"Фантастика 2025-80". Компиляция. Книги 1-28
Шрифт:
С места поднялся высокий сутулый старик; его короткая козлиная бородёнка тряслась от возмущения, карие глаза метали молнии, а узловатые, но всё ещё крепкие пальцы яростно сжимались в кулаки.
Артур Вильштейн, тёзка Мерлина и адская заноза в коллективной заднице научной когорты, водрузил на нос сложный оптический прибор — помесь очков и бинокля, начинённый также всевозможными сканерами, эфир-линзами и прочими наворотами, поднял руку, создавая перед собой голосовой усилитель (что, вообще-то, в этом зале строго запрещалось), и возмущённо заорал:
— Бруне! Мы же обсуждали этот вопрос миллион раз! Мы можем как угодно экспериментировать с общественными моделями — общество, в конце концов, само что только с собой не делало!
— Должно и нужно. — Тихо сказал Мерлин.
Сказал-то он тихо, но услышали его все; за столько лет слух присутствующих в этом зале настроился так, чтобы подмечать малейшие нотки недовольства в голосе шефа. Мерлин был не особо злым, но намеренно злить его точно не следовало. А у Вильштейна, судя по тону главы Квадриптиха, это только что получилось.
— Ты, Артур, говоришь, что мы не должны совать свои пальчики в человеческую природу? — Мерлин рассеяно постучал ручкой по столешнице. — А с какого такого ляда — не должны? Мы заседаем в этом зале уже семьдесят третий раз, и всё по одному и тому же поводу. Мы — так уже вышло — можем глобально изменить общество. Не пушками и революциями, а мягкой силой. Инструменты у нас есть. Такой случай выпадает один раз на сто миллионов лет в ста миллионах миров, и я думаю, что сильно занизил цифры. Мы ничего не хотим для себя — у нас и так всё есть. Мы хотим, казалось бы, простой вещи: чтобы люди перестали грызть друг другу глотки, установили между собой хотя бы нейтральные взаимоотношения, и начали работать над тем, как превратить свой мир из отхожей дыры в нечто более-менее сносное.
— Артур, послушай…
— Нет, это ты послушай!
Мерлин встал с кресла.
Весь остальной зал в кресла вжался, явно жалея, что у них отсутствует ручка экстренного катапультирования.
Артур-Зигфрид был явно чем-то раздосадован. Вот только чем?
— Человек рождается в мире, где правит бал энтропия. Рождается для того, чтобы кое-как протянуть лет семьдесят — это если повезёт — и помереть, так ничего толком и не поняв ни про жизнь, ни про себя. Хотя, скорее всего, его доконают вирусы, бактерии, упавшее дерево или голодный медведь. А то и просто сила гравитации: люди очень плохо плавают и крайне недалеко летают. Но, скорее всего, человека, так или иначе, сведёт в могилу представитель его же вида. Войны. Убийства. Кровь и золото — и ни хрена не меняется уже несколько тысяч лет.
Мерлин рухнул в кресло, извлёк из воздуха портсигар, и закурил. Зал напрягся ещё сильнее: если старик тянулся за сигаретой, значит, дело пахло керосином.
— Пять миллионов лет назад какие-то грязные обезьяны залезли в эфирную аномалию и обрели разум. И сейчас мы отличаемся от этих обезьян… да, практически, ничем. Жадность, стремление набить брюхо, размножиться и пережить соседа — вот основа пресловутой «человеческой природы», Артур! Меньше процента человеческой популяции хотя бы пытается создавать нечто новое, меньше полупроцента имеют коэффициент интеллекта чуть выше, чем у морской свинки! Твоя пресловутая «человеческая природа» — просто огромная тачка с эволюционным перегноем, из которого иногда вырастают розы. Но розы преходящи и цветут редко, а вонь от тачки вечна и неизбывна. Мириады обезьян-инвалидов калечащих своих детёнышей по образу и подобию своему тянут и тянут за собой огромный хвост ментального амбре, и наша задача — именно задача, в инженерном смысле этого слова — исправить это раз и навсегда.
Мерлин затянулся, одним махом докурив оставшуюся треть сигареты, влепил окурок в один из пюпитров и медленно обвёл взглядом притихший зал. Из зала долетели шепотки облегчения; непонятно было, почему старик так разошёлся, но уже стало ясно, что в пепел он никого обращать не будет.
