"Фантастика 2025-58". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Наконец, Гуля закончила вводить его в курс дела, улыбнулась, отчего её суровое лицо вдруг преобразилось и стало чуть ли не озорным. И Стёпка неожиданно увидел, что вовсе она его не старше, скорее всего ровесница, просто её напускная серьёзность, да ещё эта причёска — тёмные блестящие косы, уложенные сзади в тяжёлый узел — накидывали ей пару лет.
— Ну что, новый медбрат Степан, всё понял? Справишься завтра?
— Я постараюсь, — ответил Стёпа и понял, что действительно постарается.
— Ну тогда пойдём в столовую, перекусим что-нибудь, если ты не против. У меня есть ещё четверть часа, потом надо будет уколы ставить.
Стёпка кивнул, вспомнил, что с самого утра ничего не ел, и почувствовал
В столовой они устроились на краю длинного стола. И только тут Стёпка вспомнил, зачем он, собственно говоря, здесь.
— Гуля, — начал он осторожно. — А вот если я захочу узнать про одного пациента больницы? Мне к кому обратиться?
— В регистратуру, конечно, — ответила Гуля. — Назовёшь фамилию пациента, и тебе всё скажут. Сейчас, поедим, и я тебя провожу. Кстати, тебе всё равно надо там побывать, мы туда каждый день после смены истории болезней относим, ну и анализы тоже. А что, у тебя родственник, что ли, тут какой?
— Не совсем, — замялся Стёпа. — Просто меня попросили узнать. У знакомого знакомый позавчера сюда, вроде бы, попал. Там драка была… В общем, мне бы просто узнать, где он. Я думаю, в хирургии, скорее всего.
— Понятно, узнаем, — согласилась Гуля. — Как раз тебе покажу, где результаты анализов и обследований получать.
В регистратуре, общей для всей больницы, находившейся почти в центре, Гулю встретили как родную. Полненькая девушка радостно махнула ей рукой.
— Гуль, привет! А я все ваши данные ещё полчаса назад Танюшке Ветровой отдала. Или ты что-то ещё хотела? Ой, а кто это с тобой?
Она стрельнула в Стёпку заинтересованным взглядом.
— Это наш новый медбрат, Люсь. Степан Васнецов. С завтрашнего дня выходит, — пояснила Гуля.
— Ничего такой медбратик, — хихикнула Люся. — Повезло вам. А у нас в регистратуре — одни девчонки.
— Люся, хватит смущать молодого человека, — строго одернула её Гуля. — Лучше помоги ему. У него тут знакомый какой-то лежит, вроде бы в хирургии.
— Это мы сейчас посмотрим. Фамилия у знакомого как?
— Шорохов, — ответил Стёпа и тут же прикусил язык. Чёрт, не надо было называть фамилию Кирилла, ни к чему. — То есть, он без документов был. Позавчера должны были доставить, вечером, где-то часов в пять или около шести. Можно посмотреть, кого вам привозили позавчера в это время?
— Без документов? Посмотрим, если без документов, то значится, как неопознанный, должны были наверх сообщить. — Люся раскрыла толстую книгу, достав её из стола и стала листать, поглядывая на Степана с нескрываемым интересом. — Вот есть как раз один неопознанный. Молодой мужчина, предположительно лет двадцати, с огнестрельным ранением, доставлен в семнадцать часов сорок семь минут. Такой подходит?
Стёпка кивнул. Это точно был Кир.
— Ну радуйся тогда, Степан Васнецов, сейчас мы мигом узнаем. Ой…
Внезапно она замолчала и подняла глаза на Стёпу, из которых напрочь исчезло всё кокетство.
— А он кто тебе, этот неопознанный? Родственник? Друг?
— Просто знакомый. А что?
И ещё до того, как эта смешливая, но внезапно ставшая серьёзной медсестричка из регистратуры ответила, Стёпа уже все понял. Понял и похолодел.
— Умер он. Позавчера ночью и умер. Сочувствую.
