"Фантастика 2025-58". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
— Давай сделаем компресс, — неуверенно сказала Вера, приблизилась и положила мокрую тряпку на лоб Шуры. Она понятия не имела, где у него шишка, и потому плюхнула салфетку на лоб, хотя больше всего в эту минуту ей хотелось затолкать её мальчишке в глотку. — Вот видишь…
Договорить ей не удалось. Шура смахнул салфетку с лица, и она с противным чавканьем приземлилась на пол. Вера побледнела, нагнулась за салфеткой, и тут Шура, изловчившись, пнул её в бедро. Это уже переходило все границы. Вера поймала Шуру за ногу и дёрнула на себя. Всё произошло быстро. Шура не успел схватиться за диван и шлёпнулся
— Если ты ещё хоть раз меня ударишь или откроешь свой поганый рот, я тебя убью. Понял?
Говоря всё это, Вера не шутила. Она действительно готова была придушить маленького гадёныша собственными руками, и Шура это понял. В блёклых глазках заметался страх, губы плотно сжались, а руки нервно затеребили пуговицу на рубашке.
— А теперь взял тряпку и лёг на диван, — приказала Вера.
Шура послушно исполнил то, что ему велели.
— Тряпку к шишке приложил. Быстро!
Шура тут же накрыл лицо мокрой салфеткой. Вера удовлетворённо хмыкнула:
— Вот так и лежи. А будешь орать и кривляться, я тебе голову отверну.
…Когда в приёмную вернулась Алина Темникова, она застала картину маслом.
На придвинутом к дивану стуле сидела Вера Ледовская, невозмутимо покачивая ногой, а на диване, вытянувшись и смиренно сложив руки на груди, лежал Шура. Лицо его было накрыто платком.
— Это тут у вас что? — осторожно поинтересовалась Алина.
— Шуре прописали холодный компресс, — бесстрастно отрапортовала Вера. А Шура из-под тряпки пробормотал что-то невразумительное.
— Понятно, — сказала Алина. Подошла к своему столу, повесила на спинку стула сумочку, огляделась. — Ты давно здесь? Никто не звонил?
Она провела рукой по столу, задела шнур от телефона, потом, словно что-то заподозрив, потянула шнур на себя.
— Чёрт! — Вера обернулась на вскрик Алины. — Чёрт! Шнур перерезан! Шнур от телефона! Ах ты мерзавец!
Вера поняла, кого имела в виду Алина, да и сам «мерзавец», лежащий на диване, вздрогнул и тут же ещё плотнее прижал руки к груди.
— Ты перерезал шнур? — грозно спросила Вера.
Тряпка на лице Шуры зашевелилась, он что-то пытался сказать. Вера сдёрнула тряпку и, сдвинув брови, уставилась на мальчишку.
— Ты перерезал шнур? — повторила она.
— Я, — еле слышно пролепетал Шура. — Я больше не буду.
— Конечно, не будешь, — кивнула Вера. — Потому что…
— Тётенька, — личико Шуры испуганно сжалось. — Тётенька, я больше не буду. Я… а хотите я вам красивое покажу?
Алина, с нескрываемым удивлением наблюдавшая за этой сценой, приблизилась, пододвинула к дивану ещё один стул, села рядом с Верой.
— Ну ты даёшь, — тихонько сказала она Вере, пряча улыбку. Шура в это время, усевшись на диване, суетливо шарил по карманам. — Мы с Сашей от него рыдаем в два голоса, а у тебя он как шёлковый…
— Тётенька! Вот! — Шура наконец нашёл то, что искал. Улыбаясь, он протягивал Вере какую-то коробочку.
— Не бери! Не открывай! — вскрикнула Алина, но было поздно. Вера, приняв из рук
Шуры коробку, уже сняла крышку. Там на дне, облепленная обрезками блестящей фольги, лежала серёжка-снежинка, её, Верина серёжка, а по ней неторопливо ползали жирные, бескрылые мухи…Запах от мусорных мешков ударил в нос. Мухи, потревоженные появлением человека, с глухим гулом поднялись вверх. Сашка инстинктивно поморщился, постарался побыстрее преодолеть этот участок. Он пересёк уже половину пятнадцатого этажа Надоблачного уровня, самого нижнего (на Надоблачном была своя нумерация и начиналась она сверху, Сашка долго не мог к этому привыкнуть и поначалу часто путался), осталось обойти столовую, а там почти сразу начинался коридор к Южным КПП и лифту.
Здесь Сашке всё было хорошо знакомо. Узкий проход, отделяющий кухню от первой линии жилых отсеков, намертво задёрнутые жалюзи, безликие серые двери с тоскливыми номерками, всегда плотно прикрытые, словно так можно было спастись от кухонного чада — чада, с которым не справлялись даже мощные вытяжки. Пятьсот шестнадцать, пятьсот семнадцать… Сашкин взгляд заскользил по чёрным табличкам номеров, задержался на пятьсот восемнадцатом. Его квартира, та самая тесная клетушка, в которой он прожил несколько месяцев и к которой так и не успел привыкнуть. Интересно, она всё ещё пустует, мелькнула в голове бестолковая мысль.
Нет, он не тосковал по этому жилью, оно было временным, — Сашка всегда это понимал, — не своим, случайным, выданным ему напрокат, не в награду за какие-то заслуги, а просто потому что Никин отец, Павел Григорьевич Савельев, замолвил за Сашку словечко перед кое-кем. И этот кое-кто, пряча усмешку в холодных зелёных глазах, небрежно поставил свою подпись под ордером, жёсткую, резкую подпись, хорошо известную всей Башне, прямую и строгую, без всяких завитушек и украшений, состоящую только из одной фамилии — Литвинов.
И опять заметались, запутались мысли.
Ожили чужие голоса в голове.
…будто ты не знаешь, кто его папаша. И если ты думаешь, что я буду жалеть сына Литвинова, то ты плохо меня знаешь…
…если ты хоть словом, хоть намёком, кому-то из своих кураторов обмолвишься о событиях этой ночи, помни, Поляков, я тебя своими руками задушу. Лично…
Чужие голоса, чужие люди, которые по странной прихоти судьбы вдруг оказались ему родными. Хотя… какие они родные. Родные те, что остались внизу, на шестьдесят пятом. А эти…
Сашка вспомнил, как он завидовал большинству своих одноклассников — Нике, Марку, Стёпке Васнецову, Вере. Завидовал и втайне мечтал о другом, о несбыточном, как ему тогда казалось. И вот — сбылось. Родители — круче не бывает. Полный джек-пот. А он, потерянный и огорошенный обрушившимися на него новостями, не знает, как себя вести. Наверно, так чувствует себя нищий, на которого в одночасье свалилось сказочное богатство — тот тоже вроде бы и пытается строить какие-то планы, но в глубине души уже знает: всё равно всё будет прогулено, спущено, пропито, и останется только полная нечистот канава, да засаленные лохмотья некогда дорогой одежды…