"Фантастика 2025-7". Компиляция. Книги 1-25
Шрифт:
Нет, Петру не стоило говорить об этом — дружный, задорный смех стал ответом на его признание. Друзья смеялись долго, то и дело хлопали друг друга по спинам, показывая пальцем на Петра, готового вступить в драку снова. Наконец смех затих, и один из друзей сказал:
— Слушай, а ты забавный малый. Хочешь, пойдем с нами? Мы — студиозусы из Кенигсберга. Я — Макс, а это — Фридрих. До начала лекций остался месяц. Успеем дотащиться до Кенисгберга. Там, русский царь, ты сядешь на корабль и поедешь в свою Москву. Кстати, а почему ты покидаешь Кольберг?
— Меня едва не сожгли там по приговору суда, — признался Петр. Решили, что в меня вселился дьявол. Ах, я раньше так любил немцев, но теперь…
Парни снова
— Причем здесь немцы? Я учусь на философском факультете, приятель, и знаю, что всем людям во всех странах присущи одинаковые аффекты: нам нужно жрать, а поэтому мы все деремся за жратву, нам нужны бабы, а поэтому мы или деремся за баб, или придумываем ухищрения для овладения ими — поем песни, сочиняем стишки, затеваем ради них войны, а ещё всем нам хочется власти ради самой власти, а также ради жратвы и баб. Ну, разве я не прав? Так причем же здесь немцы? Повсюду нравы дики, ибо перечисленные мною аффекты не скоро оставят натуру человека. Скажи нам лучше, как тебя зовут, и здесь, на обочине этой дороги, мы скрепим нашу дружбу чаркой доброго швабского шнапса.
Петр, не евший с тех самых пор, как покинул борт «Дельфина», набросился на кровяную колбасу, хлеб и сыр приятелей, а те, с жадным любопытством следя за странным человеком, назвавшим себя царем Петром, не уставали подливать ему водки, и скоро Петр уже любил студентов, казавшихся ему такими же добрыми и приветливыми, как гостеприимные обитатели Немецкой слободы. А Макс, словно нарочно желая разрушить впечатление голодного человека о самом себе, говорил:
— Да, жрать ты, Петр, горазд. Я уж и пожалел, что пригласил тебя поесть. Да, мы, немцы, жадные и злые, жадные и злые. Не знаешь разве, какими мы можем быть? Ты, я вижу, на самом деле иностранец и, конечно уж, как воевали немцы друг с другом лет семьдесят назад, знать не можешь.
— Из-за чего вы воевали? — не переставая жевать, спросил Петр.
— Как? Из-за религиозных несогласий [21] . Но не в этом дело. Почитал бы ты, что пишет честный Филандер фон Зитевальт, видевший войну. — Макс, любивший поболтать, развалился на своем плаще. — О, сжечь деревню, перебив всех крестьян, изнасиловать женщину, привязав её к спине изувеченного отца или мужа, разрезать живот беременной — было обычным делом. В одной Саксонии за два года погибло не меньше миллиона — убиты или умерли от голода. С голодухи люди крали трупы с виселиц, выкапывали из могил, чтобы сварить и съесть. Братья ели мертвых сестер, дочери — матерей. Родители убивали детей, чтобы утолить голод, а потом, от стыда, убивали себя. Пишут, что в начале войны Германия имела шестнадцать миллионов жителей, а в конце всего четыре. Представляешь, во Франконии сейм даже разрешил мужчинам иметь двух жен, никому не разрешалось становиться монахом раньше шестидесяти лет, а духовенству милостиво дозволили жениться.
21
Тридцатилетняя война 1618–1648 г.
Петр даже на минуту оторвался от еды — от Лефорта он никогда не слышал о бедствиях, что когда-то постигли столь полюбившуюся Петру Германию. Красивые молодые лица студентов вдруг словно подернулись какой-то тенью, на мгновеье потеряли привлекательность свою, но друзья уже толкали в бок Петра, предлагая ему подняться:
— Эдак мы и до зимы до Кенигсберга не доберемся!
