"Фантастика 2025-47". Компиляция. Книги 1-32
Шрифт:
Угу, конечно же я верю, что всем невероятно интересно, как какой-то фараон тысячу лет назад побил какого-то Рамона, отобрал у него всех овец с баранами, надругался над всем женским полом и спер из его сокровищницы все золото, попутно прирезав себе еще пару десятков гектаров бесплодной земли.
Или может быть тут, в Египте, действительно что-то такое есть, сверхтаинственное и очень загадочное? Невообразимо нужное и полезное для человечества? Например, инструкция по архисложному производству гандонов из кишок баранов? Или достижения древних египтян в астрономии вкупе с математикой, что не имеют никакого практического применения? Ну сориентированы все пирамиды так и вот так и что? Это чем-то кому-то помогло? Мы построили межмировые порталы и изобрели вечный двигатель? К сожалению, нет. А может быть тогда их солнечный
— Мадмуазель Элен?
— Простите, Густав, я задумалась.
— О чем же, мадмуазель Элен, если, это не секрет?
И своими очками, так насмешливо на меня сверкает, рожа швейцарская. Это он зря, нет у меня сейчас настроения шутить и веселиться.
— Вот об этом всем — я обвел вокруг себя рукой — О пирамидах и их загадках. О вашей и ваших коллег болезненной страсти к ним. И о бессмысленности и бесплодности всех этих древних тайн и пыльных знаний для сегодняшнего мира.
И что вы на это заявление ответите мне, месье египтолог?
— К-ха! М-да… Это… Это несколько неожиданный для меня ответ, мадмуазель Элена! И я вас уверяю, довольно смелое заявление для столь … э, юной мадмуазель!
Я совершенно убеждён, что Густав хотел сказать такой глупой и необразованной, но воспитание ему не позволило. Эх, профессор, профессор, разве мы с вами не общались? Разве я вам не демонстрировал свой невероятно могучий ум, абсолютную гениальность и невероятную сообразительность? И совсем не женский взгляд на многие вещи?
— Почему же, Густав? Я вот абсолютно убеждена в правоте своих слов. Но если я все же неправа, то тогда приведите мне хоть один пример практического применения всех этих древних знаний. Поведайте мне, Густав, как в каком-то древнем свитке вами вдруг была раскрыта тайна зарождения жизни на Земле, или же нашлось доказательство существования других миров и путь к ним. Или покажите мне чертеж для постройки звездного корабля. Принципиальную схему хоть какого-нибудь двигателя? Речной плотины, мартеновской печи, сверлильного станка, наконец! Ну же, Густав, я с нетерпением жду от вас ответа!
Нет ответа. Молчит, едет рядом, мерно покачиваясь на «корабле пустыни» глубоко и безнадежно задумавшись. Умен мужик. Не кинулся обвинять меня с пеной у рта в глупости и невежестве, молчит, думает, аргументы «за» ищет. Лоб наморщил, подбородок трет, челюсти упрямо сжал, мыслит напряженно. Жаль его, ничего он не намыслит и не надумает. Кстати, а что он хотел узнать от меня, когда прискакал ко мне с торжествующей улыбкой на бритой морде?
— Густав, а что вы хотели спросить у меня?
— Просите, мадмуазель Элен, когда и что спросить?
— Когда вы подъехали ко мне, Густав.
— К вам?
Молчу, ничего не говорю, и так мне за него уже неудобно.
— Ах это! Ох, мадмуазель Элен, вы совершенно лишили меня душевного равновесия своими неожиданными речами! Я совершенно и абсолютно забыл, что хотел вам сказать, что я понял, для чего в нашем снаряжении пустые бочки!
— И зачем же нам пустые бочки, Густав?
— Эти бочки для ловушек в лабиринте! Мы наполним бочки песком, покатим их перед собой и таким способом будем обезвреживать ловушки древних зодчих этого великого строения! Все эти поворотные плиты над бездонными ямами, опускающиеся потолки и сходящиеся стены! Мадмуазель Элен, это так просто и гениально! Я преклоняюсь пред вашим умом, мадмуазель Элен! Вы совершенно невероятны! Вы совсем поразили меня до глубины сердца своим неординарным умом! Вы…
Ах, хвалите меня, хвалите! Восхищайтесь мной, восхищайтесь! Замурлыкать, что ли?
— Что они делают?
— Готовятся взрывать вход в лабиринт.
— А что делает она?
— Ничего. Просто сидит. Смотрит.
— Просто сидит? Не бегает, не указывает? И еще никого не убила?
