"Фантастика 2025-80". Компиляция. Книги 1-28
Шрифт:
— Хм… А вам не приходило в голову, что он просто грохнет Лудо где-нибудь в тёмном уголке? Как изначально и задумывалось?
— Приходило, — признал Мерлин, — но, во-первых, я внимательно следил за Лудо, а во-вторых, очень скоро это перестало быть актуальным. Когда личности испытуемых стали смазываться… А вообще, конечно, вы правы: с моей стороны это было ребячеством, так что во всей этой ситуации я, по сути, оказался ничем не лучше Тома. Даже хуже: я взял ничего не соображающего идиота, не способного ни осознать, что с ним происходит, ни отвечать за свои поступки, и сделал его подопытным в эксперименте…
— Ладно, ладно, — перебил Фигаро, — вам очень жаль, мы поняли. Уж простите, Артур, но мне, более-менее, известна ваша насыщенная биография. Можете тут рефлексировать сколько угодно, но монстром вы никогда не были… Вы лучше объясните, что значит, «личности стали смазываться»?
— Ага, ага… Прямо Святой Мерлин. Только Демона куда-нибудь под коврик заметите… Что же до «стали размываться», так то и значит, что у испытуемых стали расплываться
— Обалдеть. — Фигаро открыл рот от изумления. — Ну и дела. А дальше-то что?
— Дальше… Как-то ко мне в кабинет зашел Артур Вильштейн, и рассказал, что между сознаниями участников эксперимента исчезают границы. Содержимое головы Риддла было так же доступно для него, Вильштейна, как и своё собственное. Знания в их головах сливались, объединяясь в огромный массив, к которому у всех был доступ… Старый Артур выглядел как-то странно: он вроде бы и говорил со мной, но, в то же время, словно отсутствовал в комнате. Знаете, как иногда говорят с детьми, которые задалбывают родителей вопросами, почему травка зелёная, или почему огонь жжётся? Я попытался вернуть его внимание, заставить как-то сфокусироваться. Спросил, как насчёт содержимого голов других людей? Не участников опыта? Вильштейн захлопал ресницами, пожал плечами, и ответил, что содержимое голов людей их мало интересует, потому что там — цитата — нет ничего особо интересного. Посмеялся немного, пожал мне руку и вышел. Тогда я впервые начал понимать, чем это всё закончится, но останавливать опыт было уже поздно.
Мерлин причмокнул губами, покачал головой и уставился в пол. Было видно, что старику не особо приятно вспоминать вещи, о которых он говорил.
— Через неделю после визита Вильштейна мы заметили, что подопытные активно используют телекинез и телепортацию на короткие расстояния. Однако это были не общеизвестные шорт-треккеры: их манипуляции с эфиром не вызывали в нём никаких колебаний. Не классическое колдовство — что-то другое. Сверхчеловеческие способности. Нечто со следующего, более высокого этажа. На третий месяц подопытные общались друг с другом исключительно телепатически, а информацию из книги считывали просто глянув в её сторону. Я надеялся, что Артур расскажет мне больше, но… Он много смеялся, похлопывал меня по плечу, обещал зайти вечером и поговорить за бутылочкой пивка, но… Но не приходил. Потом извинялся, говорил, что забыл, что у него башка забита всяким-разным, снова обещал зайти… Я не злился. У меня при разговорах с Вильштейном возникало чувство, что я — пятилетний пацан, копающийся в песочке, который предлагает папе-профессору поиграть с ним в куличики. Вильштейн… Они все просто смотрели сквозь меня. Улыбались, шутили, но это была просто вежливость. Но не Лудо. Лудо частенько забегал ко мне на рюмку кофе под вечер. Шутил — я имею в виду, шутил по-настоящему, благодарил меня за то, что «вправил ему мозги», рассказывал, как подложил канцелярскую кнопку Вильштейну в кресло, много издевался над учёными и философами Золотого века колдовства — к тому времени Лудо пристрастился к чтению, и, конечно, объяснял, что происходит с остальными подопытными. Он говорил так: все эти старики ищут истину, ту, которая с большой буквы, потому что всю жизнь этим занимались. А истина скучна. Она большая и холодная, как космическая пустота. Вот, болтал Лудо, сидя у меня в кабинете, сейчас эти чудики разберутся с пространством-временем, изучат всё вдоль и поперёк, разберут музыкальную шкатулку этого мира на запчасти, а дальше им станет скучно. Музыка закончится, и останется только холод и пыль на дне коробки. И тогда им либо придётся выдумывать новую игру, либо искать там — он показывал куда-то в небо — что-нибудь новое, неизведанное. Будто там оно есть, хохотал он. И, в конце концов, попросил меня отправить его на первый курс Академии. Мол, всю жизнь хотел учиться среди будущих колдунов. Я не возражал. К тому времени мне уже было всё равно: эксперимент удался… и провалился.
