"Фантастика 2025-58". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
К тому же безумно хотелось в душ, скинуть с себя пропахшую тюремными запахами одежду, подставить лицо горячим колючим каплям. Для Олега Станиславовича Мельникова было просто немыслимо ходить два дня в одной и той же сорочке, не говоря уж о том, чтобы ходить в грязной сорочке, в грязном белье, ощущать его на себе, чувствовать кожей липкий пот, жирный, густой, с каждой минутой всё больше и больше въедающийся в поры. Привычка заботиться о своём внешнем виде, перенятая им от отца, тоже врача, вросла в него с детства, и то, что другие воспринимали как снобизм и самодовольное щегольство, было для Олега не более чем укоренившимся и устоявшимся образом жизни. Да и разве он один такой.
Стоп.
В голове Мельникова как будто что-то щёлкнуло.
Жемчужно-серый брючный костюм, мягкая струящаяся ткань, неглубокое декольте, ровная нитка жемчуга на гладкой, безукоризненно ровной шее. Пепельный локон, откинутый женской рукой, блеснувший на тонком запястье браслет — небольшие серые жемчужинки с узорными вставками из белого золота: всё было подобрано, подогнано, выверено, ничего лишнего, как у статуи античной богини. И всё же лишнее было.
Серёжка. Броское, яркое украшение, не вызывающее, нет, — в нём, как и во всём, что носила Анжелика, чувствовался стиль и отточенное годами совершенство, — но так не вяжущееся со сдержанным нарядом госпожи Бельской. Рабочим нарядом.
— Ты удачно меня застал. Я заскочила домой буквально на пять минут, взять кое-какие документы, а тут твоё сообщение.
Олег мотнул головой, стряхивая мягкий морок слов, которые неожиданно всплыли в памяти. Нет, не могла Анжелика Бельская заскочить домой буквально на пять минут, то есть в таком виде — не могла. Для неё, тщательно продумывающей каждую мелочь, каждую деталь своего туалета, надеть серёжки-снежинки, не вписывающиеся в общий ансамбль, было подобно тому, как если бы он сам пришёл на работу два дня подряд в одном и том же галстуке.
Эта лишняя деталь нервировала Олега, наводила на мысль, что Анжелика торопилась, одевалась в спешке, в чём в принципе не было ничего предосудительного, кроме одного: она солгала ему. Но зачем? Почему? Именно эта ложь — Олег наконец понял — мешала ему, задевала, сбивала с толку.
В комнату заглянул ещё один военный, не патрульный, другой. Кажется, второй охранник здешнего КПП.
— Ульянов пошёл в следственный, — сообщил он молоденькому конвоиру Мельникова. — Звонил-звонил, там трубку не берут. Как вымерли все. А он и так злой, зуб у него с утра болит, ходит за щёку держится. Даже пожрать и то отказался. А я бы, пожалуй, перекусил.
Охранник прошёл внутрь к столу, взял лежащий там свёрток, развернул. Запах еды, который Мельников почувствовал сразу, как его ввели сюда, стал ещё острее.
— Будешь? — предложил охранник сержанту. — Бутеры. Мамуля час назад притащила.
— Мамуля, — передразнил его сержант. — Тебе лет-то сколько? А тебе всё мамуля еду носит.
— Ну так она ж мама моя, — добродушно пожал плечами охранник, ничуть не обижаясь на слова сержанта. — Любит она меня. Все мамы любят своих детей. Ну чего, пойдём перекусим? Ульянова ещё точно минут пятнадцать не будет, пока он там до следственного доковыляет. А этот никуда не убежит, куда он отсюда денется.
Сержант немного поколебался, но запах бутербродов оказался сильней.
