"Фантастика 2024-94". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
– Так-то оно так, но перефразируя народную мудрость «ворон ворону глаз не выклюет», можно сказать – англосакс англосаксу вреда не нанесёт. Британская элита считает, что со своей бывшей колонией они всегда договорятся. К тому же они думают, что Штаты после войны останутся верными своему курсу изоляционизма. Будут заниматься только Америкой и дадут возможность Великобритании спокойно потрошить остальной мир.
– Да, Кац, вот мы с тобой попали! С любой стороны можно ждать удара в спину. Англичанка опять гадит! Эх, послать бы этих подлых англосаксов куда подальше, так нельзя – политика, мать её! Остаётся обтекать. Ладно, парень, будем думать, что делать дальше, но по-любому нужно выяснить – кто был организатором этой серии нападений на Михаила. Германская агентура или английская? Скорее всего, куратором операций по устранению Михаила Второго был германский Генштаб, а у МИ-6 в нём имеется агентура, и поэтому им стало известно о готовящемся теракте против русского императора. Англичан дестабилизация в России, в общем-то, устраивала, вот они и не предупредили об этом российские власти. Примем это как рабочую гипотезу, но нам обязательно нужно её прояснить. И чем раньше, тем лучше.
– Как ты её прояснишь? В голову английского посла, что ли, залезешь?
– Нет, сэра Бьюкенена трогать нельзя. А вот второго здесь присутствующего англичанина нужно допросить. Официально тебе, конечно, этого никто не разрешит, но коль британцы замечены в таком двурушничестве,
– Хм, ну операцию-то наши чекисты проведут тихо, в этом я не сомневаюсь, но кто будет проводить допрос англичанина? Сам знаешь, я на это неспособен, Берзиньш тоже не потянет, так что придётся к этому делу привлечь опытного и надёжного человека. Кроме генерала Попова я другого человека предложить не могу. Так что придётся допустить в круг людей, просвещённых об этой операции, Николая Павловича.
– Да у деда скоро голова кругом пойдёт от допросов офицеров Кексгольмского полка, а ты на него хочешь ещё эту проблему навесить. Сами справимся. Когда англичанина привезут в Смольный, первый допрос пускай проведёт Берзиньш. Список интересующих нас вопросов ты ему подготовишь. Если же англичанин окажется тертым калачом и ничего существенного не сообщит, то, пожалуй, я допрошу его сам. На фронте и не таких умников раскалывал. Захвачу с собой Угрюмова и устрою этому привыкшему к дипломатическому обхождению джентльмену настоящий фронтовой допрос. Гарантирую, что если в допросе будет участвовать Угрюмов, то англичанин расскажет всё, что знает, и даже какого цвета трусы у его жены. А Николай Павлович пускай занимается более важными делами. Раскручивает вопрос с внутренней вооружённой оппозицией. И решает проблему с утилизацией самых непримиримых и опасных противников режима. А с внешними угрозами будем справляться сами.
У меня было много ещё что сказать по теме тайной операции своему другу, но подошёл барон Штакельберг, и нашу столь важную для дальнейших планов беседу пришлось прекратить. Обер-церемониймейстер двора доложил, что официальная часть приёма закончилась и можно приступать к развлекательной части – к балу. До беседы с Кацем я только об этом и думал, но разговор с моим другом убил во мне весь романтический настрой. Вся двусмысленность и гнусность политики Великобритании сделали то, в чём пытался раньше убедить меня Кац – чтобы я прекратил флиртовать и стал серьёзным монархом. Я стал серьёзным, и мне теперь совершенно не хотелось раскручивать любовную спираль. А желал я оказаться в своём кабинете, где можно будет вдумчиво и неторопливо обсудить с Кацем, что теперь нам делать. Какие меры нужно предпринять в сложившейся ситуации. Вот я и заявил барону Штакельбергу:
– Барон, если обязательная часть завершена, то, пожалуй, я покину это мероприятие. Понимаешь ли, старые раны напомнили о себе. Не хочется портить праздник подданным своим кислым выражением лица. В наше время столь мало поводов повеселиться, что будет правильным уехать в Гатчину, оставив людей праздновать свершившуюся коронацию Михаила Второго. Так что, барон, объявляйте, что в связи с неотложными делами Михаил Второй должен покинуть Зимний дворец. Но праздник в связи с коронацией императора продолжается. Чтобы народ не начал расходиться после того, как я покину Зимний дворец, объявите, что император жалует самой искусной танцевальной паре тысячу рублей, кто займёт второе место – пятьсот рублей, ну а третьи получат сто рублей ассигнациями. Деньги вам выдаст господин Джонсон. Да, и ещё арбитрами в этом соревновании выступите вы, балерина Кшесинская, я её видел рядом с Николаем Вторым, и, пожалуй, князь Львов, принципиальности которого все доверяют.