— Что случилось с теми, кто…
— Ушли. Просто ушли. Как-то раз я проснулся оттого, что в дверь моего кабинета ломился старший лаборант. Он, запыхавшись, доложил, что подопытных нет в зале апробации, куда они должны были приходить каждое утро. И вообще нигде нет, включая их комнаты. Они просто исчезли. Но Вильштейн по старой дружбе оставил мне записку на столе — на моём столе, чтоб его черти драли! Мол, спасибо за всё, но на Земле им больше делать нечего, потому как Земля — для людей, а они теперь уже не люди. Что эксперимент был интересным, он рад, что в нём поучаствовал, но с моей проблемой — Демоном — они ничего поделать не могут, и мне самому придётся с ним разбираться. Скотина неблагодарная.
— Но почему не ушёл Лудо?
— Не знаю, —
Мерлин покачал головой, — теперь уже не знаю. Раньше я думал, что дело в том, что его мозг изначально был повреждён, но теперь… Встретим его — спросим.За столом воцарилась тишина. Даже ветер за стенами притих, и только хлопали над крышей огромные невидимые крылья: ночной летун искал себе поживу; искал-искал, да почуял колдунов, и унёсся восвояси в мутную мглу, тоскливо завывая от мучившего его неизбывного голода.
— Как видите, — наконец подал голос Артур-Зигфрид Медичи, я скрыл от вас кусок биографии Луи де Фрикассо по единственной причине: я не люблю болтать налево и направо о своих неудачах. К тому же, вся эта история ничего не меняет: мы всё так же ищем Лудо и мы всё так же должны выпереть Демона из нашего мира навсегда, или, в идеале, уничтожить это существо, чем бы оно ни было… Мда, этот князь-колдун… Хорош, пострел! Оч-ч-ч-чень хорош! Найти жалкие кусочки информации и на их основе суметь — пусть и частично — повторить тот старый опыт… Тут нужны воля и незаурядный ум… И, конечно, глупость — куда без неё! Это ж какой бестолочью нужно быть, чтобы так рисковать!
— Примерно такой же, как и вы раньше? И, кстати, а почему вы сами не захотели участвовать в эксперименте «Локсли»? Вот и решили бы вопрос с Демоном уже давно.
— Эх, господин инквизитор, — Мерлин снисходительно усмехнулся, но в его усмешке было больше грусти, чем ехидства, — Боюсь, к тому времени, когда я бы смог разобраться с Демоном, мне бы уже не было дела ни до него, ни до этого мира в целом. Ну, ничего: вот найдём Лудо, устроим ему допрос с пристрастием, выгоним Демона, а потом… Кстати, Фигаро, вы задумывались, что будете делать потом?
— Нет. — Следователь хрустнул в темноте крекером. — У меня голова так далеко не работает. А вообще… Вернулся бы, наверное, в Нижний Тудым, въехал в новый дом, заказывал бы у тётушки Марты обеды и ужины, а на выходных ездил с Гастоном — ну, который управляющим у господина Матика, городского головы — на рыбалку. И на охоту. Я теперь состоятельный следователь, могу каждую осень на Чёрных прудах уток стрелять.
