"Фантастика 2024-54".Компиляция. Книги 1-20

– В реальности племени Аг-ры просвет еще меньше, примерно до орбиты Луны. А существуют подпространства, где и того нет. Представьте, что вы видите отражение в кривом зеркале. Величина которого напрямую зависит от площади зеркальной поверхности и радиуса изгиба. Все сущее за вами и вокруг вас пространство ведь невозможно отобразить. Эффект Ариовиста в чем-то очень похож. Но вы не расстраивайтесь. Нам в центральном стволе тоже не дано летать меж звезд, это бессмысленно, это слишком долго, скорость света абсолютно нельзя одолеть.

Опять вступил брат:

– Взамен можно общаться при помощи подпространственных бакенов. Сейчас наши, э-э-э… скажем, ученные-генераторы совместно с мыслителями из откликнувшихся звездных систем решают задачу воспитания такого транспортера, который сможет перемещать через промежуточный вневременной скачок, из одной абсолютной цивилизации в другую. Представляете, как у нас интересно? – Филон перестал хмуриться. – Вы не пожалеете.

Да уж. Об чем тут жалеть? Спорить не хотелось. И пора была расставаться. Его визави полагали, на несколько дней, может, на какую-то неделю, пролетит быстро, но он вдруг понял. Понял о себе. Бесповоротно. Все притворство. Не постучаться ему более в эту дверь, и не ответить на их призывный стук. Потому что – первый вопрос и первый ответ, заданный и услышанный, могли быть только о НЕМ. Том самом отшельнике. И далее говорить с братом и сестрой ему было бы совершенно не о чем. Не умеет он общаться с убийцами. Жаль и, наверное, несправедливо, однако, из песни слова не выкинешь, именно, что с убийцами, пусть не такими, как Собакин, пусть лично ему симпатичными, но… может, когда-нибудь. А пока… все исчезло враз. Он повис в нигде, в безмолвии и в бесцветии. Все же испугался. Или ему так показалось. Очень неприятное впечатление. И что, черт возьми, ему делать дальше? А дальше он увидел перед собой парящий в пустоте обыкновенный компьютерный стол, а на столе обычный широкоэкранный монитор, и возле – клавиатуру, и еще рядом мышь, и монитор вспыхнул светом, и он прочел алые буквы – «к контакту готов». Он шагнул в пустоте к столу, под ногами сразу возник пол, нормальный, орехового паркета, и даже звук от его шагов, он тоже возник из ниоткуда. Когда он решил присесть, позади него появился удобный офисный стул. «К контакту готов». Экран замигал призывно. Однако. Для начала надо заказать хоть какую-нибудь визуальную обстановку. Что же пожелать? Дачный домик и речку? Закат, пригорок, шелестящий травами луг? Он мог воздвигнуть себе хоть замок короля Артура, хоть Золотой дворец Нерона, даже – легендарный особняк скандального Хью Хефнера, с толпой длинноногих супермоделей, которые все, как одна, станут запрограммированно твердить о своей любви к нему. Но почувствовал отвращение. И к особняку, и ко дворцу. Он хотел сейчас только одного. Прикоснуться. Рукой, ладонью, одним пальцем, к живому, теплому существу. И еще дышать. Чтобы были запахи. И вкусы. Воздуха, воды, льдинки, тающей на языке. Ничего этого никогда. Нет, нет, нельзя. Иначе он отключит эту клятую штуковину. Навсегда. А ему еще растить Леночку. Забыть и не вспоминать. Он теперь есть то, что он есть. Но этому «есть» надо же и обитать где-то.

Подумал немного. Потом еще. Потом вокруг него постепенно стали складываться очертания единственно желанного места. Его гарсоньерки. Вот возник любимый кожаный диван, журнальный столик и на нем кружка, плешивый ковер «под Персию», дверь в спальню, за ней краешком виднелась кровать, дверь в кухню – пара пустяков согреть себе чаю, вкуса все равно не почувствовать и веса кружки не ощутить, но можно представить, что они реальны. Он вызвал настройку витального симулятора образов – немедленно где-то в районе холодильника зазвучали подшаркивающие хмельные шаги, стукнула дверца, голос Петьки-Мученика забурчал что-то о прекрасных феях и бессовестных пасюках. Он включил таймер: теперь ровно через полчаса в дверь позвонит Ванька Коземаслов, с дурацкой улыбкой на многозначительном лице и с массой расхожих интернет-анекдотов на языке. Так. Что-то он упустил. Что-то непременное. Ах, да! Еще! Еще одна необходимая деталь. В отдалении нарисовался письменный рабочий столик-уголок. И за ним – полноватая фигурка мальчика Аркаши, с сопением уткнувшаяся в массивный учебник китайского языка. Подросток оборотился к нему:

– Знаешь, Лео, все на свете сплошная фигня. Кроме пчел, – и снова усидчиво погрузился с головой в раскрытую книгу.

