"Фантастика 2025-7". Компиляция. Книги 1-25

— Спасите! Спасите! — неслись в зал истошные вопли дергавших ногами иудеев. На одном из них, видел Александр, стал тлеть подол хламиды. «Вавилонский царь» сидел ни жив ни мертв, он хотел было снова начать умолять князя, чтобы тот прекратил безобразное представление, но вот на сцене, шелестя огромными картонными крыльями с наклеенными на основу гусиными перьями, появился актер с усами, но тоже в белой одежде изображавший ангела Господня. В руке у него был ключ от замка, запиравшего клетку, на поясе — меч. Ангел попытался было в сопровождении чарующей музыки подпрыгнуть и уцепиться за нижний край клетки, и наконец ему это удалось, но, поболтавшись в воздухе, ангел, не имея сил взобраться наверх, упал на пол с сильным грохотом, а тут ещё из-за кулис выплыл актер-дворянчик в черной одежде и с черными крыльями за спиной. Изображая ангела тьмы, он набросился с деревянными мечом на Божьего ангела, тот не сумел защититься, и удар пришелся по крылу, сразу свалившемуся на сцену. Это обстоятельство, похоже, так огорчило ангела Божьего, что он, выхватив меч, с такой удалью набросился на Черного ангела, колотя его своим грозным оружием, что тот вначале схватился за ушибленные места, а потом постарался расквитаться с Божьим крылоносцем, забыв, видно, что ему следует поддаться и убежать за кулисы. И покуда шла битва между силами добра и силами зла, огонь в жаровнях горел все так же ярко, как прежде, и несчастные отроки вопили не умолкая, боясь ступить на раскаленный пол клетки. Но битве-таки пришел конец, потому что Божий ангел, как и положено, оказался проворнее ангела тьмы, убежавшего с расцарапанным лбом за кулисы. Вавилоняне, видно, тоже осознали бесполезность казни представителей Богоизбранного племени, а поэтому в такт музыке укатили жаровни, а клетка с Мисахом, Седрахом и Авденаго благополучно опустилась на сцену, ангел отпер её ключом, и отроки, морщась, боясь наступить на обожженные ноги, заковыляли вслед за ангелом, не забывшим подобрать отвалившееся крыло. На сфере вновь появился вавилонянский хор, пропевший здравицу как Богу, в которого они успели поверить, так и своему славному царю. При этом все снова протянули руки в сторону человека в багряной мантии и золоченой короне — к Александру, сидевшему в прескверном расположении духа: более мерзкого, жестокого, бессмысленного представления раньше ему не доводилось видеть. Но когда занавес опустился, тридцать пар рук отбарабанили неистовый, восторженный аплодисмент, и многие совсем по-холуйски выкрикивали слова благодарности в адрес премудрого устроителя и содержателя такого замечательного театра.

Ребров-Замостный, то и дело поглядывавший на Александра. всем своим видом выказывавшего негодование, сам помрачнел. Он искренне хотел доставить удовольствие гостю, которого сильно полюбил за наличие в нем черт характера, отсутствующих как у него самого, так и у столовавшихся в его доме лизоблюдов. Князь вновь был недоволен собой — ему не следовало приглашать в свой дом того, кто мог уличить его в глупости, безвкусии, жестокости, не замечаемых мелкопоместными подхалимами.

— А ну вон, вон!!! Подите!!! — закричал он дико, оборачиваясь к рукоплещущей толпе гостей. — Один хочу остаться, с одним лишь царем Вавилонским! Во0о-н!

Наталкиваясь на кресла, друг на друга, дворянчики заспешили к выходу, и через минуту их след простыл, а Ребров-Замостный, помолчав, спросил у Александра:

— Что ж, ваше величество, не по нраву пришлось тебе опера моя, «Царь Вавилонский»?

