"Фантастика 2025-51". Компиляция. Книги 1-28

Любой перебежчик из русского лагеря мог оказаться шпионом. Особенно этим грешили поляки. На Кавказе среди солдат было множество сосланных после несчастного восстания 1831 года. Многие из них пытались затеряться среди черкесов, наивно рассчитывая через них добраться до Константинополя, а оттуда — в Европу. Судьба их оказывалась печальной. Их сразу превращали в рабов. Но были и те, кто лишь притворялись дезертирами и при первом удобном случае возвращались в русскую крепость за наградой.

— Кого подозревают, с тем не церемонятся. Своих могут сразу пристрелить, что уж говорить о пришельцах? — объяснил мне грек нашу судьбу. — Быстро найдите решение, иначе будет плохо.

Спенсер безуспешно доказывал, что он генуэзский врач. Черкесы про таких и не слышали. Привели других рабов — поляка, армянина и русского. Они посмотрели бумаги Спенсера и сказали, что язык им не знаком и что такого любопытного человека видят впервые.

— Наверное, он с другого конца земли, — глубокомысленно предположил армянский купец, с которого все закрутилось.

— Хаджуко Мансур, Сефер-бей, Джамбулат Болотоко! — стал выкрикивать я все известные мне имена вождей.

— Мы знаем, что твой спутник — гость отважного Мансура. Откуда знаешь Сефер-бея? — спросил Эдмонда недоверчивый старейшина, подав знак, чтобы я отошел.

Спенсер стал отвечать по-гречески, раб переводил. Потом опросили меня. Видимо, наши показания совпали, и уровень подозрительности снизился.

Старейшины уселись на веранде одного из домов, чтобы обсудить нашу судьбу. Мы ждали их приговора. Я лишь попросил Спенсера не вертеть пока головой и помалкивать.

— Поскольку мы не уверены в вас, в лагерь Мансура проводим тайными путями. Чтобы вы не разведали удобную дорогу к нашему аулу! — таковым было их решение.

Выехали тотчас же.

Ну, как выехали? Большую часть пути пришлось пробираться по горам, ведя лошадей в поводу. Тяжелые переправы через стремительные ручьи, борьба с топкими берегами болота и, наконец, марш-бросок через лесную чащу — все это вымотало настолько, что уснули мертвым сном, завернувшись в свои красные накидки, как только устроили в темноте лагерь и наскоро перекусили.

Наутро выяснилось, что мы ночевали на опушке леса на виду Абинской крепости.

— Это была проверка, Коста! — уверенно сказал Спенсер. — Будь мы лазутчиками, непременно попробовали бы сбежать к русским.

И, правда, сопровождавшие нас черкесы смотрели на нас уже с любопытством и даже хвалились дорогим оружием, отделанным драгоценными камнями, и богатыми попонами своих лошадей. Живя в ауле, где в саклях гулял ветер, они видели главную ценность в луках со стрелами в роскошных сафьяновых колчанах, начищенных доспехах и дрессированных конях. По-моему, их забавляло количество нашего небоевого снаряжения на вьючных лошадях.

Крепость лежала перед нами как на ладони. С горы, где мы притаились, можно было в подробностях все рассмотреть. Лес был сведен на полтора километра вокруг укреплений. Вытянутый шестиугольник с полукруглыми турбастионами[1] щетинился пушечными стволами. По верху земляной насыпи шла терновая изгородь, по низу — широкий ров. Стенки бруствера были укреплены плетнем от разрушения, бастионы — турами из тростника и земли. Одна стена крепости примыкала вплотную к реке: в воде гарнизон не должен был испытывать недостатка.

Отсюда, из леса, перед расчищенным пространством вокруг крепости, она не смотрелась убогим «глиняным горшком». Черкесам в кольчугах и с луками в руках требовалось преодолеть открытое пространство под градом картечных пуль, чтобы добраться до стен. Какое-то сопряжение двух времен — эпохи крестоносцев, где черкесы чувствовали бы себя, как рыба в воде, и мира пароходов и мощных орудий, способных дострелить до опушки леса.

