"Фантастика 2025-1". Книги 1-30
Шрифт:
— Ты-то куда смотрел? — набычился я на похмельного Волка.
Ремез, гулявший с ними третьим, благоразумно предпочел сныкаться где-то в глубинах терема и на глаза мне не показывался.
— Да я… — растопырил ладони молочный братец.
— Головка от торпеды! — рявкнул я в ответ. — Нажрались да начали нести, что в голову взбрело! Короче, тебе от митрополита епитимья, три года хмельного в рот не брать.
— Да как… — у Волка аж глаза-щелочки раскрылись.
— А вот так, — злорадно припечатал я.
Пока там Ипатий по Москве шатался с контр-пророчеством, пока оторванный от своих забот митрополит молебны организовал, пока князья да бояре своих воев встряхнули, пока
В общем, от трети до половины войска как корова языком слизнула.
Вот так вот — замкнуло в башке у одного раздолбая, и мы теперь с голым задом перед набегом, Орда-то уже стронулась.
Планы все полетели к черту, оставалось только бегом-бегом забивать города в осаду. Надеяться на молодость и неопытность царевичей Махмуда и Ахмата, сыновей Кичи-Мухаммеда, не приходилось — в степи взрослеют рано, да и старших советников у них хватает.
Потекли обозы в крепости и на север, прятать самых ценных специалистов и оборудование, пустели деревни. Люди, не отвыкшие еще от татарских набегов, быстро и привычно собирали и увязывали в тюки лопоть, иконы, ковань и прочий скарб, гнали надрывно мычащую скотину и уходили в леса. Там, в непролазных чащобах, отсекали последние тропки завалами из срубленных вперехлест деревьев с заостренными сучками.
Жгли хлеб.
Жгли там, где не успевали вывезти или закопать, жгли со слезами, лишь бы не достался татарам.
Семью я отправил в Углич и даже перекрестился — после того мятежа, вернее, после той размолвки, что-то у нас с Машей никак отношения не налаживались, спали по-прежнему раздельно. Она только кивнула, резко развернулась, смахнула пару листов ветром от подола, и ушла собираться, а вот Васька уезжать отказался наотрез:
— Мне пятнадцать, я воин!
— Не пятнадцать, а идет пятнадцатый.
— Я буду драться, как все!
— Вот я сейчас кому-то по заднице всыплю…
Но Васька уперся и смотрел так, что я махнул рукой — обидится ведь на всю жизнь, да еще на Юрку перенесет, а нам в семействе одной свары за глаза хватило. Пусть за весь феодализм Йорки с Ланкастерами отдуваются и режут друг друга.
Услышав, что Ваську оставляют (а он немедленно похвастался), загундели мои, но с ними разговор короткий, что у меня, что у Маши не забалуешь. Так что кони борзые увезли княжеский поезд с барахлом, слугами, припасами и прочим по Троицкой дороге.
Мне все время Кремль казался тесным — по сравнению с XXI веком и широко расставленными крупными зданиями Сената, Арсенала, Кремлевского дворца, Дворца съездов, с полностью свободным от строений Тайницким садом. Ныне же это не музей, не парк, а обычный средневековый город внутри крепостных стен. Вот как сохранились в Европе узкие улочки — так сейчас и в Кремле переплетение проходов между монастырями, дворами князей, бояр, митрополита, между конюшнями и подворьями дальних обителей… И в эту тесноту набилось вдесятеро больше народу, да еще со скотиной!
И всех надо напоить, накормить, разместить, обогреть, приставить к делу.
Посадские еще ладно, а люд из окрестных сел и деревень скученной жизни не обучен. Даже если они будут просто справлять малую нужду возле крыльца, как привыкли у себя — так за пару дней весь Кремль зассут!
Воинов не хватает, но ведь надо и внутри за порядком глядеть, чтобы, например, не разожгли костер в простоте душевной — еще не хватало без всякой осады самим все на хрен спалить.
