Фантом памяти

Первое, что я увидел, это акробаты, выполняющие трюки под куполом. Трюки не показались мне особенно сложными или оригинальными, но да что взять с деревушки, куда хорошие труппы на гастроли не приезжают. Наверняка все артисты - местные, доморощенные. Потом, приглядевшись внимательнее, я заметил, что работают они без страховки. Ни лонжи, ни страховочной сетки. Ничего себе! Акробаты закончили выступать и скрылись за кулисами, я приготовился было оценить следующий жанр - клоунаду, дрессуру, вольтижировку, жонглирование, но на арене снова появились акробаты, только уже другие. На трапециях их подняли наверх, и все повторилось: простенькие трюки, но выполненные без страховки. Следующим номером опять были воздушные акробаты. И опять, и опять... До меня стал доходить смысл происходящего: сюда приходят смотреть вовсе не на сложные, но при этом красивые и изящные трюки, номера могут быть простыми, даже примитивными, суть-то не в этом. Припомнился "Блистающий мир" Грина: люди приходили в цирк изо дня в день смотреть на один и тот же номер в тайной надежде, что уж сегодня-то артист наконец разобьется. Они не желали зла артисту. Они просто хотели увидеть смерть. Причем не свою. Неужели и здесь то же самое?

Я отвлекся от происходящего под куполом и стал наблюдать за зрителями. Жадные глаза, намертво сцепленные кисти рук, напряженные спины. И этот не то запах, не то аура. Да, все точно. Здесь работают только акробаты и только без страховки, а люди приходят сюда только за одним: за зрелищем чужой смерти.

Но ведь это бессмысленно! Мария говорила мне, что никто не может умереть в деревне. Значит, сорвавшись с трапеции или с каната, артист разобьется, покалечится, но не умрет, пока его не вывезут в другое место, подальше от деревни. Смерти здесь никто не сможет увидеть. Выходит, Мария обманула меня. Сделала это целенаправленно, а может быть, по неведению, я вполне допускаю, что она просто не знает о существовании подобного заведения. Или здесь что-то другое?

Я увлекся разглядыванием зрителей и что-то пропустил из происходящего под куполом. Услышал только странный визг-вздох: "А-а-а!", вырвавшийся одновременно из нескольких сотен легких и гортаней.

На арене лежало распластанное тело. Все-таки случилось, не зря они ждали. Меня охватили одновременно злость и стыд. Я ненавидел этих людей, жаждущих чужого несчастья, презирал их и в то же время стыдился того, что не ушел сразу же, как только понял, чем может кончиться эта затея с акробатикой на многометровой высоте. На манеж выскочили служители с носилками, сгребли с ковра переломанную плоть и унесли. Представление продолжалось.

В амфитеатре постоянно шли какие-то передвижения, одни зрители уходили, другие приходили и рассаживались по местам. Похоже, цирк работает в режиме нон-стоп. Происходящее под куполом было мне не интересно, тут Акси, как ни странно, оказался прав. Куда любопытнее было наблюдать за присутствующими, что я и делал с неослабевающим вниманием. Одна вещь показалась мне довольно любопытной. Среди зрителей я заметил несколько знакомых лиц, эти лица я видел совсем недавно, и не где-нибудь, а здесь же, под куполом, в облегающих трико. Впервые в жизни я сталкивался с тем, что артисты после выступления выходят в зал и смотрят представление вместе со зрителями. Неужели у них тоже есть эта жажда поприсутствовать при чужом несчастье? Впрочем, наверное, это объяснимо, они свои трюки благополучно выполнили и теперь думают: "Ладно, со мной все обошлось, а как у них?" Быть может, это и вовсе не любопытство, а сопереживание, желание морально поддержать коллег. А может... Ну конечно, как я не догадался сразу! Не артисты садятся в зал после выступления, нет. Это зрители выходят на арену и поднимаются высоко под купол цирка. Они жаждут риска, они хотят поиграть со смертью. Вот почему их трюки кажутся такими простенькими: они - не профессионалы. Они - женихи смерти.

И снова плотное и одновременно невесомое, как пиано всей струнной группы, "А-а-а!" воспарило над залом. Еще одно тело прямо в центре манежа. Я не выдержал.

Подъем по лестнице показался мне невыносимо трудным, все-таки годы уже не те, да и давление высоковато. Несколько раз я останавливался, чтобы перевести дыхание. Вот наконец и дверь на улицу. Я шагнул вперед, сделал глубокий вдох, втягивая в себя свежий воздух. Оглушительно воя сиреной и разбрасывая по стенам окрестных домов синие сполохи от мигалки, от здания отъезжал реанимобиль. Значит, упавший с высоты акробат еще жив. Если бы умер, его увозили бы без сирены, это каждому ребенку понятно. Может быть, выживет... И может быть, Мария не лгала, хотя я и не понимал, как это возможно, чтобы люди не умирали, пока она здесь.

* * *

Я вдоволь нагулялся по городу, несколько раз присаживаясь за столик то в одном, то в другом баре, пил пиво и кофе, быстро записывал в блокноте еще один эпизод для книги, жадно оглядывал каждое здание, мимо которого проходил, в надежде, что вот сейчас, вот в эту самую секунду что-то увиденное подтолкнет мою память...