Умер… Стёпка вдруг вспомнил избитое лицо Кира, с заплывшим глазом, а потом почему-то увидел это же лицо, но не опухшее от ударов, а тонкое, живое, там, у Ники в гостиной, когда они чуть не сцепились. Вспомнил презрительно сузившиеся глаза Кира, с нарочитой небрежностью засунутые в карманы руки, чёлку, спадающую на лоб. Умер…
Он со всех сил вцепился в край стойки регистратуры так, что пальцы побелели, а мозг пронзила острая резкая
боль.— Умер? — растерянно повторил он.
И Люся сочувственно кивнула.
Глава 23. Павел и Анна
Работа спасала. Всегда спасала. В неё можно было уйти с головой, отключить, если не на совсем, то хотя бы на время, страх и тревогу, не думать о дочери, прекратить разговор с собственной совестью — отмахнуться, сказать «потом, всё потом», зная, что когда оно придёт, это «потом», и спросит по всем счетам, то ему, так же, как и теперь, нечем будет ответить.
Павел всё это понимал, но всё равно прибёг к единственному средству, которое знал и которым всегда спасался, благо именно в этом средстве здесь на АЭС недостатка не было. Работы хватало, и Павел погрузился в неё — включился в процесс, и почти сразу его охватил привычный азарт, который всегда охватывал его, ещё с юности, когда он брался за любимое дело. Очень скоро его азарт передался остальным, и всё завертелось, понеслось, набирая обороты, и ритм, привычный ритм его рабочего дня подхватила вся станция. Ещё вчера люди с некоторой опаской и недоверием посматривали на него, и в их глазах отчётливо читался вопрос: «Кто же ты такой, Павел Григорьевич Савельев, чего от тебя ждать?», а сегодня это отчуждение исчезло, лица, окружающие Павла, прояснились, а он сам как-то совершенно естественно вошёл, вклинился в мощный рабочий механизм, заняв положенное ему место. Да, он всё ещё ловил полунасмешку-полуулыбку, прятавшуюся в пышных, седых с жёлтыми кончиками усах Устименко, замечал пристальный интерес на худощавом лице бригадира мотористов Николаева, слышал саркастические нотки в коротких, рубленных фразах Селиванова, натыкался на восторженно-вопрошающий взгляд Гоши Васильева и видел сотни других улыбок, усмешек и вопросов на разных лицах, старых и молодых, мужских и женских, но это уже не задевало, потому что он знал: они приняли его, они готовы слушать его, идти за ним, все они — и хитроватый Устименко, и недоверчивый Николаев, и влюблённый в него Гоша, и даже Селиванов, желчный и вечно всем недовольный. И единственный человек на станции, с кем он боялся и не решался встретиться глазами, присутствие которого напрягало и вызывало странное чувство, которому не было названия, человек, с кем Павел не знал, как себя вести, была Маруся. Его сестра.
Как назло, она всё время находилась рядом. Всё время. Не специально, а потому что дело, которое они делали, было одно на двоих, и даже если бы они захотели разбежаться по разным углам станции — если бы они вдруг действительно этого захотели, — у них бы всё равно не получилось, ведь это общее дело было уже вшито в них, и оно было сильнее родства и общей крови.
Он старался не смотреть в её сторону — даже когда приходилось обращаться к ней, задавал вопросы и выслушивал, не поворачивал головы и не поднимая глаз. Он забыл её мягкое имя Маруся и называл теперь только Марией Григорьевной, подчёркнуто официально, и ни разу за весь остаток дня не перепутал её отчество, ведь оно тоже было одно на двоих. А она отвечала ему тем же, и отчего-то это вежливо-равнодушное «Павел Григорьевич» било сильней всего остального.
Под конец рабочего дня он так устал, что не выдержал, всё-таки гаркнул на неё: «Идите уже к себе, Мария Григорьевна, ваша смена давно закончилась», а сам засел в кабинете Васильева, уткнувшись в Гошины сводки и цифры, бестолково мельтешащие перед глазами. Таким — уставшим, очумевшим от всего, что свалилось на него за день, его и нашёл Борис, заглянувший в приоткрытую дверь.
— Я так понимаю, Паша, ты решил ускорить свою кончину, не давая себе продыху? Ну всё правильно, лучше помереть героем на рабочем месте, чем в потных ручонках твоего кузена.