Vale et plaude! (прощайте и хлопайте!)

…чего не бывает. Однако есть вещи, знаете ли, которым совсем незачем бывать. Вы уж простите. Но ваш искомый, желанный, идеальный мир, собственно, он вокруг нас. Да, да, именно так он и выглядит. Вот уже две тысячи лет. Мы его создали. Не по своей воле, зато на свою голову. Упрямый, фанатичный, упорно пытающийся впихнуть живую, текучую, непостоянную мысль в нерушимые, абсолютные, безжалостные рамки высокой идеи, совершенно не подходящей, в любом исполнении – религиозном, мирском, абстрактном, – для стремительного существования бесконечно изменчивого бытия. Мы потерялись за непрозрачным забором, который сами же и выстроили, без двери и без верхнего края, так что невозможно заглянуть к соседу и узнать – а что он там себе думает? Да и не желаем мы заглядывать…

…все равно кто. Либералы, демократы, пацифисты. Фашисты, коммунисты, монархисты. Все та же глухота, все те же непроницаемые огороженные огороды, все тот же навязчивый ритуал в единственном числе, все то же стремление извести, иногда даже физически, любой ценой чужеродные элементы, не вписывающиеся в отдельно взятую идеальную систему. А в идеальной системе жить невозможно. Да что там, невозможно даже существовать. Потому что – она изъян, казус, бесконечный замкнутый круг, а вовсе никакая не спираль поступательного развития, где одно неоспоримое мнение, пусть и научное, приводит к другому неоспоримому мнению, истребляющему первое, и так далее про белого бычка. Важен не диалектический переход, не мистическое торжество, не преображение избранных душ в невесть какую мертвечину. Важно только – безостановочное слияние всего и вся, преобразование всякого во всякое без исключения и пренебрежения, с риском, с болью, со смертным страхом порой, но – никак иначе. Только так можно выйти из круга, одолеть довлеющий, как финальный гроб, человеческий придуманный идеал. Только тогда – никогда не будешь знать, что тебя ждет за поворотом. А это и есть самое главное в любом движении – никогда не знать, что тебя ждет, не предсказывать пророчески, не вычислять математически, не прозревать философски, и вообще не измышлять гипотез. Никогда не задавать заранее цель, которая снова и снова будет обращаться к собственному же началу, ибо содержит в лучшем случае хорошо забытое старое, а в худшем – тщательно пережеванное вчерашнее. Но быть готовым все принять, и все впустить, и все перестрадать, и все вытерпеть, не ради чего-то, что надумал себе сам, а потому – что это и есть подлинная жизнь, ее абсолютная реальность. Иначе – бытие превратится в крутящийся на месте волчок, до тех пор, пока не кончится завод, а там иная рука придаст иное вращение и назовет это вращение последней истиной, и все равно – это будет одна и та же карусель в одной и той же недвижной точке «неотсчета»…

…потому в идеальный мир загоняют только палкой. Или жезлом для пасомых агнцев божьих. Или прикладом винтовки. Или угрозой ядерного кистеня. Помните? Сон разума рождает чудовищ. А что, если разум однажды взял и заснул навеки, и более не проснется никогда? И сон свой, чудовищную грезу многоименной гордыни, выдал за прекрасный идеал? Недостижимый – и ладно, тоже ничего. Надо стремиться, надо каяться, в том, что не можешь его достичь пустопорожней тратой сил. Надо переместить его в потустороннюю даль, как заманчивую морковку перед мордой доверчивого осла. Надо назначить цену. Надо установить плату. И обязательный фейсконтроль. Вы будете смеяться, как говорят в Одессе, но без всего этого можно прекрасно обойтись, и можно счастливо жить – без свинцового, тяжкого, кандального хомута того мира, который прозывается идеальным…

