"Фантастика 2024-54".Компиляция. Книги 1-20

…была на сердце еще одна женщина. Очень непросто. Она моя соседка. Бывшая, то есть, соседка, я некоторым образом переехал, съехал, квартира пойдет в прибыток моей дочери, хоть какое от меня наследство. Я ведь ныне… не то, чтобы беден, наверное, я немыслимо богат, если захочу, то и материально. Если захочу. Зачем? Моя соседка, она была моя мечта. Обыкновенная, недостижимая мечта. Знаете, как бывает на пустом месте? Представить: она влюбится, бросит законного мужа, безоглядно пойдет следом, мы будет счастливы до конца наших дней. И это все. Потому что – куда девать троих ее детей? Я и одну свою дочь, то есть, я бы все для нее, но тащила родительский воз в основном Калерия, и сейчас тащит. А тут, мало того, что трое, вдобавок прекрасная моя мечта никого и ничего, ни за что и никуда тащить не будет, она так привыкла – привыкла получать, она жена весьма богатого иностранца, и капризная, насколько я мог судить. И что значит, все бросит? Мне бы пришлось, кроме ребятишек, содержать ее саму, ее джип, ее домработницу, двух ее сменных нянь, или – видал бы я виды до конца моих дней, которые бы настали очень скоро. Что великолепно смотрится в призрачных грезах, упаси бог, если осуществится наяву. А фантазировать на всякую вольную тему я и теперь могу, да что толку. Это не разочарование. Это скорее прозрение. Содержать мечту – что может быть глупее? И потом – воплощенная мечта, она есть противоречие в определениях, чудовищный оксюморон, кошмарный сон, который начинает сбываться всякий миг и никак не прекратится. Нет уж. Для меня остались только вы, вот я и признался. Не в любви. В одиночестве…

…однажды, на берегу реки. Это случилось еще в университете. Я ведь окончил университет, журфак МГУ, пишу и сам себе не верю, словно не со мной и не моя это была жизнь. А я всегда старался удержать свою жизнь всю целиком, мне казалось мрачной шуткой представлять свое бытие в виде нарезанного треугольными кусками праздничного торта, необязательно вкусного кремового, возможно сухого вафельного, неугрызно-пресного, но тут вся суть в кусках. Съел один, съел другой, невозвратно, растворил в себе, переварил, и также вышло из тебя дерьмом, остался лишь сомнительный осадок. И еще – поедая свои куски, ты порой обманываешься их различием, который с розочкой, который с шоколадной присыпкой, забывая, что это все тот же самый торт и тот же самый вкус, обманываешься, будто предыдущие куски ел не ты, но кто-то другой, прежний, хотя дерьмо на выходе все такое же, но ты обманываешься и продолжаешь есть и есть. Пока не останется пустая коробка. И заглянув напоследок за ее картонные расписные борта, спрашиваешь ни у кого – а где же я? Где же я был? Нет, не мой подход, не терплю, и торты не люблю. Я смотрел тогда на реку – дрянную, грязную, мазут мазутом, и замусоренная набережная середины девяностых, даже у Кремля, все равно какие-то обрывки блестящей мишурной обертки, можно было напороться и на кусок стекла, на мне тонкие парусиновые туфли, начало лета, я ступал на ощупь носком, осторожно. Обшарпанные прогулочные катера с наивной, убийственной рекламой МММ, скользили мимо-мимо, мне не было дела до них, до полупьяных гастролеров-пассажиров, я сдал первый свой зачетный «гос», сдал на крепкое «хорошо», меня ждала теплая компания, я должен был идти, но вот убрел в сторону и – засиделся на парапете. Тогда, в те минуты, в те часы, я был страшно, высокомерно, сказочно одинок. Я хотел своего одиночества, глупо тщеславился им, мне не хватало для полноты счастья только «байроновской» тоски. Почему «байроновской»? А черт-те знает, почему! Слово понравилось. Может, одиозный лорд и вовсе не тосковал никогда и ни о ком? Но «пушкинская» или «толстовская» тоска – как-то не подходило по смыслу, а «бальмонтовская» или «надсоновская» звучало мелко. В общем, я тосковал, байронически. И сильно гордился собой. Воображал. Фигура, одинокая в своей значительности под луной, хотя светило во всю ивановскую ярчайшее и наглейшее солнце, и у самой воды воробьи базарно и дробно переругивались над остатками просыпанных картофельных чипсов. Но я-то, я! Представлял себе свое будущее памятника на рукотворной скале, среди суетящейся мелкотравчатой толпы, равнодушный в вечной вселенской тоске, и опять гордился и упивался, упивался и гордился. Если б я знал! Кретин, идиотик, недоумок, если б я знал! Не искушал бы судьбу, или что там нынче модно искушать собственной самонадеянностью? Настоящее одиночество – это когда вокруг нет никакой реки, воробьев, памятников, толпы, совсем-совсем ничего нет, ни живого, ни мертвого. Я его знаю теперь, абсолютное одиночество. Впрочем, я не жалуюсь, могло быть много хуже…