Дверь в каморку, где сидел Олег, парни прикрыли, но неплотно. Видеть их Мельников не мог, но слышал голоса, взрывы громкого смеха. Два молодых, здоровых парня о чём-то весело переговаривались, уминая бутерброды, приготовленные заботливой женской рукой, маминой рукой, а в ушах Олега почему-то неотвязно звучали сказанные охранником слова: все мамы любят своих детей, все мамы любят…
Она сидела на кушетке, обыкновенной узкой кушетке, обтянутой коричневым дерматином, которые обычно ставят в больничных коридорах вдоль стен, неестественно прямая, ожесточённо сжимающая худыми пальцами ярко-розовую маленькую сумочку — они как раз тогда только-только входили в моду, даже его Соня и та не удержалась, купила себе такую же на каком-то подпольном рынке. Сидела и глядела в одну точку прямо перед собой, как будто разглядывала на стене одной ей видимый узор. Рядом с женщиной на кушетке примостилась маленькая девочка. Тоненькие ножки не доставали до пола, но девочку, как и большинство детей её возраста (ей было лет пять-шесть, не больше), это не смущало. Она болтала ногами и тоненько напевала, склонив тёмненькую головку к потрёпанному игрушечному медведю:
— … спят медведи маленькииии, спят медведи средненькииии…
Женщина заметила его, моментально среагировала, дёрнула девочку за рукав и прошипела:
— Да замолчи уже наконец. Надоела, сил никаких нет. Скулит и скулит.
Девочка тут же замолчала, только ещё крепче вцепилась в игрушку.
— Добрый день, — поздоровался Олег. — Вы — Смирнова Светлана Антоновна?
Женщина с готовностью кивнула и вопросительно замерла, выставив вперёд острый подбородок. Олег сделал жест рукой, приглашая её с ребёнком в кабинет.
Ему не нравилось, как эта женщина обращается с девочкой, его покоробило и это её шипенье — надоела, скулит и скулит, — и то, как она бесцеремонно сдёрнула девочку с кушетки и подтолкнула к двери кабинета, да и сама женщина, худая, с завитыми осветлёнными волосами (Олег знал, что это стоит недёшево), с яркой модной сумочкой в руках, ему была неприятна. Но он понимал, что всё это может быть не более, чем маской, защитной реакцией. Матери, чувствующие беду материнским сердцем, ведут себя по-разному: кто-то рыдает, кто-то застывает, не в силах вымолвить ни слова, кто-то мобилизуется, кто-то, не умея сдержать себя, срывает злость на близких и часто на собственных детях. Эта, видимо, была из последних.
О страшном диагнозе дочери Светлане Антоновне должна была сообщить лечащая врач девочки — сама ещё девчонка, вчерашний интерн, которую Олег взял к себе в больницу несколько недель назад.
— Успокойтесь, Дарья Александровна! — строго выговаривал Олег, стараясь не глядеть в опухшее от слёз девичье лицо. — Вы — врач, а врачу да, иногда приходится сообщать и такие неутешительные известия. Это часть нашей работы, и вам придётся этому научиться.
Перед ним на столе лежали результаты анализов и заключение лаборатории. Лейкемия. Четвёртая стадия. Всё уже слишком запущено… слишком.
— Да, я понимаю… я знаю, что должна, — Дарья Александровна шмыгнула носом, превращаясь на его глазах в просто девочку Дашу. — Но я не могу. Не могу! Эта Лиля, Лилечка, мы её в отделении фонариком зовём, она же светится изнутри и ласковая, как котёнок. А я… а мне… не могу я, Олег Станиславович…
Он понимал, что эта молодая женщина, что сидела перед ним, то и дело утирая ладонями слёзы, должна собраться, пересилить себя, иначе, какой к чёрту из неё врач, понимал, но вместе с тем видел, что в таком состоянии, допускать её к матери больного ребёнка никак нельзя. Сейчас нельзя.
— Сидите здесь и ждите меня, — Олег поднялся, собрал со стола бланки анализов. — Матери девочки я скажу сам, но потом… потом я вернусь, и мы с вами серьёзно поговорим.
Уже на выходе, краем глаза, он заметил, как она ещё больше сгорбилась, втянула голову в плечи, уткнувшись глазами в пол.
— Светлана Антоновна, мы получили результаты анализов вашей дочери, — Олег с усилием отвёл взгляд от ярко-розовой сумочки. Женщина, едва усевшись на стул, выставила эту сумочку перед собой, словно защищалась. — К сожалению, результаты очень неутешительные.