И зашагали по дороге, удаляясь от города, где русский царь едва не поплатился жизнью за что, что попытался помешать свершению жестокой казни. Студенты были столь щедры, к тому же они про себя решили, что их попутчик немного свихнулся, и часто давали ему по очереди свои
дымящиеся трубки, чтобы покурил дорогой, и Петр охотно брал их то у Макса, то у Фрица, а Макс без умолку болтал:— Значит, ты русский царь? О, это очень, очень хорошо! Чтобы немного подзаработать, мы в пути будем показывать тебя, говорить всяким деревенским лоботрясам, что за несколько крейцеров они смогут увидеть настоящего русского царя, корабль которого потерпел крушение неподалеку от Данцига. Ты умеешь говорить по-русски? Ну, скажи-ка!
Петр, улыбаясь, что-то произносил по-русски, и Макс с Фрицем, никогда не слышавшие русского языка, шлепали Петр по спине и со смешками говорили:
— О да, Питер, да, ты говоришь как настоящий русский царь!
— Нет, даже лучше, много лучше. Куда ему до тебя. Только пояснее выговаривай это «щ», сделай его долгим, как шипение вестфальского гуся. Ну-ка — щ-щ-щ-щ-и-и-и…
И Петр, тоже смеясь, уже не обижаясь на студентов, старался проговорить звук так, как требовали они. Но скоро Максу с Фрицем надоело учить попутчика, которого они считали почти дурачком, говорить на «настоящем русском языке». Понятно, что этот неуклюжий, долгоростый парень, побитый ими, не заслуживал внимания кенигсбергских студиозусов, и они, уже не замечая шагавшего подле них Петра, с юной живостью болтали.
— Максик, — говорил Фриц, — если трюк с русским царем по пути в альма матер не пройдет, нужно чем-то другим призаняться. Я будущий медик, а посему хочу предложить продавать одну полезную штуку — рецепт превернейший, к тому же все составные части под рукой.
— И что же это?
— Аква флорум омниум — вода всех цветов. Приготовляется это снадобье из свежего коровьего кала именно в сентябре, когда коровы питаются травами, набравшими за лето много целебных свойств. Кал собирается в холщовый мешочек, потом растворяется ключевой водой, или речной, что течет под мельничным колесом, потом мы нагреваем смесь в бутыли на медленном огне, пока не получится это драгоценное лекарство. Крестьяне и горожане за милую душу будут покупать его у нас, сразу чуя по запаху, что снадобье отменнейшее!
Но Макс пренебрежительно махнул рукой:
— Ха, стану я ковыряться в коровьем дерьме! Не лучше ли найти продавать корень мандрагоры? Я твердо знаю, что когда вешают какого-нибудь мужика, его семя, изливаясь на землю, рождает мандрагору. Корень этого растения, как известно, приносит богатство и здоровье. Только лучше рыть его при помощи собаки, да и уши нужно покрепче затыкать, а то корень этот так свистит, когда тащат его из земли, что рассудка лишиться можно.
Светлокудрый и голубоглазый Фридрих, выслушав приятеля, серьезно отвечал ему:
— Что ж, можно попробовать. Только слишком много времени потратим на поиски места казни — впереди одни деревни. Впрочем, и там, я слышал, по приговору местных властелинов вершатся казни. Если это так, то неплохо б разыскать тело повешенного вора, отрезать его руку, вытопить все сало и сделать из него свечу. После с этой свечкой, зажатой в мертвую руку, забирайся в любой дом — никто тебя не увидит. А что? Жить-то на что-то нужно до Кенигсберга, да и в альма матер деньги бы не помешали.
Петр, не вмешиваясь в беседу приятелей, удивлялся между тем: чего же стоит университетская наука, если два студента, будущие доктора, верят в волшебство?
— Неужели вас учат этому в университете? — спросил он вдруг.
Макс, с удивлением взглянув на спутника, задавшего свой вопрос коряво и косно, не мог произнести ни слова в течение минуты — Валаамова ослица заговорила! Потом хлопнул Петра по спине и с видом глубочайшего презрения сказал:
— Дикий русский царь! Не смей судить тех, кто учится в университете! Наука — это путеводная звезда каждого народа, каждого человека, и люди, не видящие этой звезды, бредут, точно слепые, в полном мраке!