…однажды мы стояли у порога. Но так и не вошли. Явили себе новое божество. Монотеистическое убожество. И повели задуренных плебеев в кривую даль избранные для спасения на небесах невежественные изуверы-мракобесы, возгордившиеся вчерашние рабы, которые вдруг увидели подлую возможность самим сделаться господами без служения и труда. Уместно тут спросить: собственно, для спасения от чего? От того самого безбрежного бытия, которого устрашились, и от которого в буквальном смысле открестились ради малопонятного, в этом вся суть! «духовного подвига». Не стоит упоминать о теологах-теоретиках, в голодном одиночестве келий дорабатывавших логические основания «инновационной» веры – бедную интеллигенцию всех последующих эпох куда только не заносило из элементарного самосохранения! В том и смысл любой правоверной гордыни, чтобы всякое полезное знание ставить и ценить куда ниже слепой одержимой истерии. Лиха беда начало. Собезьянничали все. Словно гамельнский крысолов заманил людское природное понимание и сочувственное здравомыслие в капкан некой злой воли. «Армянин лучше, чем грузин. Чем лучше? Чем грузин!». Сатира, нагляднейшим способом иллюстрирующая то, что я хочу донести до вас. Католик лучше, чем протестант. Принявший ислам – чем собака «неверный». Пламенный коммунист – чем предатель-меньшевик. Идейный лагерник – чем затюканный обыватель-бухгалтер. Главное выяснить – кто лучше. И тогда гарантированно попадешь в рай. Или в обитель Шангри-Ла. Или, в крайнем случае, на Новодевичье кладбище. Мы сами устроили так, что многие века юродивый инквизитор, в шизоидном сне увидавший деву Марию, куда значимее в иерархии, чем, скажем, умелец, смастеривший первые очки. Или страдалец за «права человека», неизвестно какого, абстрактного, без разницы хорошего или плохого, куда более достоин уважения, чем государственный санитарный врач, придумавший такую простую и полезную вещь, как общую, пусть и принудительную, диспансеризацию школьников. Не просто сбившаяся шкала измерений, но само присутствие этой шкалы по отношению к разноликой, живой материи, которую вообще измерить нельзя, особенно одним общим аршином…

…а теперь вообразите на мгновение – вошли другие. Кто-то. Неважно кто. В первом веке нашей эры. Которая так и не наступила, потому что время продолжало идти своим ходом. От основания Рима – ab Urbe condita, – но не только. Те, кто вошли, охотно допускали сосуществование прочих времен – от торжества династии Цинь, от дня воцарения Чандрагупты, да все равно! Представьте, можно прекрасно жить без единого календаря, без единого словаря, без единого эталона нравственных правил. Даже без ООН. Тоже можно жить, и куда лучше. Потому что – мне кажется, хорошо, когда можно жить свободным от тоталитарных организаций, контролирующих все тот же всеобщий расхожий идеал, который не по размеру никому, а подгонять по собственному росту – чревато последствиями. Ну, поедем далее…

…они были, на наш взгляд полуграмотными, полудикими язычниками, да еще рабами владели, вот мерзавцы! Но оставив за собой полную свободу воли, они смогли. Найти в себе силы, и не распять очередного пророка. А потом для них, для рабов и для господ, пришел завтрашний день. Представьте, что уже в третьем веке нашей эры возникает то, что мы именуем рождением новой, современной науки. А до этого – они уже сотворили (нет, отнюдь не царствие небесное), простенький паровой двигатель, а еще – технику первых полостных операций под эфирным наркозом, и правила фармакологии – труды Антония Муса нашли во множестве своих продолжателей. А еще – спустя полвека они массово внедрили электричество. Но все это было не важно, и все это было не главное, ни у кого не вызывало ни пиетета, ни восторга, ни тайного самообожествления. Потому что – главное было. Запад соединился с Востоком. Империя Поздняя Хань с Союзом Римских Провинций. Противоположности встретились, слились в одно, и породили – какая разница что! То. Чего никогда не было ранее. И настало подлинное преображение. На земле. Не на небе. Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут – да, у нас они останутся каждый при своем, аж до Страшного суда, останутся, бесплодными, как мужчина и женщина поодиночке, в унылой изоляции, всяк на отдельном острове. Культура, нацеленная ввысь, не соединилась в решающий момент с культурой, простирающейся вширь, и оттого никогда не выйдет целого. Потому что, Запад нажал на свой тормоз, и выбрал духовное высокомерие истового верующего христианина, иудея, мусульманина, выбрал пророка. А Восток ничего не смог с этим поделать, и отпустил педаль газа. Оставив за собой право недоумевающего – ждать и смотреть. И замкнуться наглухо в своей банановой кожуре. Если полюсы напряжения существуют сами по себе, разделенные непроницаемым изолятором, движения тока не возникнет в проводах, да и в самих проводах уже не будет нужды…

