Фантастика. Журнал "Парус" [компиляция]

— Сматывайся, козел! — кричали они мне. — А то мы тебя в порошок сотрем!

Я уверен, что они бы так и поступили, не уйди от них вовремя. Дети держались вместе. Причем многие были калеками. У одного мальчика лет восьми, которого они называли Килле, не было левого глаза и левой руки. А рыжий Роберт волочил по земле правую ногу. На спине он постоянно таскал ранец, с которым никогда не расставался. У Гриши, лет пяти-шести, лицо было испещрено шрамами. Его и нескольких других я знал еше с того времени, когда о детях в замке заботились мама и Юдит. Одного безногого мальчика, которого они называли Андреасом, возили в детской коляске. Трудно было определить его возраст, но, судя по лицу и голосу, ему было минимум 14 лет. Однажды мне довелось наблюдать, как его коляску волокли несколько малышей, а он выводил на всех четырех стенах огромными печатными буквами:

ПРОКЛЯТЫЕ РОДИТЕЛИ!

Буквы были написаны древесным углем на светлых стенах, и надпись была видна издалека.

Среди них жила еще слепая девочка, не старше восьми-девяти лет. Ее водила другая девочка, младшая по возрасту, у которой лицо превратилось в кровавое месиво. Один парень, откликавшийся на имя Флауши, явно был ненормальным. Время от времени он без видимой причины начинал орать, как резаный, и вцеплялся в первого попавшегося. В такие моменты к нему подбегала девочка с изуродованным лицом, гладила, прижимала его и оставалась с ним, пока Флауши не успокаивался.

В памяти остались еще трое маленьких, о которых я так никогда и не узнал, были ли это мальчики или девочки. Все трое белокурые малыши, хрупкие и нежные на вид. На первый взгляд они были совершенно нормальные, но со временем я понял, что они глухие. Старший покачивался во время ходьбы. Я рассказал о детях маме. «Наверное, у них лопнула барабанная перепонка, — предположила она, — а у старшего повреждено внутреннее ухо. Несчастные создания!»

Но больше всего мне нравилось наблюдать за двумя старшими девочками, их обеих звали Николь. У них уже наметилась грудь, но лица были детские. У одной кожа имела кофейный цвет, глаза были черные. Может быть, ее когда-то привезли из другой страны? Лоб девочки пересекал ярко-красный шрам, который она пыталась скрыть под своими длинными гладкими темными волосами. Другая Николь была очень белокожая и вся в веснушках. На руке у девочки недоставало большого пальца.

В городе я повсюду натыкался на обеих Николей. Они неустанно добывали пропитание для «своих» детей, выпрашивая подаяние. Тому, кто им отказывал, они плевали под ноги со словами:

— Чтоб ты сдох от лучевой болезни, свинья паршивая! — или что-то в этом роде.

Многие из страха давали девочкам вареную картофелину, морковку.

То, чего Николям не удавалось добыть за день, они воровали ночью. Однажды темноволосая Николь укусила за руку фрау Липински, которая поздно вечером застала девочку на месте преступления. Николь хотела утащить тщательно припрятанную и оберегаемую копченую колбасу. Липинские слыли крайне эгоистичными людьми. Они никогда не давали никому огня из своего очага, не помогали расчищать город от мусора, нищие и голодные не получали от них милостыни.

Говорили, что их подвал набит продовольствием. Николь удалось скрыться с колбасой. Когда же разъяренный господин Липински ворвался в подвал, колбасы и след простыл: ее быстренько слопали дети. Малыши еще продолжали жевать, сидя на коленях у Николей. Ему ничего не оставалось, как ни с чем вернуться домой.

— Ну, попадитесь мне в городе, — воскликнул он, — я вас прибью, все одно, дети вы или взрослые!

— Попробуй-ка, вонючка, — возмутилась светловолосая. — Тогда с голоду умрет эта ватага детей, о которых вы, зажравшиеся жмоты, совсем не заботитесь!