Но ничего не произошло. Я возлагал на поездку в Кельн столько надежд, и они снова не оправдались. Наверное, нужно было наплевать на данное Мусе обещание и съездить в Тройсдорф, быть может, именно там прячется, ожидая меня, это "что-то", чье предназначение - выбить один-единственный кирпич из кладки, после чего стена сама рухнет. Как-то по-идиотски я устроен, не могу нарушить обещание, которое дал. Поэтому стараюсь давать их как можно реже, чтобы не связывать себя, ибо точно знаю: пообещаю - и свяжу себя по рукам и ногам, потому что отступиться уже не смогу, во вред себе буду действовать, но слово сдержу. Урод какой-то, честное слово!

В 18.50 к платформе подошел поезд Берлин - Мюнхен, ровно в 19.00 тронулся. Я возвращался во Франкфурт отнюдь не победителем. Завтра утром мы улетаем в Москву.

ГЛАВА 15

Стюардесса убрала подносы с остатками еды, я попросил еще кофе и покосился на Мусю, которая от обеда отказалась и сосредоточенно листала какие-то бумаги. Пока я прохлаждался в Кельне, она успела провести массу встреч и решить множество вопросов, подписала несколько предварительных соглашений по поводу своих авторов и теперь, как я понимаю, систематизировала результаты своего трехдневного ударного труда.

–  Что у нас в ближайшие дни?
– спросил я.
– Я нужен?

–  Кажется, нет, впрочем, надо проверить.
– Кошечка полезла за своим бесценным органайзером, полистала его.

–  Похоже, до первого ноября ты совершенно свободен. Первого мы летим в Амстердам.

–  Значит, я могу расслабиться? Хочу сразу же уехать на дачу, закончить книгу, мне осталось совсем чуть-чуть, буквально несколько эпизодов. Закончу и сразу же возьмусь за роман о подлых ментах.

–  А финал? Ты говорил, что не можешь придумать последнюю сцену. Придумал?

–  Пока нет. Но уверен, что, пока буду сидеть на даче и дописывать недостающие куски, он сам собой родится. Ты же знаешь, у меня всегда так.

–  Знаю, - Муся слегка улыбнулась и снова вернулась к своим бумагам.

На самом деле я был настроен не столь оптимистично, как пытался продемонстрировать Кошечке. С концовкой книги что-то не складывалось просто катастрофически. Я понимал, что мой герой-композитор в конце концов уедет из деревни в поселок, где снимает дом, и уедет с ощущением полного понимания происходящего. Но для финала нужна была нота, сильная, мощная, а ее я никак нащупать не мог. Вернее, мне то и дело казалось, что я вот-вот ее найду, почувствую, что она где-то здесь, рядом со мной, но она ускользала, и все мои попытки поймать ее и удержать пока ни к чему не привели. Точно так же я чувствовал близость "момента истины", и точно так же чувство сие плодов не приносило. Я не мог нащупать слабый кирпич в кладке стены и не мог найти главную мысль для финала книги. Только понимал, что композитор должен испытывать глубокую благодарность и к Анне, и к Марии. К Марии понятно за что: за науку. А к Анне? Ни один из написанных на сегодняшний день эпизодов не предполагал подобных чувств к холодной и замкнутой красавице, над которой к тому же еще и злой рок тяготеет, но я был уверен, что благодарность должна быть. Только вот за что? Мне казалось, что, как только я это пойму, финал книги выпишется автоматически. Благодарность...

Вместо того чтобы думать о книге, я вдруг съехал мыслями в свои школьные годы. На уроках математики я сидел за одной партой с Иркой Бенедиктовой, самой умной девочкой в классе, круглой отличницей. Кроме того, она была еще и красивая, и очень спокойная и дружелюбная, совершенно не задавака, несмотря на то что папаня ее занимал какой-то жутко высокий пост в каком-то министерстве, чуть ли не заместителем министра был. Ирка ужасно нравилась мне, я даже был почти влюблен в нее. И кто знает, как сложились бы наши отношения в романтическом плане, если бы не та злосчастная контрольная по алгебре в девятом классе.

Одним из заданий контрольной было построить отрезок, равный корню из двух. Уж не знаю, какой боженька меня в этот момент поцеловал в темечко, но я мгновенно сообразил, что задачка на самом деле находится на стыке алгебры и геометрии и что заниматься вычислениями в данном случае не нужно. Достаточно просто построить прямоугольный треугольник с катетами, равными одному сантиметру, и длина гипотенузы окажется равной точнехонько корню из двух. Я быстренько выполнил требуемое, решил остальные примеры и огляделся. Ирка сидела с несчастным видом и логарифмической линейкой в руках, видно, пыталась выйти из положения чисто алгебраическим способом. Я толкнул ее в бок и развернул листок с контрольной так, чтобы ей было видно. Ирка - умница, сразу сообразила, в чем тут фокус, и благодарно улыбнулась мне.