"Фантастика 2024-39". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
По поводу отплытия владелец судна пригласил гостей на ужин. В тесной — но все-таки отдельной — капитанской каюте собрались: сам Гюнтер, Дитер из Магдебурга — его помощник и командир охраны, — священник Бернар и новгородский купец Позняк с сыном.
На столе стоял жбан с пивом — Гюнтер, как истинный германец, предпочитал крепкое темное пиво любому вину, даже самому дорогому. На блюде лежал нарезанный толстыми ломтями белый хлеб и копченый окорок. В глубокой миске — просоленная мелкая рыбешка. Отдельной кучкой — стрелки зеленого лука. В общем, яства довольно простые, не княжеские, но сытные.
Гюнтер, Дитер и Позняк налегали на пиво, сдувая
Он и толмачил, успевая прожевать и проглотить, пока неторопливый отец Бернар заканчивал очередную фразу.
Гюнтера и Позняка, проведших лето в новгородской земле, живо интересовали новости последних месяцев.
Спокойствия в мире не было.
— По весне в Велиграде, что в землях бодричей… — начал монах.
Гюнтер встрял, назвав этот город Мекленбургом, и сказал, что северяне предпочитают говорить — Рерик.
Вратко здорово удивился, что один город можно называть тремя разными именами, но после вспомнил, как северные гости кличут Ладогу Альдейгьюборгом, его родной Новгород — Хольмгардом. Должно быть, людям удобнее подбирать привычные названия, понятные разуму и не слишком трудные для языка, чем приноравливаться к местным.
— Так вот, в Велиграде, — повторил отец Бернар, недовольный, что его прервали, — бодричи-язычники восстали против князя Готшалка.
— Видно, вконец замучил он народ германскими и данскими обычаями, — усмехнулся Позняк, омочив усы в пиве. — Запрещал молиться, как люди привыкли, грозился все капища извести, а языческих идолов бога Святовита в море утопить. Бодричи подобных обид так просто с рук не спускают. Не зря же сто лет назад выгнали германских князей, которые принялись управлять ими, как вздумается, не спросясь народа. Вот и Готшалк допросился.
Вратко слыхал и раньше от отца об этом князе, который воспитывался при немецком монастыре, жену взял из рода знатных данов. Когда править начинал, всем казалось: этот человек и племена по обоим берегам Лабы объединит, и с соседями общий язык найдет. Поначалу так и вышло. Не только бодричи под его руку пришли, но и часть лютичей. Государство могло быть крепким и сильным, если бы не замашки Готшалка всех окрестить, не спрашивая мнения людского.
А по словам отца Бернара выходило совсем по-другому.
— Странно мне и горько слушать подобные речи! — Голос священнослужителя зазвенел от праведного гнева. — Князь-просветитель изо всех сил старался для родного народа, вел его к лучшему будущему! И что же получил он в награду? Тупая, немытая толпа не поняла намерений благодетеля, отплатила злом за добро. Подняли князя, волею Господа нашего на престол поставленного, на копья! А епископа Мекленбургского, призванного Готшалком для искоренения ереси среди бодричей, захватили в плен. Долго возили святого мученика по языческим городам, где терпел он бесчестье великое и поношение от еретиков, а после в языческом городе Ретре, что в землях лютичей стоит, его преосвященство принесли в жертву идолам поганым…
От парня не укрылось, как сжались кулаки Позняка, когда монах позорил лютичей и их священный город, на все Поморье славящийся храмами Святовита, Даждьбога и Перуна. А после слов Бернара о том, что все славяне — суть язычники по природе своей и иначе, чем кнутом
и каленым железом, переделать их, обратить в истинную веру невозможно, Вратко подумал, что батюшка сейчас кружкой между глаз болтливому святоше зарядит. Но купец удержался. Первое правило торговых гостей — терпи, если твое терпение увеличит твою прибыль, — Позняк знал и придерживался его неукоснительно.Гюнтер же кашлянул негромко, показывая глазами на новгородцев, и отец Бернар прикусил язык. Сообразил, что недалек от ссоры оказался.
«Хотя и его можно понять, — подумал Вратко. — Наверняка монах явился в Волин из левобережья Одры — лютических земель. Может, и сам едва смерти избежал? Так что любить народ, умертвивший князя Готшалка и владыку Мекленбургского, у него особых резонов нет».
Чтобы не допустить ссоры среди гостей, гамбуржец встрял с горькими сетованиями на переменчивость купеческой удачи. Мол, чтобы выгодно товары продать, в нынешнее время приходится учитывать не только урожай или неурожай, но взаимную любовь или ненависть сильных мира сего.
После разлил пиво и перевел разговор на события в далекой Англии.
Умер у саксов король — Эдуард Исповедник. Больше двадцати лет он правил страной, да вот беда — все это время оставался бездетным. Для простого человека — селянина, ремесленника, купца — быть бездетным плохо, а уж если король умирает, не оставив наследника, то горе потом мыкает вся страна.
— Так и тут получилось, — тряс Гюнтер жирными щеками. — Сам Эдуард желал видеть своим наследником герцога Нормандии, Вильгельма, с которым состоял в далеком родстве: отец нормандского герцога был племянником Эммы-Эльфгифы, второй жены короля Этельреда Второго Неразумного, отца Эдуарда. Да только знатные таны и хускарлы не сильно-то хотели видеть на своем престоле герцога из-за пролива. Они возвели на престол Гарольда Годвинссона, который приходился покойному королю Эдуарду шурином.
Злые языка поговаривали, что Годвинссоны — королева Эдита и ее братья: граф Гарольд и граф Тостиг — вот уже лет десять управляли Англией от имени Эдуарда. Только год назад Гарольд и Тостиг повздорили («Уж не из-за надежды на корону ли?» — подумал Вратко), и последний сбежал в Данию. А вот Гарольд, граф Уэссекский, как раз и стал королем Англии.
— Стать-то он стал, только надолго ли? — хмыкнул Дитер. — Часто бывает как в детских забавах: забраться на снежную горку, облитую водой, легко, а вот удержаться на ней…
— Гарольд Годвинссон еще при жизни Эдуарда принес вассальную клятву герцогу Вильгельму, — твердо проговорил отец Бернар. Посмотрел на собеседников: не вздумают ли возражать? Позняк смотрел в стену, прожевывая здоровенный кусок окорока. Дитер неспешно отхлебывал из кружки, а Гюнтер изобразил на лице прямо-таки собачью преданность.
— Гарольд Годвинссон, — с нажимом повторил монах, — дал обещание поддерживать герцога Нормандии в его притязаниях на английский трон, что бы там ни было. Клятву эту Гарольд, граф Уэссекский, произнес над алтарем, в котором хранились святые мощи, и теперь, нарушив ее, стал в глазах не только нормандской знати, но и всех верующих в Иисуса Христа людей лжецом и клятвопреступником. Подобное предательство не может быть прощено! Герцог Вильгельм приступил в Байе к сбору самого большого со времен Карла Великого войска. Благородные рыцари, горящие жаждой восстановить попранную справедливость, съезжались под его знамена не только изо всех уголков Нормандии, но и из Бургундии, Бретани, Аквитании, Франции, Лотарингии…