— Не по нраву, Евграф Ефимыч, — честно признался Александр. — Скажу, князь, откровенно: злобы в тебе, как у заплечных дел мастера. Со зверем лесным даже сравнивать тебя я не хочу. А потому в тебе такая злоба живет, что воспитан ты на мысли одной: я — богатый помещик, многими крестьянами владею, судьбами их, имуществом, чуть ли не душой, а посему все передо мною трепетать должно. Сам понимаешь, что никчемный ты человек, безо всякого таланта и образования, а при всем при том великой властью и большим состоянием обладаешь. От этого и невзгоды твои, понимаю…

Князь крепко обнял Александра, зашептал ему на ухо:

— Ой, понимаешь, понимаешь, родимый! Вот и оставайся со мною жить! Присным моим приятелем станешь, учить меня будешь добру, укорять, если неправду учиню, даже бить тебе себя позволю! На золоте есть будешь! Анансы у меня в оранжереях растут, дыни, виноград! А погреб винный какой! Ну, а главное-то, главное-то ты сейчас своими очами царственными увидишь — балет мой, балет! Ты посиди маленько, а я распоряжусь! Посиди!

Князь с несвойственной для его лет и полноты расторопностью унес за кулисы свое круглое тело, и уже спустя минут пять вновь послышалось пение скрипок и нежное постанывание английских рожков невидимого оркестра, занавес медленно уплыл вверх, и Александр теперь даже не с изумлением, а лишь с чувством омерзения увидел князя стоящим на обломке античной капители. Короткий хитон позволял видеть его толстые волосатые ноги, обвитые ремнями сандалий, позлащенных, на высокой подошве. Кудрявый парик на голове и венок, а также лук в руке дали Александру повод догадаться, что хозяин имения явился перед ним в обличии покровителя муз, Аполлона. вграф Ефимович покрасовался на своем возвышении, сделал несколько плавным движений, показывая всем своим видом, что натягивает тетиву, а потом Александр увидел, как откуда-то сверху спускаются на сцену девять юных созданий женского пола с ножками, застывшими в позе незавершенного прыжка. Александр понял, что видит спускающихся на толстых канатах муз — в руках у некоторых созданий женского пола имелись бутафорские атрибуты искусств, но главным было то, что одеты девицы-музы были в настолько короткие хитоны, выполненные к тому же из какой-то эфирно-дымчатой ткани, напоминавшей по плотности крылья стрекозы, что Александр даже заерзал на кресле, будучи по-прежнему украшенным короной и мантией царя вавилонян.

Под плавную музыку покровитель муз, поочередно беря каждую из своих воспитанниц за руку, станцевал менуэт, и все выглядело вполне благопристойно, хоть и очень скучно. Однако оркестр убыстрил темп исполняемой мелодии, походившей теперь не на изысканный европейский танец, а на диковатую пляску дикарей, и, к великому изумлению Александра, носительницы нескромных нарядов не только поспешили расстаться с атрибутами своих искусств, но одна за другой, не без помощи усатого Аполлона, расстались и со своими зефирными одеждами, оставшись в чем мать родила.

Александр смотрел на обнаженных танцующих девушек, розово-щеких, как и их владелец, ладно сложенных и выполнявших затейливые па легко и грациозно, и не испытывал никакого желания жадно и бесстыдно пожирать взглядом прелести красавиц. Напротив, ему хотелось отвернуться — он знал, что эти дворовые девки сластолюбивые и властолюбивого князя выполняют его волю и не могут отказаться от показа своего обнаженного тела незнакомому мужчине и, наверное, музыкантам невидимого оркестра.

