"Фантастика 2024-82" Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
— Тогда к вам вопрос, Павел Васильевич. Сколько сейчас наличных самолетов в Кале?
Рычагов не без гордости извлек из планшета листок-справку.
— Все расписано. Сам выяснял. Двадцать четыре "чайки", к ним девять "шестнадцатых" с пулеметным вооружением. Но по моему опыту сразу могу сказать: из них всех полноценно могут летать хорошо, если половина, а скорее даже треть. Слетанность ниже всякой критики, — на самом деле генерал-лейтенант употребил гораздо более резкие выражения, но смысл их был именно такой. — С горючим плохо, хотя и рядом с Баку. Лимиты, чтоб им.
— Горючим обеспечу, также
Смушкевич не особо затруднился с ответом:
— "Пятнадцатые" и "сто пятьдесят третьи" вообще нечего считать. У них скорость меньше. В самом лучшем случае наши вернутся на аэродром без единого патрона и с повреждениями. И то не все. Еще, правда, зависит от истребительного прикрытия: будет ли оно, и какого сорта.
Описание худшего случая не потребовалось. Видимо, у всех присутствующих воображение вкупе с аналитическими навыками работало должным образом.
— Насчет истребителей ничего не скажу. Возможно, англичане еще сами не знают: организовывать прикрытие или нет. Но ваш план относительно перегона пары или даже тройки двоек И-180 поддерживаю. А вот что еще понадобится от вас, Яков Владимирович: транспортник ПС-84. Гляньте на маршруты.
Смушкевич окислился быстрее, чем металлический натрий на воздухе.
— Да там сейчас полярная ночь! Ну, почти ночь. Папироску выкурить не успеешь, а день уж прошел. Сергей Васильевич, в таких условиях лететь…
— Все понимаю, — вздохнул Александров. — Но надо. Без меня контрабанду не доставят.
Франция имела все основания грустить. Если быть точным, не вся страна, а французские генералы обрели весьма веские причины для грусти. Шансы на благоприятное течение военной кампании, на которую возлагались столь большие надежды, неуклонно осыпались прахом.
Медленно, но верно Гитлер восстанавливался. Соответственно, моральный уровень личного состава вермахта поднимался, а не падал. Доктор Морелль обрел дурную привычку по делу и без дела повторять: "Я же вам говорил!", причем использовал отвратительный, небрежно-снисходительный тон.
У личного врача фюрера имелись основания на победительные интонации. Пациент прогрессировал… ну, не на глазах, это было бы слишком сильным выражением, но неуклонно. Речь не восстановилась полностью: Гитлер разговаривал все еще медленно, да и дикция оставляла желать лучшего. Зато больной научился отличать свет от тьмы. Мало, скажете? Может быть, но куда больше, чем полная потеря зрения, которой опасались. Руки-ноги двигаться, правда, не могли, но к ним возвращалась чувствительность. А самое главное: пациент вообще перестал употреблять слово "завещание". Да, именно так! Название у того, что надиктовывалось, превратилось в "Политические заметки". Это же совсем другое дело, господа!
Стоит отметить, что эти заметки стали явлением реальной политики. Первым почувствовал это Альфред Розенберг. В Германии не было употребительно слово "номенклатура", но что тут поделаешь: русский язык во некоторых отношениях точнее немецкого. Так вот: означенный господин лишился всех номенклатурных
постов. Ему, правда, предоставили должность инспектора школ в глухом районе Саксонии, но без права преподавания. Точнее говоря, бывший уполномоченный фюрера по контролю за общим духовным и мировоззренческим воспитанием НСДАП стал прилежно контролировать качество преподавания черчения и рисования — именно это ему вменили в обязанности.Значимым доказательством идущего процесса выздоровления стало выступление Гитлера по радио (понятно, что вживую на публике рейхсканцлер показаться не рискнул). Речь, как отметили решительно все независимые комментаторы, сильно отличалась от прежних по форме и по длительности. Даже с учетом того, что произносилась она необычно медленно, выступление длилось девятнадцать минут. Простые слушатели также поняли, что фюреру трудно говорить. Разумеется, доктор Геббельс преподнес выступление как триумф воли и торжество немецкого духа.
Содержание речи оказалось нетривиальным. В нем, как и прежде, подчеркивалась историческая роль Германии вообще и немецкое превосходство над другими нациями, в частности, но вот причины этого выставлялись иными.
Гитлер вспомнил о немецких традициях в части образования и воспитания. Он процитировал Бисмарка: "Войну Пруссии с Австрией выиграл прусский школьный учитель" и слегка при этом приврал, поскольку в первоисточнике речь шла лишь о выигрыше битвы при Садовой. Да, конечно же, немецкая нация превосходила все прочие, но за счет не изначально расовых преимуществ, а по причине национальных положительных черт немецкого характера, каковые, в свою очередь, суть продукты школьного и домашнего воспитания и, разумеется, образования.
Гитлер, не называя имен, резко осудил тех, кто ввел его (фюрера) в заблуждение неверно интерпретированными, а зачастую подтасованными данными о чисто расовых источниках немецких национальных черт.
Упоминались также евреи, причем яростно клеймились те из них, труды которых шли на пользу лишь своей диаспоре, и, наоборот, сдержанно поощрялись проникшиеся национальным немецким духом и трудящиеся только в интересах Германии евреи. В речи не упоминалось о том, как следует различать тех и других.
Между делом в выступлении досталось французам, которые начисто проигрывали немцам в части твердости характера, технической изобретательности и бережливости. Англичанам и американцам влетело за ничем не сдерживаемую жадность к чужому добру. Итальянцев фюрер обошел — видимо, за нехваткой времени. Русские также не рассматривались — наверное, ввиду отсутствия очень уж значимых недостатков.
Наконец, Гитлер напомнил слушателям, что Германии объявлена война, и выразил уверенность в готовности вермахта и немецкого народа отразить любые враждебные действия.
— На нас напали, а не наоборот. Но победа будет наша! — вот как вождь германской нации заключил эту, без сомнения, программную речь.
Стоит заметить: в "Политических заметках" эти тезисы раскрывались куда полнее, но этот документ не был предназначен для широкой публикации.
Молодой (ему было тогда тридцать четыре) командующий Северным флотом капитан первого ранга Дрозд чувствовал подвох, но для того, чтобы подозрение оформилось в знание, ему, по всей видимости, не хватало опыта.