"Фантастика 2024-54".Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– Вот мой адрес. Когда все обдумаете и одумаетесь, сами меня найдете. Я за вами более бегать не стану. Мне, простите, недосуг.
Уровень 42. Дети подземелья
Жестокая штука эта жизнь. Жестокая и равнодушно глумливая. Как гигантская мясорубка, перемалывающая мускулы, хрящи и кости, и не вовремя зазевавшуюся крысу. Ему еще повезло, он выжил, выкарабкался, нашел свое новое имя, стал Вилли Мошкиным, генералом без войска, арбитром судьбы и летящей стрелой Зенона. Но этот человек! Бедный, бедный, убитый заживо, тихий, несчастный писатель. Он и сейчас что-то пишет, так, для себя, как понял его Вилли. Потому что привык каждый день садиться за стол. И как безропотно он согласился! Так безропотно, что принимать его согласие казалось неправильно и подло. Но не было выхода.
Вилли ехал на заднем сидении своей машины, никуда не смотрел, вспоминал только что случившуюся встречу. С писателем оказалось просто. Он давно уже почти не выходил из дому, и незваному пришельцу, наверное, даже обрадовался, если бы за последние годы не разучился этого делать. На что он жил? Грачевский без околичностей и смущения разъяснил и этот вопрос. Одно польское
Он не старался оправдаться, и нисколько не отрицал того, что состоял сексотом при КГБ. Видимо, оправдываться ему надоело. Но Вилли-то знал, как на самом деле было. Лена Матвеева разведала ему и эту информацию. Хотя секретной она уже не являлась. Детская, студенческая выходка, но заплатить за нее пришлось дорогой ценой.
Еще в бытность свою слушателем пятого филологического курса института имени Мориса Тореза, юный Эрнест Грачевский сделал глупость и ввязался в историю. С иностранцами и спекулянтами. И без какого-либо собственного интереса. Просто девушка попросила. Девушка ему нравилась, и Грачевский не отказал. Он взял конверт и поехал по адресу в гостиницу «Украина». Там он должен был обменять конверт, предположительно с деньгами, сколько их и какие они, он не допытывался, на модный дубленый полушубок. Грачевский, как было велено, дал швейцару три рубля, чтобы пропустили, а на вполне дружелюбный вопрос «куда он, собственно, идет?», юный Эрнест честно ответил. Но до номера он не дошел. Взяли его еще у лифта. В конверте при досмотре оказались немецкие марки, а в указанном номере проживал некий господин Тенсфельд, гражданин Западного Берлина. И карусель закрутилась. Студент Грачевский ничего и не думал скрывать от сочувствующих ему молодцов в штатском, да и сами молодцы уже поняли, что зацепили случайную и мало интересную рыбешку. Но отпускать его все же никак не имели в виду. Разъяснили, что дело пахнет восемьдесят восьмой статьей, без смягчающих обстоятельств, потому что, девушка, конечно, от валюты откажется, и трясти ее не имеет смысла. Уж очень высокопоставленный папа. Но у Эрнеста Грачевского выход все же есть. Надо только написать заявление о добровольном сотрудничестве и по мере сил помогать органам в будущем. Тогда и статьи не будет, и в институте никто ни о чем не узнает. Даже валюту оформят как случайно найденную в лифте и честно переданную в милицию. Студент Грачевский выразил сомнение. Но молодцы в штатском сомневаться не велели, а велели вспомнить непременно о почетном гражданском долге советского человека. К тому же, успокоили они Эрнеста Юрьевича, никто не призывает его шпионить за своими товарищами. Органы интересуют лица исключительно иностранные и из загнивающих государств, а они, как известно, априори все враги и моральные дегенераты. И после недолгих, но энергичных уговоров будущий писатель Грачевский согласился. Впрочем, сведения он давал всего один раз, и действительно добровольно. На хитроумного студиозуса с далекого острова Маврикий, подпольно и нагло спекулировавшего в институте подержанными магнитофонами. К тому же, спекулянт органы мало заинтересовал, и заявление Эрнеста Юрьевича оставили без внимания. А вскоре позабыли о самом Грачевском, по крайней мере, никто и никогда из охранного заведения ни с какими претензиями и призывами к нему не обращался. Когда однажды после перестройки, неизвестный и ушлый малый, ища нездоровой популярности в сумбурных политических кругах тех времен, не вытащил на свет божий то роковое заявление. Эрнеста Юрьевича принялись мазать грязью. И коллеги по писательскому цеху, и прежние друзья, и даже соседи по дому. Вообще, все кому не лень. Эрнест Юрьевич был человек одинокий и беззащитный. С тех пор он стал изгоем. Но самое любопытное, что в последние годы книги его вновь начали повсеместно издаваться. Однако, после робких и единичных просьб, в печатных редакциях ему разъяснили, что ни о каких гонорарах не может идти и речи. А если его, народного ущемителя и грязного сексота в этом что-либо не устраивает, то он, конечно, может судиться. Вот только что скажет на это суд в свете его темного прошлого? Эрнест Юрьевич, конечно, ни с кем судиться не стал, просто смирился. Спасибо полякам, те для видимости хоть составили договор и платят какие-никакие, но деньги. Правда, и здесь не обошлось без скандала. От отечественных же издателей. Мол, зачем продал права, и так далее. Видимо, поляки выходили им конкурентами. Но сейчас отстали, и последнее время Эрнест Юрьевич живет в относительном покое.
