"Фантастика 2025-47". Компиляция. Книги 1-32
Шрифт:
Это было с обеих сторон. Они стоили друг друга, эти люди одной страны. Разные, объединенные лишь одним общим названием — русские и им же разъединенные. Потому что у них, у каждого, была своя Россия. И каждый из них был по-своему русским. Советским и антисоветским. Какая же мразь, какая нелюдь так смогла с ними поступить? Мы зовем нацистов нелюдями, но они этого и не скрывали, говорили громко и ясно — мы не люди, мы высшая раса, мы арийцы! А эти, их вожди и идеологи? О, они звали себя товарищами, друзьями, братьями и глядя прямо в глаза говорили тебе — мы такие же, как и ты! Если мы убиваем, то и ты убивай — так надо ради твоего светлого будущего. Будущего для всех! Для тех, кто останется в живых.
Незрячая,
У одних была мечта — надуманная, ходульная, с всеобщим равенством и братством. У других не менее фантастичная — с добрым барином, сытым крестьянином и святым батюшкой-царем. У третьих были тройки с бубенцами, хрустящие французские булки, ледяное шампанское, поездки на воды, угодливые поклоны и презрение к быдлу, ставшее основой поведения. У четвертых беспросветный мрак, голод, унижение, хлеб из отрубей и маленькие холмики детских могил. Не у всех, от силы одной пятой или шестой, что числилась населением Российской империи, но этого хватило для того, чтобы рука у четвертых потянулась за камнем на земле, а у третьих до белизны в пальцах сжала рукоять нагайки, хлещущей по роже распрямившую спину чернь.
Слишком много ненависти было между этими тысячами, десятками тысяч, чтобы понять, принять и простить друг друга. Слишком много зла и счетов между двумя мирами — мирами хозяев и рабов. Оставалось лишь умело подтолкнуть, шепнуть, ткнуть пальцем — вот он отнял твой хлеб, вот он не дает тебе такому распрекрасному жить хорошо, он виноват, он! А ведь стоит лишь убить его и тогда у тебя будет все! Абсолютно все!
Что это именно это «все» было не понятно, но как звучало, как будоражило умы! И тогда еще редкие ручейки крови инфантильных народовольцев, эсеров, прочих романтиков от бомб и револьверов и их жертв, слились в бурный поток. Превратились в ревущий водопад, втягивая в свои водовороты мастеров, рабочих с заводов, крепких хозяйственников с одной стороны и офицеров, не тычущих кулаком в зубы солдатам, бескорыстных докторов, промышленников, либеральничающих интеллигентов и просто хороших людей с другой стороны. Им просто не оставили выбора. Не стало середины. Выжгли ее, залили своей и чужой кровью, предлагая лишь один выбор — или с нами или против нас. А у меня? Вы со мной? Как-то не звучит…
Я выдохнул, пошевелил затекшими плечами, расслабил как мог и насколько мог черты лица. Да, это тоже надо держать под контролем…
А товарищи большевики молодцы… Умнейшие и сверхциничнейшие люди. Высокопробные сволочи. Они и те, кто наставлял их своими трудами. Иезуит Вольтер, доминиканский монах Кампанелла, объявленный сумасшедшим, Маркс и Энгельс из своего тайного общества, идеолог социализма Бернштейн и прочие, прочие.
Товарищи большевики ситуацию поняли, осознали, воспользовались. Подогрели и так закипающий котел, показали, как получить это эфемерное «все», дали возможность поквитаться. На этой мутной волне раскачали корабль и так черпающий бортами воду, расстреляли беспомощного, опустившего руки капитана. Сами встали у руля. Возглавили.