«Как же можно было так поработить волю этих несчастных созданий, что они уже и не замечают безобразию, ужаса своего положения? — с тоской думал Александр, все ещё глядя на то, с какой простотой и откровенностью, изяществом и естественностью танцуют перед ним нагие балерины. — Неужели во многих родовых гнездах таких вот самодуров-князишек царит разврат, попрание человеческих чувств крепостных, низведенных до положения каких-нибудь древних рабов? И ведь эти рабы и сами-то не сознают, что, подчиняясь своим хозяевам выполняя их волю, потворствуют разврату, преступлению против Бога и Человечества! И почему я, недавний властелин России, не знал об этом безобразии, не казнил таких вот Ребровых-Замостных, не отменил своим указом крепостной зависимости? Значит, и я тоже виноват в том, что происходит сейчас на этой сцене, и меня тоже можно называть преступником и богоненавистником, попирающим в человеке образ Бога!»

А Ребров-Замостный между тем как-то незаметно для Александра тоже растерял в танце свои античные одежды, остался нагим, и нагота его старого тела оскорбила Александра чрезвычайно. Внезапно осознав, что шутовские одежды по-прежнему на нем, он резким ударом о колено переломил скипетр, сорвал с головы корону, а с плеч мантию. Вскочив на ноги, закричал повелительно и грозно:

— Что, ирод бесстыжий, и сейчас говорить будешь, что дворовые девки твои по воле своей да с превеликим желанием нагишом вытанцовывают, а ты между ними, похотник старый, в сраме, точно рыба в воде, купаешься! Э-эй, звание свое позоришь, предков память! А ещё князь! Завтра ж утром капитану-исправнику о поделках преступных твоих и пакостных жалобу подам! Сам в свидетели пойду!

Едва Александр начал свою гневную речь, у него мелькнула мысль, что балет сразу прекратится и музыка стихнет. Но ничуть не бывало: Ребров-Замостный и его голые плясуньи продолжали отчебучивать удалые коленца, и только князь метал на гостя мягкоукоризненный взгляд: «И чего вдруг человек взъерепенился?»

— Да кто тебе сказал, Василь Сергеич, милый, что девчата мои нагишом против своей воли танец ведут? — говорил Ребров-Замостный, чуть притомившись от резких движений. — Может, Терпс и хорочка моя, сиречь Дунька? А ну-ка, Дунька, говори господину офицеру, принуждал ли я тебя к сему бесстыдству?

— Не-а! — задорно ответила плясовица, уперевшая руки в боки и молотившая босыми ногами по доскам пола тай бойко и часто, что быстро-быстро подпрыгивали в такт движениям её изрядного размера груди. Мне дело оное очинно по душе, я перед барином своим или перед тем, на кого укажет он, ходить голая хоть с утра до вечера буду. Сие не черная работа. Или в поле спину гнуть лучше, или лен теребить да холсты ткать? Снимай мундир, барин хороший, да и иди в наш круг. У нас очинно весело! И-и-и-и! пронзительно взвизгнула Дунька-Терпсихора, а Ребров-Замотный наградил её за правильный ответ благодарным звонким шлепком по заду.

— А хоть всех муз опроси, Василь Сергеич, — ликовал князь, — каждая тебе тож самое ответит — хошь Клио, хошь Калиопа. А капитан-исправнику кляузу понесешь, так сам в неловком положении окажешься, потому как сей ответственный чин — мой заветный кум, если не сродственник прямой, и здесь, в театре, не раз гащивал да муз моих своими очесами видывал да руками поглаживал. А, что, музочки мои? Гладил вас Митрофан Никодимыч ручками своими?

Девицы, продолжали танцевать и ластиться к вихляшему бедрами князю, дружно захихикали:

— Еще как оглаживал, Евграф Ефимыч!

— Да и не токмо ручками одними прилаживался!

— Ну вот, видишь?! — радостно воскликнул барин. — И ты, Василь Сергеич, приложишься, ибо почетный ты гость, и никуда я тебя остель не выпущу, покуда не отведаешь моего творца. А готовил я сей товарец со тщанием, для наилучших моих друзей и гостей. Ну, любую выбирай, а хошь двух или сразу трех, да и веди в свои покои. Там найдешь ты усладу и не будешь больше поминать о капитане-исправнике, китайский бог!