— Сволочи! — прокричал ему вслед мальчик без ног. — Вы виноваты в катастрофе! Вам было все равно, что станет с вашими детьми, лишь бы ваша жизнь осталась сладкой. Теперь вам воздали по заслугам, вы того заслужили. Но и нас втянули в эту погибель. Чтоб вы сдохли!

Об этом фрау Липински рассказывала каждому встречному и поперечному.

Николи вместе со своей ордой скоро действительно превратились в бич для города. Но после того, как я однажды увидел, как они делили добычу среди малышей, а самых маленьких сажали себе на колени и шушукались с ними, я тайно восторгался девочками. И был не единственным в Шевенборне, кто их защищал.

Но однажды утром темноволосую девочку нашли с проломленным черепом рядом с домом Липинских. Господин Липински даже бахвалился тем, что убил ребенка:

— Теперь она не сможет больше украсть колбасу. На очереди вторая шакалка, тогда город снова обретет спокойствие.

Следующей ночью полгорода собралось перед домом Липинских и, ворвавшись в подвал, обчистило его. С Липинским случился удар, его парализовало. Никто не жалел его. Говорили, что это справедливо.

Я тоже участвовал в погроме подвала и стащил два шматка сала и два рулона колбасы. Один рулон у меня снова вырвали из рук, а то, что осталось, я не понес домой, а отнес во дворец, где дети обступили мертвую Николь, которую они принесли из города. Николь уже окоченела на морозе и лежала с поднятыми кверху руками, словно защищая себя от чего-то, ее глаза были широко раскрыты. Я положил колбасу и сало на лестницу, ведущую в подвал, и убежал.

Не знаю, где Николь похоронили и похоронили ли ее вообще. Да и как они могли посреди зимы выкопать могилу без лопаты и кирки?

Светловолосая Николь умерла в конце декабря, видимо, от истощения. Вскоре после этого в углу подвала дворца я обнаружил трех глухих голубков, этих милых созданий, замерзших под большими буквами Андреаса. Оставшиеся дети какое-то время бродили по городу. Нескольким ребятам повезло — кто-то оставил их у себя жить. Другие постепенно исчезали: некоторые замерзали, большинство, однако, умерло с голоду.

Прошло всего несколько дней со дня смерти светловолосой Николь, когда я увидел в дворцовом парке в снегу под каким-то деревом детскую коляску Андреаса. Густыми хлопьями падал снег. Мне показалось, что Андреас сидит в ней окоченевший и безжизненный. Но он был жив. Мальчик разорвал на куски свое одеяло опухшими и покрасневшими от мороза руками и сплел из этих лоскутков толстую веревку. Заметив меня, он судорожно спрятал ее и ненавидяще уставился на меня. У Андреаса было умное лицо. Меня поразили его длинные ресницы.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — начал я.

— Я позабочусь о том, чтобы исчезнуть отсюда, — ответил он угрюмо. — Только вот окоченели от холода руки.

. — Может быть, тебя куда-нибудь отвезти? — предложил я. — Только домой я тебя не смогу взять, не позволят родители.

— Нет, — отрезал Андреас, — я не войду в ваш дом, даже если вы пожелаете, чтобы я жил с вами. Теперь уже нет. Если хочешь помочь мне, пожалуйста! Перекинь веревку через вон ту ветку!

Он достал спрятанную веревку и поднял ее над собой. Должно быть, мальчику потребовалось много времени, чтобы порвать ткань и сплести такую длинную веревку. Я перебросил ее через сук и отдал оба конца Андреасу. Тот приподнялся и завязал петлю. Я пытался понять, что же он задумал. И до меня дошло лишь в тот момент, когда мальчик просунул голову в петлю.

— Ты с ума сошел! — заорал я и сдернул с его шеи веревку.

Я стоял возле коляски, зажав между коленями ведро, в которое должен был набрать чистого снега для стирки белья, и смотрел в сторону. Снежинки залетали мне за шиворот.