— Я расконсервирую лаборатории «Локсли». В частном порядке. — Мерлин устало вытер пот со лба рукавом мантии, и рухнул обратно
в кресло. — Можете начинать выть, что у нас тут автократия, но я никого не призываю присоединяться к проекту насильно. Кто хочет, добро пожаловать. Можете поднимать руки — Бруне, запиши, пожалуйста, кто с нами… Ага… Ага… Почти половина Когорты. Ну, я так и думал… Вопросы?Вильштейн, было, открыл рот, но Мерлин щелчком разбил висящее у того перед носом заклятье-звукоусилитель.
Сухой поджарый колдун в стильной чёрной мантии с карминовым подбоем поднял руку.
— Да, господин Риддл?
Томаш Риддл, заведующий кафедрой Чёрного колдовства и прикладной некромантии аккуратно поправил свои подкрученные тонкие усики, и спросил:
— Артур, ты знаешь, что я всегда топил за проект «Локсли». Но мы заморозили его по определённой причине. Эксперименты на мышках и обезьянках закончены, нужно двигаться дальше.
— Мы двинемся дальше. — Мерлин шумно вздохнул, успокаиваясь. — Человеческий мозг. Интенсивное развитие неокортекса, модификация системы гормонального управления, влияние на нижние слои ауры, расширение колдовского потенциала, и далее по списку. Эволюция будет лепить сверхчеловека еще Эфир весть сколько лет. Но не успеет: всё закончится, как только бесхвостые обезьяны сообразят, как расщепить атом. Мы же создадим Хомо Новуса за несколько лет. Но он не станет стремиться к власти. Он шагнёт к звёздам… Что?
Вильштейн, опустив плечи, печально качал головой. Старый колдун снял очки, аккуратно положил их на стол, одёрнул рукава, и, наконец, сказал:
— Артур, ты старый дурак. Великовозрастный мальчишка-болван. Тебе каждый раз приходит в голову новая идея — иногда хорошая, иногда не очень — и ты носишься с ней как с писаной торбой, точно девица, которая увидела в ткацкой лавке красивое платье, и теперь не будет спать ночами, пока его не купит… Ну с чего ты взял, что твой Хомо Новус станет покорять звёзды? Мы даже не знаем, что такое разум, а ты уже бежишь превращать его в сверхразум. Что если он окажется опаснее упомянутой тобой бомбы на основе атомного деления?
– Ты думаешь, что сверхчеловек обратит этот мир в пепел? — Артух ехидно усмехнулся; несмотря на занудный гундёж своего тезки, он уже понимал, что дело выгорело. Минимум, половина Когорты с ним, а это самое главное.
— Нет, — Вильштейн печально опустил глаза. — Я думаю, твоему сверхчеловеку на мир будет наплевать.
Кабинет Артура Вильштейна отличался от личных кабинетов прочих колдунов Башни, и отличался разительно. Согласно некоей неписанной традиции обиталище колдуна должно было быть похоже на только что взорванный шаровой молнией архив: погребённый под стопками бумаг и книг стол, книги на полках, книги на полу, доски с чертежами и заклятьями, странные загадочные механизмы, алхимические реторты… Особым шиком считалось иметь где-нибудь на полке говорящий череп, время от времени изрекающий зловещие пророчества или слугу-некрота (у Риддла их было пять, причём все — женского пола; о специфических пристрастиях Томаша знала вся башня, но всем давно было плевать, уж слишком хорошим специалистом он был).
Кабинет Вильштейна больше напоминал комнату небогатого отставного генерала, вышедшего на пенсию: маленькая жёсткая кровать у стены на случай, если сон застигал старика прямо здесь, аккуратные бежевые занавесочки на окнах, за которыми в тёмном лесу с мохнатых ветвей зелёных елей падали на ковёр из мха тяжелые капли воды (Мерлин не знал, где Вильштейн раздобыл этот вид, но не мог не признать, что его умиротворяющее действие оказывало влияние и на него), стол, на котором у подставки для перьев лежала небольшая стопка бумаг, шкаф, да, собственно, и всё. Книги тут были, но немного; главным образом, алхимические карты и справочники, но они не валялись где попало, а чинно стояли на полках. И освещение: мягкий приглушенный свет, похожий на отблеск дрожащих на ветру свечей.