"Фантастика 2025-99". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
…и если все оборвется до того, как я выберусь на поверхность, если все закончится, пока сплю, то это будет самый правильный, самый счастливый исход, о каком только можно мечтать мечтать мечтать…»
Кабинка остановилась. Кратов очнулся, закрутил головой, приходя в себя. Оказывается, все это время он сидел в неудобной позе, привалившись к стене. Ужасно хотелось протереть глаза, но об этом стоило надолго забыть. Он продул гермошлем струей слабого нейростимулятора с легким ароматом свежесваренного кофе. Выпрямился на негнущихся от долгого сидения ногах. Он все еще был жив и в полном сознании. «Меня зовут Константин Кратов, мне сорок четыре года, у меня есть две любимые женщины, а еще дочь и сын, я одолел безумное расстояние и теперь стою на пороге… на пороге… один бог знает, на пороге чего я сейчас стою».
169
Сёкуси-найсинно (1151-1201). Перевод с японского В. Марковой.
Он выждал с полминуты в надежде, что когитр или его аналог в этом замкнутом пространстве отдадут какое-нибудь осмысленное распоряжение.
Теперь он стоял посреди необозримого лавового поля под бездонным черным небом. Потрясенный, раздавленный божественным, ни в какое воображение не помещающимся зрелищем, что явилось его человеческим глазам.
Эксаскаф «Гарпун Судного Дня» входил в Белую Цитадель.
8
Белая Цитадель имела дурную славу. Она не пропускала внутрь никакие материальные объекты. Это в незапамятные еще времена поставило крест на ее исследованиях. Ожидалось, что объект с массой средней планеты сумеет продавить защиту. Так, по крайней мере, утверждалось в «длинном сообщении».
Так пропустит или нет?..
Прежде чем Кратов успел проникнуться величием момента истины, правота авторов «длинного сообщения» получила однозначное подтверждение.
Черный бархат небес утратил свою безукоризненную неразрывность. Словно бы в занавес, скрывающий сцену перед началом действа, кто-то выстрелил из дробовика и наделал множество прорех, сквозь которые ударили кинжально-острые лучи ослепительного белого света. Проникая по эту сторону занавеса, лучи начинали жить собственной жизнью, мельчились, рассыпались, роились подобно внезапно самоорганизовавшемуся сборищу светляков, обтекая «Гарпун» и образуя красивые симметричные фигуры. Кратов провожал взглядом их полет, безуспешно пытаясь захватить в поле зрения творившееся над головой мельтешение целиком. Светляки обогнули эксаскаф и скрылись из виду, небо на короткий миг вернуло себе первозданный вид. И вдруг разошлось прямо по курсу движения корабля на две равных непроницаемо-черных половинки, а в стремительно увеличивавшемся просвете открывался уже чужой мир. Он не поражал новизной, складывался из вполне привычных элементов: светила большие и малые… планеты, по большей части окольцованные… кучные метеоритные потоки… облака и струи светящегося межзвездного газа… Но безумных космических расстояний, всех этих световых годов и парсеков здесь не было и в помине. Небесные тела пребывали в нещадной тесноте и едва ли не налетали одно на другое, но однако же чудом не сталкивались, резво выписывая замысловатые траектории, как будто некая покровительственная сила в самый последний момент разводила их на безопасное расстояние. О привычных законах механики можно было забыть. Никаких эллиптических орбит, не говоря уже о концентрических, никакого противоположения центробежных и центростремительных сил, никакой небесной механики. Вселенский произвол, свобода и беззаконие. «Гарпун» осторожно, как бы на цыпочках, вплывал в эту вольницу, и непохоже было, чтобы его движением кто-нибудь сознательно управлял. Вернее всего, он вынужденно принимал новые правила игры и отдавался во власть той силы, что уберегала иную вселенную от полного хаоса и разрушения. Громадная, бледная, как ядовитый гриб, планета в тонкой газовой оболочке проплыла мимо, едва не задев корабль дымчатым боком. Неотвратимо и смертоносно заходили в лобовую атаку своры астероидов-убийц, свинцово-серые, пористые