Закончив эту тираду я, обращаясь уже к Кацу, распорядился:
– Господин Джонсон, выдайте барону деньги, а потом выходите к автомобилю. Нам в Гатчине предстоит долгая работа с бумагами, и чем раньше начнём, тем больше удастся поспать. Поэтому не копайтесь. Барон, объявляйте, что его величество Михаил Второй покидает приём. Ну, не мне вас учить, как подать это решение публике. Вот не знаю, про конкурс на лучшую танцующую пару лучше мне объявить, или вы об этом сами скажете?
– Ваше величество, я понимаю, как тяжело вам дался этот день. Можете не волноваться, я всё сделаю. Теперь никаких трудностей с завершением мероприятия не вижу. Можете спокойно ехать в Гатчину. Ваша матушка, Александра Федоровна и Николай Второй, я вижу, тоже утомились, так что если вы покинете этот приём, то и им доставите большое облегчение. Они могут спокойно отправляться в Царское Село, оставив дочерей музицировать и танцевать. Прощаться ни с кем не нужно, теперь вы император и можете пренебречь любыми условностями. Брат и матушка воспримут это как должное.
После этих слов, принёсших мне немалое облегчение (ну не знал я, как прощаться с Николаем Вторым, великими князьями и прочим бомондом Российской империи), барон Штакельберг хорошо поставленным голосом начал свою обер-церемониймейстерскую речь. Хорошо, он отошёл и не заглушил моё напутствие Кацу. А я ему сказал:
– Слушай, когда будешь брать деньги у Первухина (а именно он сегодня был нашим кошельком), передай Диме, чтобы монеты держал под рукой, а не рылся в своей планшетке, отыскивая серебряные полтинники. Когда выйду на Дворцовую площадь, нужно будет согласно протоколу опять одаривать собравшихся там подданных серебром. Будем с ним поступать так же, как и у Исаакиевского собора – бросать серебряные полтинники в толпу. Что хмуришься – денег жалко? Ничего, брат, не попишешь – традиция есть традиция. Тем более затраты на коронацию Михаила Второго предусмотрены в твоём гроссбухе. Я ни на копейку из составленной сметы не вылез.