Вот такого человека он, Вилли, каких-нибудь полчаса назад подбивал на борьбу за правое дело в общественных интересах. И в первый раз поведал постороннему ему лицу всю истину о Дружникове, представшую в видениях Павла Мироновича. Кажется, его повесть Грачевского встревожила и расстроила. Во всяком случае, Эрнест Юрьевич выразил готовность помочь генералу Вилли во всех его начинаниях, и послушно согласился записаться в рядовые. Грачевский мягко и немного робко намекнул своему будущему командиру, что совсем не представляет себе, какой от него, старого и слабого отщепенца, может выйти толк в столь грозном и опасном предприятии. Вилли тотчас успокоил его сомнения, заверив Эрнеста Юрьевича, что ничего особенного тому делать не придется. Речь не идет, конечно, ни о каких погонях по крышам с пистолетами и гранатометами, засадах и ловушках на тропе войны.
От Эрнеста Юрьевича потребуется только вернуться в большой мир.– Станете, как и раньше, известным человеком, и даже более того. Лицом, так сказать, публичным. Вхожим в высшие богемные круги, а впоследствии, и к имущим власть персонам. На правах придворного окружения, – пересказал Грачевскому в кратком изложении свой план Вилли. – Само собой, я устрою так, что к вам вернутся все авторские права на ваши произведения, и со временем создам для вас собственный издательский дом. Так что вам уж не придется распродавать вашу драгоценную библиотеку.
– Да-да, я понимаю, – согласился с ним опять испугавшийся неведомо чего Эрнест Юрьевич, – я должен буду отдавать вам все доходы и выполнять все ваши приказания. Я готов. Только, молодой человек, вам же самому сделается потом скверно, если вы окончательно угробите старика. Это я не в упрек, собственную жизнь я не так, чтобы очень уж ценю. А говорю эти слова для вашей же пользы.
– И я вам благодарен. Но вы, Эрнест Юрьевич, все неверно поняли, – Вилли старался быть предельно бережным с Грачевским, почувствовав в нем уже человека необыкновенного и по-своему выдающегося. – Вашими грядущими доходами вы сможете распоряжаться как угодно. Кроме тех сумм, которые мы с вами коллегиально решим выделить на нужды нашего предприятия. Лично для себя мне, поверьте, ничего не надобно. Я не голодаю. Что же касается так называемых приказаний, то с вами, наверное, у нас будет иная форма общения. На амбразуры я вас не пошлю. И если, не дай бог, случится нечто ужасное, то вполне вероятно, я сгину вперед вас.
Хотя Вилли и зарекался до этой встречи давать своим новобранцам хоть малую толику личной свободы, и ни о какой коллегиальности решений не помышлял, все же со стариком Грачевским он отступил от своих принципов. И теперь не жалел о данных ему обещаниях. Не тот это случай. А принципы, что ж. Это худшая клетка, в которую человека может запереть его собственное упрямство. Грачевский, судя по всему, не Совушкин. Много, если осторожно возразит или даст совет. А советы Эрнеста Юрьевича могут выйти и не лишними.