и как бы обкатанные незримым прибоем, но затем, словно бы спохватившись, забирали книзу и кверху. Далеко впереди пылал кислотной бирюзой сплюснутый диск не то далекой галактики, не то близкого звездного скопления. Раскрученный пращой мегаломанского Давида, надвигался плазменный шар, ясно-желтый, в бурой сетке супергрануляции, в просторной, едва ли не в два диаметра, перистой короне. Не доходя порядочно, вдруг исполнился благоразумия и принял влево, мало не чиркнув гигантским, в половину вселенной, раскаленным боком по курившейся уже газовыми гейзерами поверхности «Гарпуна». Более всего Кратов желал бы попятиться и где-нибудь укрыться, но ничего годного для этих целей на лавовом поле, сомнительной во многих отношениях тверди, не имелось. Никогда еще не бывал он в столь близком соседстве с настоящей, полновесной звездой. Разминувшись на встречных курсах, небесные тела, звезда и эксаскаф, проследовали каждое по своим делам. Напоследок, словно бы в запоздалой попытке все же прихватить дармовой трофей, звезда вдруг выбросила в пространство длинное витое щупальце протуберанца. Дымящийся янтарный змей, следуя рериховскому роковому сюжету, опоясал планету кольцом обречения, но не счел добычу заслуживающей стараний и слабодушно распался мерцающими блестками. «А ведь это та самая метрика, которая хочет вытеснить нас с нашего места в иерархии Мульти-Метра, – подумал Кратов, вспомнив зловещее предупреждение, озвученное доктором Утупсурвиксу. – Не сказать, будто выглядит агрессивно, но что-то хищное в ней проглядывает. Судя по той толкотне, что здесь творится, в ее потугах есть физически определенный здравый смысл. Быть может, перенаселенность выталкивает ее на более высокий уровень потому, что там отпущено больше простора? Слишком осознанное решение для неодушевленных структур. А модель Живой Вселенной, как мы с доктором Утупсурвиксу договорились, в научной картине мира есть пройденный этап…»
«Гарпун» между тем вонзался, как ему и надлежало, исходя из названия, в очередной разрыв пространственного континуума. «Разрыв континуума»! На слух звучало страшновато и не без налета дурновкусия, выглядело же довольно мирно и эстетично. Если это и был иной космос, то на первый взгляд вполне шаблонный и, в отличие от метрики-хищницы, несколько анемичный. Кратову пришлось отказаться от идеи, будто более высокая позиция в Мульти-Метре предполагает больше метрического пространства. Этот космос выглядел совершенно заброшенным, как чулан старинного дома. Бесконечно далекие лоскуты звездных скоплений, не складывающиеся в циклические форматы галактик. Темно-синие лохмотья пылевых облаков, в художественном беспорядке раскиданные по черному заднику вселенской пустоши. И окаймленное ярко-голубым светящимся газом око галактического тайфуна прямо по курсу корабля. Внезапно в картину запустения вторглись инородные элементы. Из ниоткуда, из ничего навстречу эксаскафу прянули колоссальных размеров и безукоризненных очертаний пирамиды. Как будто творец этого мира решил развлечь гостей спроецированной на бархатный экран объемной мультипликацией. Отполированные до металлического блеска ребра пирамид посверкивали звездным светом. Не проявляя никаких намерений, ни дурных, ни добрых, геометрические артефакты, вне всякого сомнения рукотворные, выстраивались вдоль траектории движения корабля величественным эскортом. Око же тайфуна наползало с пугающей скоростью и перед тем, как поглотить «Гарпун» с его обеспамятевшим пассажиром, ирис [170] ока внезапно сделался свирепо-багровым, а зрачок налился нестерпимой слепящей голубизной. Кратов безотчетно прикрыл лицо руками, не успев вспомнить о светофильтрах…
170
В контексте анатомии «ирис» (лат. Iris) – это радужная оболочка глаза.
А когда вспомнил, перед ним уже простирался новый мир.
Кто там говорил о том, что дочерняя реплика не наследует свойств материнской? Все тот же доктор Утупсурвиксу? Так вот: он заблуждался. Ему было простительно, он не мог видеть то, что видел Кратов.
Метрика, которая в теории должна быть старше только что пройденной, выглядела, однако же, весьма обжитой и жизнерадостной. Никаких знаков вырождения и упадка. Никакой клинической перенаселенности. Все взвешенно и гармонично. И повсеместные следы присутствия астроинженерии. Увы, Кратов был не в том состоянии, чтобы испытывать
профессиональный ксенологический зуд во всех органах восприятия. Механически отметив богатое поле деятельности для таких, как он, и с сожалением заключив, что видит око, да зуб неймет, он лишь пытался захватить в поле зрения свое и регистраторов как можно больше образов иного мира. Светила с планетами в туманных ореолах атмосфер и бликующих океанских зеркалах. Космические крепости из губчатого зеленоватого металла с блистающими хрустальными вставками. Легко узнаваемые галактические маяки и пит-стопы. Странноватые газовые пузыри с неуместной в открытом космосе радужной интерференцией на оболочках. Прерывистые цветные трассы перед самым носом эксаскафа, как если бы кто-то временами открывал предупредительный огонь. И внезапный камнепад, если быть точным – камнелет, прямо в лицо! Мириады серых ноздреватых глыб внушительных размеров запросто могли бы если не разнести вдрызг, то наделать свежих кратеров на не защищенной от внешней угрозы поверхности корабля. Или все же защищенной?.. Прояснить это обстоятельство Кратов не успел, потому что в очередной раз пропустил момент перехода, случившийся как нельзя кстати.Они входили в вязкое слоистое марево зеленовато-болотного цвета. Кто бы мог подумать, что межзвездный эфир может обладать плотностью и цветом?! Тот, кто создавал этот мир, хотя бы даже и в переносном смысле, имел недюжинные наклонности к экспериментаторству… Мутное желе поглотило корабль и Кратова, и хотя «Гарпун» продолжал двигаться, ход его был сильно стеснен и требовал ощутимых усилий. Не хватало еще встать на вынужденный прикол посреди этой мировой трясины и бесславно закончить так задорно начавшееся путешествие. Впереди тускло маячили размытые огоньки, которые можно было бы принять за местные звезды, кабы они не совершали ленивые беспорядочные эволюции подобно светлякам в ночи. Один из таких светляков, подтянувшись достаточно близко, вдруг засиял и рассыпался васильковым фейерверком. Салют застиг Кратова врасплох, но тот был уже достаточно потрясен разного рода феериями и порядком отупел, чтобы отреагировать, как того требовали обстоятельства. Огненные брызги с неожиданной деликатностью обтекли планету и незамедлительно выкинули очередной фортель – соединились тонкими блескучими нитями в паутину, оставив посередке трехлепестковый проход, который предназначался отнюдь не «Гарпуну». Навстречу ему, принимая левее и выше, величаво и бесшумно проследовал трехслойный диск, богато и причудливо инкрустированный зеркальным металлом по грубой плитчатой броне. Зеленое вязло содрогнулось…
И сменилось глубокой угольной пустотой. Кратов уловил перемены по тому, как втиснуло его спиной в двери кабинки. Не каждый день испытываешь чувство, будто планета вырывается из-под ног. Клочья болотистой субстанции потерянно блуждали в пространстве и таяли за полной своей неуместностью. А на корабль наползали уже отовсюду ослепительно-пурпурные спутанные пряди самого неприятного вида. Было в них что-то замогильное, потустороннее. Скатавшийся в куделю старый театральный парик; истлевшая авангардистская хламида; тугие струи наркотических дымов. За призрачными перевивами сиротливо помаргивали редкие далекие звезды, которых не набралось бы даже на паршивенькое созвездие…
Небеса воспламенились. Жаркая волна прокатилась по мирозданию. Внутри шлема размеренно, дабы не спровоцировать панику, замигал температурный датчик. Кратов скосил на него глаза: семьсот по Кельвину, как на Меркурии в недобрый час. Что послужило тому причиной, гадать не приходилось. «Гарпун» входил в узкий по астрономическим меркам зазор между двумя плазменными сферами, в которых можно было бы заподозрить звезды на ранней или поздней, кому как нравится, стадии эволюции. Но для звезд они были малы – так, два субзвездных объекта, раскаленных один добела, другой докрасна, решительно настроенных на скорое и дефинитивное слияние. И уж что за такой коллизией последует, чудовищный взрыв и разлет астрального вещества либо слияние и перерождение в нечто новое, прежде не виданное, Кратов был бы счастлив узнать, но менее всего желал бы при том присутствовать. Короны субзвезд уже переплетались, а «Гарпун» все еще не мог выбраться из зазора, двигался медленно, слишком медленно, чтобы покинуть эту неприветливую метрику без ущерба. Кратов огляделся. Увы, ущерб был налицо: крылья-эмиттеры, которым надлежало обеспечивать ЭМ-связь и в том числе призвать на помощь по возвращении в субсвет на финальном этапе миссии, от звездного жара оплавились, опали, и теперь эксаскаф походил уже не на шмеля, а на жалкий комок смолы, готовый вот-вот растечься глянцевой лужицей. «Восемьсот Кельвина», – мысленно отметил Кратов. Если кто-то здесь намерен добраться до пункта назначения, то сейчас самое время уносить ноги. Он зажмурился, понимая, что от него, простого пассажира на борту непростого судна, не зависит ровным счетом ничего. А потом, подумавши: «Какого, собственно, черта?!», открыл глаза и с гибельным восторгом, как писал и пел классик, отдался невообразимому зрелищу с головой.
Момент перехода остался незаметен: то ли Кратов все еще был под впечатлением от только что увиденного и не успевал переварить стоявшие перед глазами образы, то ли метрики были в тесном соседстве. Космосом в привычном понимании это не было вовсе, а целиком являло собой бесконечную инсталляцию из лиловых на черном фоне, светящихся изнутри фигур, словно бы отлитых из пластика. Так выглядела бы выдавленная из исполинского тюбика краска, не успевшая растечься по палитре и застывшая на полпути к холсту. Фигуры перетекали из одной в другую, сплетались, образуя выпуклые арки и петли. Все в этом мире было скруглено, сглажено, ни единого угла, ни тупого, ни острого, лишь замершие всплески материи. Эластичные оттененные переходы между фигурами будили смутное ощущение живой плоти, хотя, конечно же, ничего живого в них не было, всего лишь такое мироустройство, такой самобытный космос, без сгустков раскаленной плазмы, без сплавленных из рассеянной в пространстве пыли каменных шариков, от начала до конца своего заполненный лиловыми абстракциями, отрицающими классическую геометрию, но с мегалитической наглядностью манифестировавшими все парадоксальные геометрии, не исключая эллиптической и заканчивая черт-те чем. Если в этом мире и была какая-то жизнь – почему бы, собственно, ей и не быть? – представить себе ее формы и метаболизм было настолько затруднительно, что Кратов даже и не рискнул.
Он стоял истуканом посреди чужого космоса, вжавшись спиной в двери кабинки, что сообщало ему хотя бы некоторое ощущение реальности. Где-то на задворках сознания блуждала тщеславная мыслишка: сейчас он видит то, что никому и никогда более видеть не дано. Ради этого он и отправился в это безрассудное путешествие. Если какая-то информация сохранится на регистраторах скафандра и в фиксирующих системах, которыми в изобилии оснащен был «Гарпун», передать все безумие увиденного она все едино будет не в состоянии.
Словно бы нарочно, чтобы дать его мозгу передышку, вселенские перспективы сменились кое-чем традиционным, но в силу этой своей нарочитой традиционности в концепцию Мульти-Метра не вписывавшимся. Без всякого перехода, буквально в единое мгновение эластичная вселенная сменилась камерным, греющим душу голубым небесным простором в кудрявых облачках. Никакого космизма в пейзаже не было вовсе. Кратову почудилось даже, будто он ощутил потоки воздуха, сквозь которые с усилием проталкивался «Гарпун». Над лавовым полем поднялись пыльные языки, вдоль горизонта загуляли смерчевые хоботы. Это было парадоксально: планета погрузилась в атмосферу другой планеты без сколько-нибудь разрушительных последствий для обеих. Все дело заключалось в масштабах. На вид комфортные и наверняка обитаемые миры этой метрики были слишком велики, чтобы со сколько-нибудь заметным драматизмом реагировать на вторжение микроскопически малого инородного тела, что бы означенное тело о себе ни мнило. Кто там говорил о великанах форруэлалимах, о колоссах тагонараннах? Расслабленно наблюдая за проплывающими над головой облачками и загодя прикидывая, за что бы ухватиться, когда в его крохотном мирке разгуляется настоящая буря, Кратов невольно представлял, как откуда-то снизу вдруг воздымется апокалиптическая разверстая длань, и громадным сверкающим пинцетом ухватив «Гарпун», как диковинное насекомое, пришпилит его на булавку в своей энтомологической коллекции.