Больше ничего сказать Кацу я не успел. Барон Штакельберг закончил свою речь, а значит, можно было покинуть этот приём. Хотя барон говорил, что прощаться с присутствующими не обязательно, но воспитание двадцать первого века не позволяло этого сделать, и я закатил почти пятиминутную речь. Где опять упомянул о войне до победного конца. Пока я говорил, Кац успел добраться до нашего «кошелька», пообщаться с Первухиным, взять у него деньги и вручить их барону Штакельбергу. Так что на Дворцовую площадь Кац вышел по правую руку от меня, и под восторженные крики толпы мы вместе разбрасывали серебряные полтинники. Первухин только подавал эти боеприпасы. В конце концов серебро закончилось. Но я на этом не успокоился и, так как сам завёлся от этого буйства толпы, начал толкать речь, как будто был оратор. Бригада обученных мной техников, привезённых из Луцка, переустановила громкоговорители с вокзальной на Дворцовую площадь, поэтому ораторское искусство не играло никакой роли. Громкость и лозунги завели
толпу не хуже, чем если бы перед ними выступал Цицерон. Так что выход к народу нового императора удался на все сто процентов. Шпалеры оцепления еле устояли под напором восторженной толпы, когда я объявил, что своим указом отменяю сухой закон. Цепь охраны смогла сдержать толпу не потому, что она была мощная и многочисленная. А потому, что люди, работающие на КНП, услышав команду из громкоговорителей, что сухой закон отменён, распахнули пологи палаток и двери павильонов, раскиданных по всей Дворцовой площади, и начали бесплатно наливать пиво или сухое бочковое крымское вино любому желающему, лишь бы тот не был подростком или бродягой. Эта информация мгновенно распространилась, напор на солдат сводного полка Особой армии прекратился. И я, наконец, смог спокойно забраться в «Паккард».Глава 14
В салоне автомобиля я мечтал забыться от всех событий этого сумасшедшего дня, ведь наконец-то оказался один, отделённый от водителя и Каца, севшего согласно регламенту на переднее пассажирское сиденье. Но это спокойствие и удовлетворение сделанным делом продолжалось всего несколько секунд, ровно до того момента, когда автомобиль тронулся с места. С началом движения «Паккарда» меня начала охватывать эйфория. И она увеличивалась, так же как скорость автомобиля. Если бы в «Паккарде» имелся люк на крыше, то я бы точно высунулся оттуда и, размахивая руками, орал бы прохожим: «Гип-гип, ура, да здравствует новый император России Михаил Второй!» Только я начал немного успокаиваться, как получил новую подпитку для своей эйфории – начались орудийные залпы в честь коронации Михаила Второго. Я, конечно, знал, что начнут стрелять пушки, а когда совсем стемнеет, будет большой фейерверк. И знал, в какую сумму эта пальба выльется, как для бюджета, так и для нашей с Кацем чёрной кассы. Но когда мы с Кацем обговаривали вопросы оптимизации затрат на празднование коронации Михаила, я был попаданец-жлоб, а сейчас был император всея Руси. Во как! И какие-то жалкие деньги меркли перед таким величием. Весь этот бред выветрился с последней увиденной мной вспышкой салюта, а потом начался откат. Охватила тоска и, как часто бывало в этой реальности, одиночество. Во всём этом мире только Кац мог меня понять. Только ощущая плечо друга можно было противостоять этой вселенской тоске. Я подумал: к чёрту все условности и церемониальные тонкости. Я царь или хрен собачий? Если помазанник Божий, то тогда имею право сидеть с кем хочу и говорить о чём угодно. Эта мысль охватила всё моё существо. И, уже ни о чём не думая, я распахнул окошко в водительский салон и скомандовал Григорию:
– Останови автомобиль!
А затем, обращаясь к развалившемуся на пассажирском месте Кацу, сказал:
– Господин Джонсон, давай пересаживайся ко мне, есть разговор.