…вы подумайте. И если надумаете когда-нибудь, то я – нет, я не смогу наполнить ваше существование жизнью, это не в моей власти. Но одно ваше желание исполнить мне вполне по силам. Не удивляйтесь, я теперь никогда не вру, для моего частично «машинного» состояние ложь вовсе невозможна, как всякая иная недостоверная информация. Итак. Я могу. Если вам опять придет в голову мысль о веревке и будет эта мысль невыносимой, тогда примите мое приглашение. Вы ведь сами обмолвились не нарочно – смотреть со стороны, как смотрел бы всемогущий бог, буде он существовал. И не участвовать более ни в чем. Что же, такой отстраненный покой я могу вам даровать. Здесь, рядом с собой. Вы не останетесь человеком, но вы и не умрете, вы лишь претерпите превращение, для вас возможно спасительное. Возможно – для вас одной, из всех людей на земле. Я приглашаю вас. На будущее. Когда решитесь, пошлите мне только два слова – «идеальный мир», и тотчас все будет исполнено. А до тех пор – лучше нам не держаться друг друга. Почему? Ну, вы все открыли мне про себя, а мне и вовсе недоступно на словах рассказать, что я такое теперь. Выйдет лишь показать, но это при встрече, если однажды произойдет. На что я отчаянно надеюсь…

…как обычно, для дружеского прощания, я представлю на ваше суждение последний мой анекдот. К чему отступать от традиции, тем более, если это может быть заключительный аккорд нашего с вами ирреального дуэта? Слушайте. Ближайшее не наступившее пока будущее. Сидят двое ученых в секретной лаборатории и ладят новейшую нанобомбу. Месяц ладят, второй ладят, третий ладят. Обросли ассирийскими бородищами, нажили по язве на сухом бутербродном питании, посадили зрение до минус семи, извели деньжищ: примерно бюджет республики Никарагуа за десять лет вперед. Наконец, сладили! Включили стенд. Выключили. Вздохнули горько. Один посмотрел с укоризной на другого, потом перевел взгляд на «адидасовский» логотип своей спортивной куртки. И сказал: «Что бы современный ученый ни изобретал, у него все равно получается одно – спортинвентарь!» Радужная мораль… Здесь, на этом месте, я попрощаюсь с вами так, как давно уже хотел к вам обратиться, да все не решался. Вот – целую вашу руку. И, надеюсь, до свидания. Дорогая моя Сцилла…

Андрей Бубнов ОФИЦЕР КОНТАКТНОЙ РАЗВЕДКИ

Своеобразный пролог к роману Первый опыт

Сквозь огромные окна радостно светило весеннее солнышко. По белому потолку аудитории гуляли солнечные зайчики. Настроение у курсантов приподнятое. В голове роятся мысли далекие от учебы. Скорее бы домой. А там…

— Смирно! — вдруг зычно скомандовал дежурный.

