"Фантастика 2025-1". Книги 1-30

Священники, которых в последние годы набирают как раз из школ монастырских, новая поросль, за которой следил и ухаживал Никула, понемногу учат детишек в приходах. И с каждым годом все больше.

Спас-Андроник, который нынче вполне можно величать «университетом» или, по гречески, Панэпистимио. Грамматику-риторику-логику тут преподавали хорошо, а вот арифметику и геометрию, благодаря нашим с Димой усилиям — как бы не на голову выше, чем где-либо еще в мире. Астрономию и музыку в последнее время подтянули, благодаря понаехавшим грекам, но вот чего в европейских университетах и близко нет, так это тесной спайки с производством. Политекнио наше, где учат мастеров, работает в связке со Спас-Андроником, отчего вместо чистых гуманитариев мы получаем гуманитариев с пониманием техники. И это — в немалой степени заслуга Никулы, заткнувшего и местных ретроградов, и греков, поначалу воротивших от «черных ремесел» носы. А когда в дело приходят не только любопытство, но и какая-никакая теория, то процесс познания ускоряется. Те самые мальчишки вроде Ваньки Молчанова уже дошли до реакции кислоты со щелочью, и под руководством Кассиодора составляют трактат с названием «ХимИя».

Громадный воз с переписыванием, исправлением и печатью богослужебных книг — одним этим Никула обессмертил свое имя. А ведь еще и типографии! И затеянный нами перевод Библии, заканчивать который придется Мисаилу.

Разбор непременных дрязг и тяжб о поставлениях, кормах, судных деньгах. Выбивание руги и даней, строительство и освящение новых храмов, росписи их, иконописание — все то, что составляет рутину архиерейской жизни и которая несказанно умножилась в последние годы.

Твердое слово митрополита, коим он поддержал монастыри «промысловые» в сваре с «владетельными», притушив безоглядную феодальную жадность. Да много чего еще, я всего и не знаю. Мы-то с Димой — катализатор, не более, делают же все люди: Никула, Маша моя, Головня, Федька Палецкий, Шиховы и Бибиковы, сотни знакомых по именам и тысячи неизвестных.

Последним делом Никулы стали выборы нового митрополита. Пока шла свадьба, он успел переговорить с приехавшими на нее иерархами и обеспечить Мисаилу избрание. И хотя многие иереи не отказались бы от митрополичьего клобука, все прошло гладко. Архимандрит Чудова Монастыря Феодосий был нами назначен в «спойлеры», епископ Спиридон Тверской не без участия князя Бориса свою кандидатуру снял, за Мисаила хором высказались я и Дима — избрали без малого единогласно.

Столпотворение со свадьбы и до окончания церковного собора архиереев, игуменов, епископов имело еще одно неожиданное следствие. Улучив момент, когда Никулу уже похоронили, а Мисаила еще не избрали, ко мне пробился настоятель Валаамского монастыря со своими спорами хозяйствующих субъектов — где монастырские волости, где нет. После приведения Новгорода под московскую руку и обмена населением, многое в пятинах перепуталось и пришлось по отработанному образцу затевать кадастровую перепись в новых владениях.

Вот настоятель Иоаким и ссылался на Переписную окладную книгу Водской пятины, где поминались «в Сердовольском же погосте волости монастырские, волость Спасская Валаамского монастыря в Сердоволе». А я мучительно вспоминал давнишнюю поездку участников Санкт-Петербургского форума на Валаам…

Просто потому, что тогда зашел спор об оловянных месторождениях Питкяранты. Рядом с которыми находился город Сортавала, подозрительно похожий названием на Сердоволь.

Выспросил Иоакима и по всему выходило — оно! «Долгий берег» Ладожского озера, по нему деревушки, которые настоятель мне резво перечислил. Я еще удивился — уму непостижимо, кого ни спроси, держат в голове всю карту и любые волость или погост знают! Впрочем, тут мозг не забивают с утра до вечера всяким информационным мусором типа мемасиков или какого цвета исподнее давеча надела очередная поп-дива.

Так что получил Иоаким трех чехов-рудознатцев, коих на всякий случай окропил святой водой, и убыл на Ладогу искать олово.

А Затока Ноздрев с архимандритом Феофилом поехали в Царьград, с грамотой об утверждении Мисаила в митрополиты Московские и Всея Руси — в Киевские уже не нужно.

Глава 17 Колумбы росские

Порыв ветра бросил еще одну охапку соленых брызг прямо в коч.