Их идеи коммунизма, социализма и прочая высоколобая заумь, были востребованы чуть позже, когда пролитая кровь насытила до рвоты, когда стало страшно спать по ночам, когда омертвевшая от жестокости душа вдруг заметалась, заискала оправдание содеянному. Когда стало
нужно убивать во имя или ради чего-то, потому что угли ненависти потухли, залитые кровью. А красивые сказки, о читающих между атаками «Капитал» Маркса революционных солдатах и матросах сочинили потом. Сочинили те, кто подсказывал, те, кто шептал. Те, кто ненавидел эту страну, ибо любящий свой дом никогда не обольет стены своего жилища бензином. Пусть даже и подгнившие стены. Не выводят плесень, разрушая все до основания, что бы затем…— Товарищ девушка! Товарищ девушка, а вы что скажете? Вы поддерживаете позицию товарища Гурлевой?
Меня толкнули в плечо, невежливо дернули за ткань куртки, вырывая из тяжелых раздумий. Ли кашлянул над ухом, привлекая внимание. Я встряхнулся, выплывая в реальный мир, огляделся. Они все на меня смотрели. Внимательно, настороженно, безразлично, враждебно, с вызовом. Смотрели и ждали ответа. А я не слышал вопроса. Глупейшая ситуация. Ладно, будем выкручиваться.
— Не знаю, что и сказать вам, товарищи. Думаю, не мне об этом судить.
— Почему не тебе? Ты же тоже девушка?
— Да, я девушка.
— Тогда твое мнение, как девушки, какое?
— А какое оно должно быть?
Небольшая пауза, кто-то фыркает, другие откровенно гыкают. Чувствую, как мои щеки и мочки ушей наливаются жаром, а смех Леночки там, в темноте, рассыпается звонкой росой.
М-да, замечательный и информативный диалог. А я красавец. Мой талант нести бред расцветает на глазах и набирает силу, ибо глупее ответить невозможно.
Савелий приходит мне на помощь, повторяя слова неизвестной мне Гурлевой:
— Вот товарищ Гурлева считает, что комсомолки и комсомольцы не могут быть подвержены таким пережиткам темным царского прошлого как ревность, собственичество и семья. В нашей свободной стране и любовь должна быть свободной, без обязанностей с обеих сторон и любой из комсомольцев должен отвечать на предложение секса согласием. Не важно, девушка это или парень. А брак — это оковы, которые должен сбросить настоящий советский человек.
— Оковы? Свободная любовь? — что-то я начинаю повторяться в не оригинальности ответов — А товарищ Гурлева это кто?
— Гурлева это я!
Голос низкий, хриплый, прокуренный. Грудь размера нулевого, плечи борца, лицо… Черт, что у нее с лицом? Оспа или дробь из обреза? В упор. Я с некоторой оторопью рассматривал приближающееся ко мне нечто в синем реглане, галифе и смятой фуражке на обстриженных практически под «ноль» черных волосах. В желтых крупных зубах дымящая смрадом «козья нога», ногти на пальцах неровные, с черной каймой. И вот это женщина?
— Рассмотрела?
— Да.
— И че увидела?
Я немного помолчал, меряя взглядом едко пахнущее потом тело, возвышающееся надо мной почти на голову. Не моется она, что ли? И совершенно точно, не подмывается.
— Надо говорить «что». А по вашему предложению я отвечу оттуда — я взмахнул рукой, указывая на стол в конце помещения.
— Ну-ну… Ответь.
— Я отвечу.
И я ответил. Начал издалека, спросив, должен ли комсомолец быть честным и ответственным, выслушал в ответ возмущенные выкрики. Конечно должен! Как не быть честным! Дождался тишины, морщась от дребезжания карандаша по пустому графину, уточнил, а что в их понимании честность. Выслушал сумбурные, щедро перемешанные матом через каждое слово, ответы. Поднял руку и когда все затихли, зацепил взглядом брюнета, что высказывал в мой адрес похабные предположения, поинтересовался, негромко, а каково это быть ему предателем? Брюнет вскочил, потянулся ко мне, замахиваясь кулаками. Его остановили, ухватив за полы тужурки, сунули локтем под ребра, заставляя подавиться на полуслове многоэтажной конструкцией. Недобро поинтересовались — на каком, мол, основании, обвиняю?