…империя инков. И царство народа Монтесумы. Полинезийские княжества. Кельтские свободные города. Германские феоды. Славяно-готские курульные республики. Бактрианский каганат. Одни не сгинули – остались, другие возникли и не пропали. Похожие только на самих себя цивилизации никто не истреблял, это и в голову не приходило им, тем, перешедшим через порог. Хотя влияние их, как любых первопроходцев, было велико. Однако на римских форумах достанет места для всякого храмового божка, из всякой части ойкумены, да будет он почитаем в своем и в чужом доме. На пути Дао хватит простора всякой метаморфозе, бесконечное обращение Инь и Ян не даст остановится колесу. Затем полюса утроились, учетверились, порождая новые и новые ключевые повороты. Конечно, было взаимное недоверие, и столкновения, и тупики, и кровь порой, но никто не считал себя абсолютным эталоном для другого. Ацтеки, римляне, парфяне, нубийцы, скифы, мяо, готы – преодолевали чудовищные трудности совместного вихревого обращения, ежесекундно мысля о них. А не заставляя друг друга делать вид, будто этих почти неодолимых препятствий не существует, а лишь – существует некто виновный в них. Изничтожить виновного и не хотящего – чем не решение любой проблемы? Есть незыблемый воцерковленный, воплощенный, материализованный, одухотворенный, черт его знает какой еще – идеальный рецепт идеального мира, и в шею, в шею! Гоните всех прямо в него! На него! В супермаркеты всех расценок, в молельни всех мастей, в мавзолеи всех вождей, в партии всяких радикальных толков. Всех в строй! Всех – в ряды гомосексуалистов и лесбиянок! В патриотические ревущие зверинцы! В толерантнейшие к любой без исключения гадости общины! В покорители космоса! В банковские столпы! В мир во всем мире! В свободу – и в нее в шею, в шею! А кто не загонится? Вы сами знаете. Не жалейте, что нельзя построить коммунизм. Капитализм тоже нельзя, уж поверьте. И либерализм. И демократизм. И прочий садомазохизм. И с раем на земле тоже ничего не выйдет. Впрочем, как и на небе. Однако можно льстить себе. Надеждой на…

…моя бывшая жена. Или НЕ бывшая. Теперь даже не знаю. Что сказать. Так вышло, что меня не стало, для нее не стало. Это долго объяснять, это после, обязательно когда-нибудь, вам – обязательно. О чем я? Ах, да. Меня не стало, я сгинул, покинул, навеки ушел, но она, Калерия, она взяла, то, что осталось. Признаться – совсем немногое. Взяла, чтобы тоже не расставаться вовек. Что я почувствовал? Нет, не вину. В большинстве происходящих с человеком вещей вообще никто не виноват, даже он сам, просто такая жизнь, помните? Но я почувствовал. Некое отношение, которое давно втайне осознавал, а теперь открыл для себя, обрел смелость увидеть, извлечь наружу. Она ведь любила меня. Любит меня. Смешно сказать: по-настоящему. Будто вновь кто-то неведомый вышний и паразитирующий-идеальный задает эталон – это вот настоящая любовь, а это – подделка, будто имеет право судить о сокровенных чувствах, лежащих вне пределов любого суждения. Я, знаете ли, боялся долгое время, что вот Калерия найдет свое счастье – дай ей бог, конечно, – найдет и приведет моей дочери другого отца – непереносимая мысль. Теперь мне кажется, она даже искать не станет. Не станет, потому что считает себя несвободной, такая удивительная женщина, хотя и тяжелая. В чем-то похожая на стоических жен погибших героев – и даже смерть не разлучит нас, а может, никто ей не нужен. Никто, кроме меня. Не знаю, что и думать. Я все равно не смог бы выжить с ней, только к человеческой любви это не имеет отношения, кто с кем и кто где живет. Все равно у нее есть семья: ее родственники, ее мать, отец еще живы, ее дочь, и ее муж, хотя бы в виде погребальной урны (не принимайте всерьез, это будто бы преувеличение), наверное, она по-своему счастлива, я надеюсь, по крайней мере. Слепые часто бывают счастливы, до поры, пока не заподозрят, что рядом есть зрячие, но моя жена не из сомневающихся. Я полагаю, она и наш развод не восприняла всерьез, возможно, как перевоспитательную меру с ее стороны, возможно, как очередную мою глупость, которая рано или поздно пройдет, обратное бессмысленно, наверное, вышло бы объяснять. Мы оба покалечились друг об дружку, сильно, неизлечимо, и ни одни из нас не понял до конца, как это произошло, и каждый винил другого. А теперь… теперь я совсем никак не могу сказать – она не права, я не прав, мы не правы. Тут нет правоты, тут есть течение непредсказуемой, невычисляемой наперед жизни, и кто не уловил поток, тот навсегда застрянет в водовороте, или того хуже – пропадет в омуте…