— А не заскучали бы?
— Так мне жизнь заскучать не даёт, вы же сами знаете. Постоянно какая-нибудь работа подворачивается… А вы, Френн? Тоже обратно в Тудым?
— Кукиш вам с маслом. В Тудым не хочу — опостылел он мне. Поперёк горла сидит, вот верите? Гробница моей карьеры, чтоб её… И в Столицу не хочу, муторно мне в столице. Тошнит от этих гнусных морд, тошнит от бюрократии, тошнит от шума, от копоти, от барышень кисейных, от автобусов…
— Святый Эфир, а автобусы-то вам чем не угодили?
— Вы, Фигаро, когда-нибудь ездили на автобусе?
— М-м-м-м… Нет, не доводилось. А что? Неужели это так страшно?
— А вот представьте себе: залезаешь ты в эту керосиновую будку… хотя сейчас они больше на двигателях Дизеля, но воняют от этого не меньше. В автобусе всего сорок мест, стоять запрещено по правилам, да кто ж у нас те правила соблюдает! Особенно на дорогах. Так что набивается этот самый автобус как жестянка с рыбой-шпротой, так, что не продохнуть. Жара, мотор воняет, пол трясётся, вокруг все, пардон, потеют, а некоторые граждане так и вообще, с позволения сказать, не всегда моются-с… Да… И тогда начинается самое страшное: сражение между старухой, которой жарко, и старухой, которой дует из окна…
Следователь не выдержал, и захохотал: уж слишком эмоционально описывал инквизитор столичный автобус; в придыханиях голоса Френна чувствовались апокалиптические нотки блаженного пророка живописующего ужасы библейской преисподней. Похоже, общественный транспорт успел оставить в душе инквизитора неизгладимый след.
— Кстати, — отсмеявшись, сказал он, — а как насчёт вас, Артур? Вы же привязаны к Орбу, а, стало быть, к его носителю. Так и будете летать призраком?
— Во-первых, Фигаро, — Мерлин надменно фыркнул, — я бы, разумеется, засел за изобретение способа возвращения себе физического тела. Конечно, с подстраховкой в виде Орба — как оказалось, это отличная штука, и весьма удобная. Во-вторых, если вы не забыли, я и в форме призрака могу очень и очень немало. Да, есть определённые трудности, но к ним привыкаешь. Однако глобальных планов у меня нет. Я часто думал: ну, вот, стану я опять живым. Мерлином Первым, хозяином Белой Башни. Вернусь туда, настрою эту штуку, заделаюсь королём мира, нагну всех по новой — так, что ли? Нет, Фигаро, нет. Времена Квадриптиха закончились. Мы уже поигрались в мировое господство. Кое-что получилось, кое-где можно было бы и лучше, а с некоторыми проблемами мы до сих пор не можем разгрестись. Спасём мир — там подумаем. А не спасём… Ну, значит, не подумаем. А пока что валите спать — третий час уже… А, Френн уже дрыхнет. Ясно. Ну-ка мы его сейчас аккуратненько на кровать…
Сквозь снег
К утру буря утихла, и над Дальней Хлябью вновь засияло солнце. Чистую глубину синего как бездонное озеро неба не нарушали даже лёгкие пёрышки облаков; ветер стих, и воцарился полный штиль. Из-под сугробов, которые неожиданно оказались старыми деревянными избами, выкапывались жители, и с крутым матерком махали лопатами, расчищая окна и двери. Вышли на центральные улицы автоматоны со снегоуборочными ковшами, и их «пастухи» — механики, закинувшие на плечи измазанные в машинном масле массивные заводные ключи. Отряхнули снег заводские корпуса, жилые сектора, завизжали пилорамы, выдохнули дым трубы, и как будто и не бывало бури. Прогноз, судя по всему, обещал хорошую погоду на несколько дней, потому как отряды трапперов, старателей и прочих искателей удачи потянулись к границам обжитой зоны.