Гам моментально стих. Курсанты привычно вскочили с кресел и застыли по стойке смирно. В аудиторию вошел пожилой седовласый офицер. Он проследовал к своему столу, неторопливо осмотрел подопечных, заглядывая в глаза чуть ли каждому курсанту, и лишь после этой нехитрой, но долгой процедуры спокойно и тихо произнес:

— Вольно. Садитесь.

Шестьдесят курсантов почти синхронно опустились в кресла и вопросительно уставились на наставника. Они притихли, надеясь услышать долгожданные слова.

— Итак, господа курсанты, — наставник едва заметно усмехнулся, глядя на задние ряды, — у меня для вас есть две новости. Первая хорошая. С сегодняшнего дня начинаются каникулы. Вторая новость из разряда неприятных. Тех, кто не прошел аттестацию, я попрошу остаться. А всех остальных более не задерживаю. Встретимся через месяц. Приятного отдыха.

Основная масса курсантов радостно загалдела и вскочила на ноги, направляясь к выходу. Однако кое-кому пришлось задержаться. Меньшинство провожало счастливое большинство завистливыми взглядами, но что поделаешь, нерадивым ученикам отдыхать не дадут. Таков неписанный закон.

Весело обсуждая планы на ближайший месяц, вереница курсантов торопливо проследовала по коридору в сторону главного хода. Миновав широкий вестибюль, ученики в парадной военной форме, наконец, вырвались на улицу, покинув огромное шестиэтажное здание увитое фиолетовым плющом. Свобода! Долгожданная свобода. Теперь можно долго бездельничать.

— Куда-нибудь собираешься? — полюбопытствовал рыжеволосый парень, идущий рядом с симпатичной девушкой.

— Да, завтра отосплюсь до обеда, потом наведу дома порядок, а то отец уже ругается, ну а послезавтра полечу загорать в тропики, — девушка улыбнулась своей коронной улыбкой. Не так много на свете мужчин способных противостоять этой завораживающей улыбке.

— Везет тебе, — парень грустно вздохнул. — А мне дома скажут, никаких поездок, мы и так редко видим тебя…

— Твои родители правы.

— Конечно, это ты можешь в любое время исчезнуть из разведшколы, и никто тебе ничего не скажет. Хорошо, когда папа генерал ФСКР и руководитель оперативно-тактической разведки нашего Управления. Фактически наш будущий начальник.

— Ошибаешься, — девушка даже нахмурилась, — лучше бы мой отец занимал какую-нибудь другую должность.

— Все так плохо?

— Временами тяжко. И если ты думаешь, что должность отца позволит мне в перспективе сделать головокружительную карьеру, то тут ты ошибаешься вдвойне. Скорее наоборот.

— А мне казалось, что он тебя любит.

— Любит, отец все-таки… только ко мне он более требователен, чем к любому другому офицеру Управления. Ты его слишком плохо знаешь.

— Да, можно сказать, что мы не знакомы, — парень лишь пожал плечами и, кажется, остался при своем мнении.

Парочка обогнула здание разведшколы и оказалась на парковке. Несколько сотен гравилетов разных мастей и цветов аккуратными рядами стояли на взлетно-посадочной площадке. Девушка первая добралась до своей белоснежной небесной машины. Затем помахала рукой парню на прощание и еще раз улыбнулась.

— Когда позвонить? — буднично вопросил парень, забравшись в свой гравилет.

— Когда соскучишься, а лучше через три дня.

— Договорились.

Две небесные машины грациозно поднялись в небо и тут же разлетелись в противоположные стороны. Парень и девушка жили на разных материках.

* * *

Отчий дом вынырнул из-за крон высоких деревьев. Стеклянные стены отражали яркие солнечные лучи, слепя девушку. На улице весна, погода радует теплыми деньками. Дому нет резона поглощать солнечную энергию, зато отражать имеет смыл. Лишнее тепло теперь ни к чему, не зима же на дворе.