Я оглянулся на соседа-черкеса. Он словно прочел мои мысли.

— Бум! — сказал он, широко улыбнувшись, и провел пальцем по шее.

Эта Абинская крепость занимала крайне важную стратегическую точку в удобном горном проходе, соединявшем земли закубанских и причерноморских черкесов. Не то, что бы она сильно мешала передвижению горцев — мы, например, без проблем, ее обогнули — но крупные массы войск с обозами она точно задержала бы. Фактически получалась прямая линия: Геленджик — Абинская крепость — Екатеринодар. На это обратил мое внимание Спенсер.

— Также замечу, мой друг, что крепость эта отрезана от других. Никто не придёт к ней на помощь в случае большого нападения. И подвоз подкреплений и припасов является, вероятно, задачей большой военной экспедиции…

— Я не знаток военного дела. Другое меня волнует. Не сработала ваша со Стюартом легенда, Эдмонд, — перевел я разговор на другую тему.

— Да, тут возразить нечего, — грустно признался англичанин. — Как быстро время стирает следы прошлого. Подумать только: для горцев Генуя — такая же терра инкогнита, как для нас, европейцев, в свое время была Америка. Но я не отчаиваюсь. Вот увидишь, мои навыки хаккима нам еще пригодятся.

Услышав знакомое слово, черкесы радостно залопотали, что-то выспрашивая. Мы только разводили руками. Я дал себе зарок, что непременно попытаюсь освоить хоть один горский диалект.

К обеду добрались до лагеря князя-поручителя. Здесь наше положение совершенно переменилось.

Хаджуко Мансура в лагере не было. Всем распоряжался молодой черкес, брат жены хозяина. Бейзруко из рода темиргоевского князя Джамбулата Болотоко. Княжич оказывал нам знаки внимания, как дорогим гостям, и тут же приказал привести раба, знавшего европейские языки.

Звали его Натан Шрегер. Он оказался голландцем, ювелиром из баптистской миссии, захваченным в одной казачьей станице несколько лет назад. За его мастерство натухайцы решили оставить его у себя. Положение раба в этом суровом краю делало его несчастным до крайности. Не успев с нами познакомиться, он стал слезно умолять вернуть его в Европу.

Заполучив переводчика, юный князь повел нас в главный дом знакомиться с сестрой и прочими дамами. Черкесская княжна оказалась женщиной редкой красоты с утонченными манерами.

— Какие у нее правильные греческие черты лица, — восхищался Спенсер. — Какой элегантный наряд, не уступающий парижским модным домам.

Черкешенка была одета в голубые шелка, скрепленные серебряными застежками и поясом, отделанным серебром, в разноцветные шаровары из турецкой кисеи. На голове — легкое покрывало, частично скрученное в тюрбан, частично — ниспадавшее длинными фалдами до плеч, прикрывая распущенные волосы[2]. Тончайшая вуаль была накинута на платье, украшенное множеством золотых безделушек древней, как заметил Спенсер, венецианской работы.

Она гостеприимно пригласила нас остановиться в гостевом доме и пообещала немедленно прислать служанок. Сама же отправилась распорядиться насчет обеда.

В кунацкую нас провожал молодой князь — такой же красавец, как и его сестра. Гибкости его фигуры в красной черкеске могли бы позавидовать поклонницы Джейн Фонды. Он был чрезвычайно любопытен и засыпал нас вопросами, перескакивая с темы на тему. То интересовался, с какими болезнями Спенсер наиболее искусно справляется, то расспрашивал меня о жизни в Стамбуле, куда он желал непременно попасть. Он слышал про Сефер-бея и гордился им, как мужественным защитником интересов черкесов у трона султана. Как ни странно, его не смущало, что Заноко, в первую очередь, печется о возвращении своих владений в Анапе.