"Фантастика 2025-58". Компиляция. Книги 1-21

Борис встал, намереваясь уйти, но не сделал и нескольких шагов в сторону выхода, как раздался детский плач.

Они с Павлом сорвались с места одновременно, но Пашка оказался быстрей. Подскочил к диванчику, подхватил на руки плачущую Нику, прижал к себе. Повернул к Борису лицо, и Борис, впервые за последние несколько недель, увидел прежнего Пашку, не живой труп с пугающей пустотой во взгляде, а человека. Несчастного и, наверно, почти сломленного, но человека.

— У тебя ребёнок скоро забудет, как её отец выглядит, — буркнул Борис, но уже без прежней злости. — Меня папой станет называть.

Словно в ответ на его слова Ника обхватила Павла за шею, ткнулась в небритую отцовскую щеку и выдохнула:

— Папочка!

И это короткое «папочка» оказалось действеннее всего остального. Всех слов, которые Борис пытался сказать, и от которых Павел неизменно отмахивался. Всех увещеваний, уговоров, просьб и угроз.

На лице Павла растеклась глупая улыбка. Он ещё крепче прижал дочку к себе.

— А вот хренушки тебе, Боря. Тоже мне, папаша выискался. Своего роди.

— Обойдусь как-нибудь без детей.

Борис вдруг почувствовал небывалое облегчение. Всё это время он словно сидел у постели тяжело больного человека и не знал, выкарабкается тот или нет. И вот — кризис миновал, Борис видел, действительно миновал. Перед ним был прежний Пашка, а тот чужой и неприятный человек, который только внешне напоминал Савельева, наконец отступал, уходил, разве что слабая тень его ещё слегка маячила, качалась, но и она уже таяла, обращаясь в призрачный фантом.

— А вдруг? — в Пашкиных глазах неожиданно мелькнула хитринка. — С твоим образом жизни, Боря, у тебя с десяток внебрачных детей должно по Башне бегать.

— Окстись, Савельев. Я не такой дурак, как ты. Про меры предосторожности никогда не забываю…

— А я вижу, ты всё понял, Боренька. Ты всегда был догадливым сукиным сыном.

Анжелика Бельская, не обращая внимания на удивлённого Мельникова (тот, верный своим джентльменским привычкам, поднялся при её появлении), шагнула вперёд, подошла к Борису почти впритык. Он чувствовал тонкий аромат её духов, смотрел на красивое лицо, всё ещё молодое, — казалось, время над ней не властно, — ощущал, даже не касаясь, мягкую нежность пепельных волос, рассыпавшихся по плечам, и при этом понимал, что он не хочет эту женщину. Со всей её красотой, молодостью, темпераментом — не хочет. Как не хотел и восемнадцать лет назад.

Она это поняла. Она всегда была умной бабой. И, поняв, зло усмехнулась:

— И он такая же скотина, как и ты. Надеюсь, тебя это утешит.

— Госпожа… эээ…, сюда нельзя…

На пороге показался сержант, один из тех, кто изначально был в отряде майора Бублика. Ткачук, вроде бы. До Бориса только сейчас дошло, что Анжелика как-то умудрилась проскочить мимо Островского и его солдат, заполонивших приёмную. Хотя чему удивляться — эта женщина, мастерски сочетая хитрость и наглость, умела многое.

— Госпожа…

— Бельская, — Анжелика медленно развернулась и уставилась на сержанта. — Бельская Анжелика Юрьевна, министр юстиции. Я, кажется, объяснила вашему начальнику цель своего визита. Мне нужно кое-что забрать у Ирины Андреевны. По работе.

— Да? И что же? — Борис спросил машинально, ответ на вопрос его не интересовал. В голове роились совершенно другие мысли. Поляков? Тот самый Поляков, мелкий трусливый карьерист, согласный на любую подлость и на любую низость, тот самый… Где-то на периферии сознания звучали Пашкины слова: «Люди меняются, Боря, меняются, понимаешь» и что-то ещё, про доверие, про прощение и понимание — дурацкая, идиотская вера Савельева в людей, — но всё это шло вскользь, почти не касалось, было неважным. Пашкины слова заслонила невесть откуда всплывшая правда. Которую мироздание придумало специально для него, Бориса, чтобы посмеяться.

— Папку. Мне нужна папка. Она у тебя в руках, — Анжелика показала глазами, и погружённый в свои невесёлые думы Борис, не отдавая себе отчёта в том, что делает, протянул пухлое архивное досье, которое действительно всё ещё держал в руках.

Анжелика криво улыбнулась, схватила папку и, не прощаясь, поспешила к выходу. В дверях она столкнулась с входившим в кабинет Островским. Тот бросил на неё недовольный взгляд, но задерживать не стал. Молча посторонился, пропуская. Проводил взглядом и, только когда она выпорхнула из приёмной, повернул к Борису и Мельникову потемневшее лицо. И Борис, ещё не зная, какие вести им принёс Островский, уже понял, что ничего хорошего они сейчас не услышат.

— Полковник Долинин убит, — сухая и отрывистая фраза прозвучала как короткий пугающий выстрел. — Это последние новости от майора Бублика.

За спиной полковника маячил молоденький солдатик, совсем ещё мальчишка. Видимо, связной от майора. Наверно, появлением этого связного и воспользовалась Анжелика, — запоздало подумал Борис. Островскому просто некогда было на неё отвлекаться.

— Штаб на семьдесят втором взят, — так же сухо продолжил полковник. — Там мало кто уцелел. Звоните Савельеву, Борис Андреевич. Надо скоординировать наши действия. Командование я беру на себя.

* * *

Трубку взяли почти сразу, хотя Борису и показалось, что прошла целая вечность.

— Да! — голос Павла прозвучал громко и резко.

— Это, Борис. Паша, полковник Долинин…

— Убит. Я уже знаю. Но это ещё не самое плохое, — Павел на мгновенье замолчал, а потом шумно выдохнул. — Мы в заднице, Боря. В большой заднице…

Глава 26. Ника

— Ну что, Петренко, узнал, что такое «амур де труа»? Нет? А я тебе говорила, это большая военная тайна. Пока не дослужишься до полковника, нипочём не узнаешь.

Ника сидела на подоконнике в общем коридоре, болтала ногами (подоконник был высоко, и до пола её ноги не доставали) и дразнила Петренко. Делать им было нечего, всю работу, которую им с утра поручила Татьяна Сергеевна, они выполнили, а идти на обед, не предупредив начальство, не стоило — строгая Татьяна Сергеевна такого самоуправства не одобряла. Поэтому, закончив с мытьём туалетов и для приличия потоптавшись возле сестринского поста, Ника потащила Петренко сюда, к окнам, в своеобразную прогулочную зону — такие были на всех этажах башни, как жилых, так и не жилых. Петренко пробурчал что-то типа «Владимир Иваныч не велел быть там, где много людей», но сильно перечить Нике не посмел, поплёлся следом, прихватив с собой инвентарь.

Долинин, да и Мельников тоже, действительно просили Нику никуда не высовываться, но, знали бы они, как ей осточертела эта полуподпольная кротовья жизнь: запах туалетов, мокрые тряпки, мутный свет лампочек, едва освещавших углы и закоулки больницы, где они с Петренко бесконечно что-то тёрли, отмывали, скребли и чистили. Ей хотелось на волю, и единственным местом, которое давало хоть какую-то иллюзию свободы, был общий коридор. Он тянулся по всей периферии этажа, и сквозь грязные стёкла окон пробивался натуральный, пусть и сумеречный свет.