Хорошо тем, у кого одежка из пропитанной жиром тюленьей шкуры, а вот остальные уже вымокли с головы до ног, хоть отжимай. Всего два часа назад караван из десятка лодей шел по спокойному морю вдоль Каниного берега, уваливаясь с одной невысокой волны на другую, пока не поменялся ветер.

Море запестрело пенными гребнями, натянуло серые быстрые облака. Загудели снасти, на небе ветер то разгонял хмарь, то снова сбивал ее в плотное одеяло. Ливень несколько раз начинался и переставал, пока весь окоем не заполнила огромная, чернее черного туча, отчего стало темно как ночью, и дождь полил без перерыва.

Кормщики, повинуясь сигналам Елисея Груздя, поворотили в сторону земли, чая пристать к берегу до того, как падет буря. Тщетно — корабли отжимало на закат, оставалось бедовать в море да искать дорогу меж волн. Валы с каждой минутой становились все больше, мужики и послужильцы из новоприбывших, не видавшие в жизни буйства столь большой воды, крестились, а то и просто падали с ног при ударе в борт, бабы же голосили. Ну да такова их бабья порода.

— Чего валитесь, стойте прямо! — подначивали бывалые, крепко упираясь сапогами в палубы. — То ли еще будет, вода с небом местами поменяются!

Бедолаги-сухопуты шептали трясущимися губами молитвы, а кормщики веселились и пугали — оно самому легче, коли кто другой слабину даст!

Мужичка в насквозь промокшем зипуне волна окатила с головой и он возопил:

— Господи, прими душу раба твоего!

Илюха, держась на мачту, повернулся к нему, схватил за шиворот и вздернул перед собой на ноги.

— Чего голосишь? Моря не видал?

— Не видал, как есть не видал, суждальские мы! — запричитал мужичок.

— Земляк? — радостно осклабился Илюха. — Ратницкое знаешь? От Суздаля по дороге на Юрьев?

— Как не знать, батюшка воевода, через Ратницкое в Гаврилово за конями ездил, — малость ожил страдалец.

— Так я ратницкий и тож до двадцати годов моря не видал, — Илюха вовремя сжал губы и не дал внезапной волне захлестнуть в рот.

Тряхнув головой, как норовистый конь, он продолжил:

— Однако, обвык! И ты обвыкнешь!

— Ох, — вздрогнул мужичок, — помилуй, Господи, мою душу грешную!

Но тут же поймал полный рот соленой воды и едва отплевался.

Кормщики твердой рукой нащупывали путь посреди ярости стихии и преодолели, довели кораблики, кои швыряло в разные стороны как щепки, до речки до Чижи. Укрылись от волны за песчаным заворотом. В море по-прежнему вздымались темные валы и с тяжелым гулом бросались на берег, только для того, чтобы разбиться на тучи брызг и с шипением откатить обратно. На берегу споро сложили навесы, укутав парусиной, развели костры из топляка и малость обогрелись и просушились. Бабы накашеварили юшки, разбавленной вполовину падавшей с неба водой, но от горячего хлебова никто не отказался.

Буря ревела всю ночь, к утру стихла. Головня, перекинувшись парой слов с Елисеем, велел готовиться к отходу и почти сразу к нему с поклоном подкатил мужичок-землячок:

— Батюшка Илья Гаврилович, а нет ли пути рекою да волоком? Нам так привычнее, а то море терпеть никакой мочи нет.

Илюха хотел было дать тому по шее для вразумления — ну положим, суздалец не знает, что дале по берегу надо разметы мореходные подновлять или наново ставить. Но он что, не видит — новые большие кочи о трех мачтах волоком не утащишь! Однако, Головню остановил Елисей:

— Есть волок, как раз из Чижи поперек Канина, в Чешскую губу.

— Не пройдем же!

— А всем и не надо, пусть малые кочи тащат, а мы вдоль берега… — показал направление Груздь.

Непривычные к морю мужики повеселели еще больше, когда узнали, что путь волоком короче раз в десять и резво кинулись заготавливать валки, на коих потом покатят кочи. А Илюха с Елисеем и остальными двинулся на полночь.

На Студеное море насмотрелись еще когда к Мезенскомму острогу шли, а низкий да плоский Канин берег приелся на второй день, оттого две седмицы, что до Чешской губы плыли, больше слушали, что баяли поморы, ходившие далеко встречь солнцу.