздо мучительнее, поскольку лишённые лекарственного снадобья взаимности и растравляемые ядом ревности и неудовлетворённости, заживают значительно дольше.

Глава 6, ч. 2

Забыл ли он Реналлу?

Конечно, нет. И это следовало признать, нравилась ли подобная мысль менестрелю или не нравилась. Кроме снов, о толковании которых Ланс мог только гадать, наподобие спасения вороного коня, ему снились в вполне осознанные, где он видел своих знакомых — друзей и недругов, мёртвых и живых. И, конечно же, во снах приходила она. Упаси Вседержитель, вовсе не в том виде, в каком каждый пран-сердцеед, привыкший к лёгкому успеху у прекрасного пола, жаждет увидеть предмет своей страсти. Картинки, проносившиеся в сознании менестреля были целомудренны, как «Жизнеописание святых», но от того казались мучительными вдвойне.

Ланс то снова вёл Реналлу в танце по выглаженным тысячами подошв каменным плитам бального зала его светлости. Гремела музыка Регнара, кружили, замирая перед сменой фигур, пары. Снова звучал вкрадчивый вопрос менестреля: «Кто вы, прекрасное дитя?» И ему отвечал трепещущий от смущения голосок: «Реналла из Дома Желтой Луны…» В другой раз они чинно беседовали, прогуливаясь по старому саду, который давно не знал заботливой руки. Шуршала под ногами осенняя листва, а Ланс говорил и говорил какую-то чушь, не отрывая взгляда от прелестного профиля и каштанового локона, выбившегося из причёски. В третий — Реналла, приоткрыв рот от изумления поднималась с стула, роняя пяльцы и иглу с ниткой.

В этих снах загадочно переплелись события, имевшие место в жизни, и те, которых ещё не было. А правильнее сказать, и не будет никогда. В них он спрыгивал с опенённого жеребца и падал на колени к ногам Реналлы, стоявшей у полуразрушенной надвратной башни. Кругом лежали трупы, пронзённые стрелами, исколотые шпагами, пробитые пулями навылет. В вышине трепетали цветные, но незнакомые штандарты. Где-то вдалеке гремел бой. В них он выслушивал её горькие и несправедливые упрёки и уходил, развернувшись на каблуках, сжимая кулаки и пряча выступившие на глазах слёзы. В них он лежал едва живой и видел лишь сияющие изумрудные очи, которые только и удерживали душу в израненном теле. И многое, многое, многое другое.

И так каждую ночь. Никогда прежде Ланс альт Грегор, великий менестрель, не видел столько снов — ярких, цветных, наполненных чувствами и жизнью. Вряд ли у него прорезался дар прорицателя. Это не зуб мудрости, он не обязан пробуждаться у каждого человека. Да и есть ли на белом свете люди, обладающие способностью предвидеть будущее? В своих странствиях объехав немалую часть двенадцати держав, Ланс так и не встретил ни одного, если не считать, конечно, шарлатанов, пытающихся выудить у доверчивых горожан монетку или две. Зато он прекрасно давал себе отчёт, если Реналла снится ему едва ли не каждую ночь, то говорить, что он выбросил девушку из сердца нельзя. Можно заставить себя не думать о ней, когда те бодрствуешь, не произносить её имя, не пытаться слагать стихи или творить мелодии в её честь. Можно убедить себя, что любовь прошла и поросли быльём истоптанные её невесомыми следами тропки. Но когда ты спишь, сердце и душа властвуют над разумом, а, следовательно, на свободу вырываются самые потаённые мечты и желания.

Обнаружив, что сидит на койке и крутит в руках томик стихов Дар-Шенна, менестрель потряс головой. Сколько времени он провёл в раздумьях и самокопании?

И сразу на ум пришли два четверостишия давнего поэта, на понапрасну прозванного Злым Языком. В первом браккарец сознавался в охватившем его глубоком чувстве:

Пусть проживу я лет не меньше ста,

Душа пусть будет наслажденьями сыта,

Но если мимо промелькнешь в моей судьбе ты,

То жизнь — не жизнь, а только суета.

А во втором горько сокрушался, что не может позабыть возлюбленную.

Я — глупец. Я веду путь в толпе наугад.

Я — глупец. Я готов умереть за твой взгляд.

Я — глупец. Лишь глупец может быть столь безумным,

Что толкуют вокруг: «Он несчастен и рад».

Какое из них можно назвать более искренним? Правильный ответ лишь один, как это ни странно. Оба. Можно искренне любить и в то же время сожалеть о захвативших в плен чувствах. Особенно, если понимаешь, что ты — третий лишний, или не стремишься поймать птицу-счастье за хвост во что бы то ни стало, наплевав на всех и вся, а желаешь добра тому человеку, которого любишь, и понимаешь, что искать счастье ему следует вовсе не с тобой. И даже лучше, если не с тобой, поскольку трудно найти кого-то, кто составил бы тебе достойную конкуренцию в невезучести…

— Пран Ланс! — донёсся голос Дар-Виллы. — Вы там не заснули?

— Задумался! — отозвался менестрель, вскакивая и засовывая книгу сзади за ремень, которым стянул чёрный камзол. Выглядывая в дверь, возмущённо добавил. — Вот уже и задуматься нельзя.

— Почему же нельзя? — невозмутимо парировала браккарка. — Задумывайтесь сколько угодно, но на ходу, если желаете опасть во дворец дотемна.

— А в сумерках его величество не даёт аудиенций?

— Почему же? Даёт. Но его величество следит за своим здоровьем и полагает, что ложиться спать следует до полуночи. Поэтому нам с вами придётся предстать перед ним немытыми. Возможно, вы и в силах это пережить, но я не намерена давать повода придворным почесать языки об имя моего Дома. Будете много задумываться, волоком потащу вас.