Наша остановка внесла большую сумятицу в сопровождавший императорский кортеж конвой. Он был весьма не однородный, поэтому каждая группа всадников вела себя специфически. Если вышколенные лейб-гусары, сохраняя строй, остановились вскоре после того, как встали автомобили кортежа, то джигиты с гиканьем начали выписывать восьмёрки от дома к дому на широкой Петроградской улице. Ну а конные ординарцы, переодетые казаками, ускакали вперёд, там встали и зачем-то спешились. Одним словом, бардак, никакой выучки и единого командования. И именно так я подумал, наблюдая в автомобильное окно за начавшейся суетой. Всё смешалось – кони, городовые, зеваки, вышедшие понаблюдать за проездом императорского кортежа. Я себя начал ругать за такой необдуманный поступок. А когда появился Кац, то я уже начал ругаться вслух, но материл уже не себя, а ответственных за дисциплину в конвое. Только я собрался выбраться наружу, чтобы самолично навести порядок (привычки сержанта, а потом генерал-лейтенанта глубоко сидели в моей сущности), как раздалась пулемётная очередь. Стреляли с первого этажа дома саженях в трёхстах от места, где остановился «Паккард». Как раз там, где спешились псевдоказаки. За этим пулемётом начал работать ещё один. Кроме пулемётных очередей стали раздаваться частые винтовочные выстрелы. А затем я увидел, как от тротуара к впереди стоящему «Роллс-ройсу» бросился молодой человек с поднятым над головой пакетом. Казалось, мгновение, и он добежит до автомобиля, но тут возник нёсшийся галопом джигит, полоснул шашкой по поднятой руке с пакетом, и через мгновение раздался взрыв. Всадник и лошадь уцелели, а вот от молодого человека осталась только бесформенная окровавленная куча. Когда джигит подрубил ему руку, в которой тот держал бомбу, террорист упал прямо на неё, и произошёл взрыв. Всё происходило настолько стремительно, что глаза не успевали уследить за всеми перипетиями боя. Только отдельные эпизоды этого подлого нападения успевал фиксировать мозг. Он зафиксировал, как валятся, казалось бы, непобедимые воины – лейб-гусары. Можно сказать, как кегли в боулинге. Все ряженные в камер-казаков конные ординарцы своими парадными мундирами счищали грязный ноябрьский снег с дороги. И это делали те, кому повезло не быть убитым в результате кинжального пулемётного огня. Как ни странно, таких счастливцев было человек шесть. Они пристроились за тушами убитых лошадей и вели довольно интенсивный огонь по пулемётным точкам. Несомненно, этим они делали благое дело – не давали пулемётам возможность сосредоточить огонь по представительским императорским автомобилям. С трёхсот саженей всё-таки можно пробить тонкую стальную обшивку «Паккарда». Вот у «Роллс-ройса», остановившегося саженей на двадцать перед «Паккардом», распахнутая дверь была пробита. Солнце садилось по ходу движения кортежа, и через эту пулевую пробоину пробивался лучик света. Слава богу, из ехавших в «Роллс-ройсе» ребят никто не пострадал. Мои адъютанты и Первухин выскочили из автомобиля, а теперь, укрывшись за «Роллс-ройсом», вели огонь в сторону стреляющих пулемётов. Конечно, огонь из револьверов и маузера Первухина был неэффективен на таком расстоянии, но грохоту было много. Я про себя выругался – ребята из хлопушек стреляют, а самое наше действенное оружие, бронеавтомобили и пулемёты, на них не задействовано. Только я об этом подумал, как мимо нас пронёсся «Форд» спецгруппы, по моему приказу он замыкал кортеж. Миновав «Роллс-ройс», он начал долбить из пулемёта. Пока я наблюдал за «Фордом», практически у дома, откуда вёлся пулемётный огонь, появился бронеавтомобиль Никонова. Он был головным в нашей конно-механизированной колонне и прибыл несколько позже к месту боестолкновения, чем я рассчитывал. Но зато потом бойцы Никонова показали, на что они способны.
«Форд» спецгруппы, открыв стрельбу по позициям террористов, вызвал истеричный огонь пулемётов противника на себя. Даже сквозь закрытые двери «Паккарда» был слышен звук рикошета пулемётных пуль о броню «Форда». Временами этот звук даже заглушал треск ружей-пулемётов и очереди «максима». Искрящийся от рикошета пуль, «Форд» представлял собой эффектное зрелище, приковывающее всё внимание на себя. Может быть, поэтому я не заметил, как к дому, откуда вёлся пулемётный огонь, подкатил бронеавтомобиль Никонова и высадил десантную группу. Но зато услышал результаты её действий – череду гранатных взрывов, после чего вражеский пулемётный огонь прекратился. Раздавались только одиночные винтовочные выстрелы. По-видимому, происходила зачистка дома, где засели террористы. А когда к этому дому подъехал «Форд» и высадил остальных бойцов штурмового отряда спецгруппы, изредка начал раздаваться треск ружей-пулемётов. Я посмотрел на свои часы-луковицу – всего активная часть боя продолжалась семь минут. За это время царская охрана понесла колоссальные потери. Снежный покров покрылся бурыми пятнами от пролитой крови людей и лошадей. Хорошо, солнце уже почти село, и следы боя уже не так шокировали.