Нынче вечером Вилли предстояла еще одна встреча. На этот раз с женщиной. Второе уравнение с неизвестным за сегодняшний день. Но дело не стоило откладывать в долгий ящик. И Вилли поехал непрошеным гостем с визитом к Илоне Таримовой, очередному кандидату в новобранцы. Пока же счет был равным: одно очко в пользу Эрнеста Юрьевича, одно против «пирамидального» Рафаэля. Хотя Вилли и чувствовал определенную уверенность в том, что еще увидит Совушкина на своем пороге. Так что окончательный баланс его усилиям в этом случае подводить еще рано. Но, как бы то ни было, а Рафу впредь держать придется в ежовых рукавицах и строгом ошейнике. Однако, последнему наверняка это пойдет во благо.
Дом, к которому на лихой и быстрой «Вольво-850» подкатил Вилли, на поверку оказался ветхим, коммунальным клоповником, затерянным в переулках близ Лефортовского вала. Вот-те, нате! Слов нет, многим бывшим, успешным деятелям культуры и кинематографа сейчас живется не слишком сладко, но все же, не до такой степени. Однако, делать нечего, Вилли еще раз сверился с адресом на бумажке. Второй этаж, квартира двадцать семь.
Вилли быстро преодолел два лестничных пролета вверх, впрочем, донельзя загаженный и замусоренный подъезд рабочего гетто изрядно добавил ему скорости. Конечно, и сам Вилли вырос далеко не в барских хоромах, но однако же! Такой подъездной разрухи ему никогда прежде видеть не доводилось. У двери с намалеванным синими чернилами номером двадцать семь он остановился и перевел дух. И зря. В нос тотчас ударило едкое зловоние. Эксклюзивная смесь экскрементов, пищевых отходов, не донесенных до мусорных баков, и застарелого угара дешевых папирос. Квартира оказалась и в действительности коммунальной, на три семьи. По крайней мере, на дверном косяке имелись три кнопки электрических звонков, одна с надписью «Маня», коряво выведенной на деревянной дощечке химическим карандашом, и две совершенно без объяснительных указаний. Вилли, недолго думая, надавил на красную нижнюю, поприличней. За дерматиновой, потрепанной дверью тут же оглашено взвыла резкая трель. Но никто и не думал выходить на зов. Тогда Вилли, здраво рассудив, нажал следующую плоскую и грязную, прямоугольную пластину безымянного звонка. С тем же успехом. Ничего другого не оставалось, как прибегнуть к последнему средству, и призвать на помощь загадочную Маню. Кто-то же должен, в конце концов, обитать в этой квартире! Да и время уже вечернее, семь часов. Рабочий люд как раз возвращается к ужину. Правда, род нынешних занятий госпожи Таримовой выяснить не удалось. Лена сообщила, что постоянной работы закатившаяся звезда экрана не имеет, а ранее служила продавщицей палатки с курами-гриль на Лефортовском рынке. Но уже с полгода, как оттуда уволилась. Нынешнее место ее трудоустройства совершенно неизвестно. По документам гражданка Таримова значится в разводе, но живет одна или с кем-то совместно, установить толком не получилось. Да это было не так уж и важно.
На третий электрический призыв дверь резко отворилась, и явила в проеме здоровую бабищу, лет может быть сорока, с испитым, серым, отнюдь не дружелюбным лицом.
– Тебе чего? – испросила бабища у Вилли неожиданно высоким и довольно противным голосом.
– Вы Маня? – только и смог сказать ей несколько растерявшийся генералиссимус.
– Ну, я Маня! Е…а баня! – взвизгнула бабища и непонятно почему громко заржала. – Выпить принес?
– Честно говоря, нет, – проинформировал ее Вилли, но, увидев, как грозно двинулась на него пресловутая Маня и осознав возможные трудности в ведении такого рода переговоров, генерал решил сменить тактику. – Я могу дать, так сказать, материально. Сухими, – вспомнил он по счастью подходящее случаю выражение.
– Так давай, чего стоишь, – потребовала бабища и снова двинулась вперед.
– Вот, пожалуйста. Пятьсот рублей, – Вилли протянул ей впопыхах вынутую наугад бумажку. – Но я, собственно, не к вам. Мне нужна госпожа Таримова.
– Илонка, что ли? Так она не пьет, – сообщила ему ужасная Маня, для надежности спрятав руку с деньгами за спину. – Тоже мне, госпожа! Илонка – сукина иконка она, а не госпожа.
– Вы сами выпейте. А мне ответьте – Таримова Илона здесь проживает?
– Здеся, – уже более миролюбиво ответствовала ему Маня и оповестила: