Фантастика и Детективы, 2013 № 08

— Д-да.

— Олег? Простите, не знаю отчества…

Тихий, дрожащий, женский голос. Они всегда говорят тихо и трепетно — звонящие мне женщины. Мужчин на той стороне приходится слышать редко — мы, мужчины, прагматичны, мы не умеем признавать в себе слабости веры.

— П-просто Олег.

— Мне посоветовали…

Пауза. Я могу помолчать в ответ. Выслушать всхлипывания и посочувствовать авансом — мне ведь не звонят просто так. Только зачем все это?

— Да, я м-могу. Но ничего н-не обещаю.

И она начинает рассказывать. Сбивчиво, вспоминая ненужные мне подробности, захлебываясь от неинтересных мне эмоций. Вроде бы — о сыне? Не вдаваясь, вяло ковыряю в тарелке, но и не прерываю — пусть выговаривается. Зато потом нам обоим будет проще.

— Для этого нужно встретиться?

— К-конечно, — я называю место, в парке, — когда вам у-добно.

Договариваемся о времени — ей надо как можно быстрее, потому что оно, время, как всегда, не терпит, но добраться сюда у неё получится только после обеда. Хорошо — мне-то некуда торопиться. Рассказываю, как я выгляжу — не думаю, что женщина ошибется, когда увидит — я похож на мертвеца, выбравшегося из закоулков своего парка-кладбища. Предупреждаю еще раз, что, скорее всего, конкретного ничего не почувствую, но на единственный, самый для неё главный вопрос, отвечу. Опять же — «скорее всего».

Только на вопрос жизни и смерти, но никаких где, как и, тем более, почему. Мои серферы обычно делятся только радостью. Их радость — это чья-то боль и моё безразличие.

Но вдруг — легкое шевеление вне границ её телефонных страданий. Серферы покачиваются на волнах боли. Что-то здесь есть, в её словах, в её беде, да — собеседнице может быть полезна встреча со мной. Или да, или нет.

— Д-до встречи.

— Олег, я очень надеюсь…

Надежда — соломинка. Отключаю телефон и возвращаюсь к остывшей лепешке-яичнице. Нет, мне не безразлично, неправда. Может быть, такие консультации — сжатое поле моей безнадежной соломенной жизни. Мы встретимся — после обеда.

Серферы расслабленно покачиваются, щупальца сонно колышутся на поверхности. Едва уловимое, довольное подрагивание — единственное, что связывает их с переживаниями моей собеседницы.

Закончить с завтраком я опять не успел — в дверь позвонили. Гости? В такое время? Ко мне? Утро своей насыщенностью попыталось нарушить монотонное однообразие жизни. Э, нет, кофе — последний элемент ритуала, после которого я считаю себя готовым попытаться дотянуть до вечера. Его я все-таки допил и потащился открывать. Не спеша, пытаясь сдерживать ход событий в привычном русле. Не повезло один раз — не ошиблись телефонным номером, может быть, повезет теперь — ошибутся адресом?

Я открыл, не утруждаясь вопросами «кто там?» и изучением лестничной клетки в прицел дверного глазка. Чего мне бояться — воров? На пороге оказался наш участковый и какой-то тип в гражданском прикиде — судя по взгляду, тоже из органов.

— Здравствуйте, Олег Анатольевич. Мы войдем?

Наш участковый — вполне нормальный паренек. Черт, все время забываю его имя-отчество, хотя встречались мы с ним неоднократно, и относится он ко мне двояко. Или даже трояко — в общем, неоднозначно. С одной стороны — он меня уважает. Наверное, ему кажется, что я герой. С другой стороны — жалеет. Жалость — противное чувство. Он считает, что мне тяжело со всем этим жить. Нет, не с героизмом — с блеклой сединой не по возрасту, дрожащими руками, прерывистой речью и затравленным взглядом. Еще я для него — несомненный головняк. Из-за соседей — постукивают, приходится носиться и списывать материалы, хотя в его понимании я просто тихий псих.

Склонный, впрочем, к пророчествам — в этом мой старлей однажды убедился, исполняя запрос областной прокуратуры. Тогда, помнится, они очень долго думали: в каком статусе привлечь меня к процессу — подозреваемого, свидетеля или специалиста-консультанта.

Не привлекли ни в каком — не усмотрели причастность, а остальное не вписывалось в уголовно-правовые рамки.

Второй посетитель выглядел старше, невозмутимее и наглее. Он, не дожидаясь разрешения, ловко протиснулся мимо меня и заглянул в единственную комнату. Даже будучи предупрежденным о предстоящем визите заранее, я навряд ли бы стал прибираться. Начинать бороться со срачем пришлось бы вчера до обеда или даже раньше.

Гость хмыкнул, увидев использованный шприц на потертом ковре, обратил внимание на кровать.

— А ремни зачем? — поинтересовался он, как бы между прочим.

Такая манера общения мне не нравилась — участковый застрял на пороге, а этот уже дефилировал по квартире, и я болтался между ними, вполоборота, рассеивая внимание, зажатый, вдобавок, стенами коридора. Это называется — блокирование путей отхода. Мне показалось, что старлею неудобно.

— Сп-лю беспокойно. Могу упасть. Од-нажды руку сломал.

Еще, вроде бы, пару раз пытался ходить во сне, но — ни к чему им про это знать.

— А… — понимающе протянул сотрудник в гражданском и нехорошо ухмыльнулся, — полнолуние опять же, да?

Штатский взял со стола газету, полистал, хмыкнул, открыв на странице с преступлениями. Опять где-то кого-то изнасиловали? Убили? Расчленили? Сожгли, облив растворителем?

Нет, эти гости пришли не ко мне. Пришли «за» мной. Отчаянно запульсировало в виске, отдало в затылок и в скулу. Ничего страшного — сигарета могла бы помочь. От боли слегка дернулось веко — создавая ошибочное впечатление, что я нервничаю. Интересно, я смог бы справиться с двумя в такой тесноте? Наверное. Раньше, когда был солдатом — легко.

— П-причем полнолуние?

— Да так, разберемся причем. Вы, Олег Анатольевич, сейчас с нами проследуете. В отдел.

— За-ачем?

— Надо несколько вопросов задать, — визитер пожал плечами и зевнул одновременно. — По поводу убийства Марины Тесниковой.

— Может быть, мне какие-нибудь ваши лекарства взять? — очнулся «нормальный парень» наш участковый. — Павлович, он без своих обезболивающих загнуться может.

— Ничего, мы быстро управимся, да?

Я кивнул и потянулся за кроссовками. Разберемся. Марина Тесникова — моя соседка, с которой я уже четвертое утро не пересекался на лестничной клетке.

Приступ. Раскаленный стержень боли, шипя от прикосновения к влажной плоти, вонзается под лопатку, течет снизу вверх, прожигает внутренности, взрывается, спазмами рассыпается в паху. Это неправда, её нет, она придумана. Врач говорит: их нет, мои болевые припадки — лишь фантомы перенесенных страданий. Это все мозг, воспаленное сознание, ненавижу, проклятая психосоматика — половины из этих мучительных ощущений не существует. Не существует!

Но как же больно…

Выпрямляюсь, смахиваю пот со лба, делаю несколько глубоких вдохов.

Волнение успокаивается, медузоподобные серферы, расслабленно шевеля отростками, зависают над бездной. Когда-то я восхищался вместе с ними каждому новому всплеску, любовался, как переливаются от эйфории скользящие по волнам тела, переселялся в их мир, мир боли и радости. Только так и спасал рассудок. Спас ли?

— Плохо? — интересуется Павлович с водительского сиденья.

Пошел ты к черту — я молчу. Участковый глядит в окно.

— Смотри!

Карточным веером — фотографии. Цветные, глянцевые. Панорамные и опознавательные. Это портфолио — не для слабонервных. А для газет — в самый раз.