Городовые бояре разбили пришлых на сотни и приписали их к башням и пряслам на помощь обороне. Из нестроевых посадских отобрали людишек потолковее, поверстали в стражники
и кое-как наладили внутреннюю жизнь.Но все равно сумятица и неустроение. Выходишь с парадного крыльца, а тут баба корову доит и только рот раззявливает — гы, князь! И лепешки коровьи валяются неприбранные.
Но ниче, денек-другой и пообтешутся.
А еще по всем клетям и подклетам шебуршение — прятали ценности. Закапывали крынки с московскими копейками, с доставшимися от матерей серьгами, создавали задел для будущей исторической науки. Нетушки, хрен археологам, лишим их такой радости, не сдадим Кремль!
Во всяком случае, на людях я именно такое настроение демонстрировал. А внутри грызли червячки — а вдруг нет? Тем более вои, да прочие, кто мог носить оружие глядели сумрачно — одни потому, что их не пустили избывать пророчество, другие потому, что отлично понимали, чем все это может кончиться.
Только Федька Палецкий-Пестрый с Басенком как заведенные мотались по стенам, носились между Кремлем и Спас-Андрониковским городком, проверяя, правильно ли сложен порох, готовы ли котлы для смолы и кипятка, натасканы ли камни, верно ли расставлены пушки…
Палецкого ратные знали и любили, мало-помалу оборона оживала, десятские застраивали попавших под команду, караулы менялись, дозорные таращили вдаль зрительные трубы, в Кремле складывался хоть и кривенький, но порядок.
На всех поварнях кипели котлы с юшкой, каждый получал ломоть хлеба и миску похлебки. Митрополит велел всякий час держать церкви открытыми, дабы каждый мог помолиться, и храмы отнюдь не пустовали, заполняясь по преимуществу бабами и детьми. А мужики укрепляли оборону — где ров подновляли, где лишний дом на посаде раскатывали по бревнышку, чтоб стрелять не мешал, где наскоро рубили навесы и нары… Даже в казалось бы новом Кремле, которому и десятка лет еще не стукнуло, нашлось куча мест, требующих ремонта, от кровли боевых галерей до переходов в башнях.
За Федькой или Басенком, как привязанный, следовал племянник — я отпустил его под клятву, что как только закроются ворота, он будет безотлучно при мне.
Пока впопыхах готовились, Орда проскочила вдоль Цны, мимо Пронска и Тулы, прямо на окский Сенькин перелаз и устремилась к Москве.
Если считать, что им нужно зерно, то логично — Житный двор именно в Москве, запасы многих князей и бояр тоже, а попутно, если взять город, можно принудить непокорных урусов выплатить выход за последние десять лет, да набрать полона, да пограбить…
Последнее мы, сколько могли, затруднили, вплоть до того, что всем попам Никула настрого приказал увозить, закапывать и прятать все мало-мальски ценное. Потому татары почти сразу, со злости, подпалили Занеглименье, Замоскворечье и Китай. Кремль затягивало черной гарью, в дыму вдоль Неглинки скакали степные всадники в косматых малахаях, жадно глядя на торчащее за краснокирпичной стеной золото — маковки церквей и кованые прапорцы-флюгера на теремах.
Главные силы Ахмат привел к вечеру.
Всю ночь по верхним ходам стен топала стража, вглядываясь сквозь боевые ставни меж зубцами на костры, которых вокруг крепости с каждым часом становилось все больше. Ржали кони, ревели верблюды, стучали топоры, догорал посад.
Время от времени небольшие отряды подскакивали ко рвам и выпускали десяток-другой стрел туда, где на стене виднелся огонь фонарей или факелов. Убитых за ночь случилось всего трое, но в напряжении держали, а с утра татары полезли на приступ.
Лучники подняли в воздух тучу стрел, в ее тени спешенные татары закидывали ров, волочили лестницы. В Кремле ударили в набат, вдоль стен пошли митрополит с попами, распевая псалмы и молитвы.