— Нет. Уже часа два так
сидит. Только воду иногда пьет. Даже в нашу сторону ни разу не посмотрела. А мы ведь не скрываемся, нас увидеть, как плюнуть.— Это странно. И для нее необычно. Может ночью, ножом там кого зарезала и поэтому успокоилась?
— Нет, наши люди в их лагере говорят, что ночью она из палатки не выходила. Как зашла ближе к полуночи, так и все, до самого рассвета. И ее узкоглазый телохранитель тоже не выходил из палатки. Даже до ветру.
— Это не ее телохранитель.
— А кто он ей тогда? Он ее любовник? Или он ее слуга? Или может быть этот, раб, как тут давно было?
— Нет. Ни первое, ни второе, ни третье — и опережая незаданный вопрос, человек присевший на корточки рядом с наблюдателем, ответил:
— Я не знаю кто именно он для нее и, кто он на самом деле. Да и знать этого не хочу. Главное, что он и сейчас по-прежнему играет на нашей стороне и на наших условиях. Всех условиях.
— Все они… Все они принимают наши условия, когда видят перед собой…
Человек, смотрящий в бинокль на лагерь у подножия одной из пирамид на короткое время отвлекся от наблюдения, сухо сплюнул в песок за край циновки под своим телом и закончил презрительно:
— Когда видят себе полный край!
— Нет. Этот не поэтому. Он своей смерти не боится. Он не барон Стац и не Хелми-паша. Он совсем другой, потому он и боится другого.
— Чего другого?
Человек в белой куфии с обожжённым лицом долго молчал, потом раздраженно передернул плечами, пристально вгляделся в глаза человека следящего за лагерем мнимых археологов, и медленно, дробя фразы на короткие слова, сказал:
— Этого. Я. Не знаю. Но. Я. Знаю. Что он боится. И для нас этого достаточно!
И завершая разговор он резко встал с корточек выпрямляясь во весь рост. Чуть наклонил голову вперед и щуря глаза долго смотрел на мельтешащие вдалеке черные точки людей, тёмно-серые прямоугольники расставленных палаток и на сидящую в одиночестве крошечную женскую фигурку. Неожиданно маленькая женская фигурка обернулась в его сторону, чуть помедлив, словно раздумывая, приветливо помахала рукой, и он увидел, как в глазах женщины вспыхнули яркие искорки смеха. Искорки? На таком расстоянии? Показалось. Ему просто показалось. Неожиданно его правая рука сама поднялась вверх и помахала женщине в ответ. А затем он не торопясь спустился с бархана. Или с холма. Или просто с огромной кучи песка. Стилет не разбирался во всех этих пустынных возвышенностях, да и честно признаться, не хотел в этом разбираться. Это не его страна и не его место. Тут все не его. Тут нет лесов, тут нет озер и нет травы. Густой, зеленой и сочной от влаги. Тут даже солнце другое — злое и чужое, не его. Плохое тут солнце. И еще ему тут постоянно хочется пить. Много, часто, жадно, без перерыва.
Я непроизвольно сглотнул, прокатил по горлу сухой колючий комок и замер на мгновение, пережидая приступ резкой боли и сильного головокружения. Потом жадно задышал, глотая кусками горячий обжигающий воздух. По всему телу выступила обильная испарина, пятная тонкую ткань моего френча безобразными влажными пятнами прямо сквозь нательную рубаху.
«Эк меня… Как меня… Вставило».
Я тщательно протер ладонью влажный лоб, смахнул капли пота с висков. Медленно и аккуратно открутил колпачок с фляги, звякнув крепёжной цепочкой сделал два долгих глотка. Не воды, нет, вода тут не поможет. Выдохнул. Негнущимися пальцами нашарил длинную пахитоску, прикурил, глубоко затянулся и тут же натужно закашлявшись бросил тлеющую дрянь себе под ноги. С силой вдавил в песок подошвой сапога обманувшую меня обещанием спокойствия отраву.
Мля! Бля! Тля! И вот что это было?! И было ли это на самом деле?
Я обернулся на бархан с которого, как мне привиделось, за мной наблюдали — нет там ничего и нет там никого. Нет блеска оптики и темного силуэта наблюдателя, пусто там. Может проверить? А смысл? Даже если мне все это не привиделось и мне не напекло голову солнцем, и меня не мутит от укуса скорпиона — а меня ведь никто не кусал — то все равно, зачем проверять? Смотрят и наблюдают? Так пусть смотрят — не мешают же, под руку и руки крутить не лезут. Я даже могу весь верх с себя снять, развернуться к бархану и сидеть тут наглым топлесс — пусть им не так скучно будет наблюдать за мной. Хотя нет, хрен им, обойдутся без обнаженки, у меня кожа нежная, мгновенно сгорю.