Фантом

***

Затем Роман Тайн продолжил свой рассказ.

«Что и говорить, молодость я провел бурную, не буду скрывать!

И новым подарком я пользовался щедро.

Теперь стали не нужными переживания, сложные внутренние метания, кризис души. Я оскорблял, я бросал, я соблазнял, я совершал еще массу других грехов, но, если эти проступки могли повредить моей будущей карьере, или в жизни, я садился в кресло и совершал дезертирство, убегая в прошлое.

Ох, обо всех своих грехах даже не хочется вспоминать, настолько это кажется сейчас противным!

Мои хитрые лавирования в жизни, а также удачный брак, позволили избежать ареста во время страшных сталинских «чисток» в конце тридцатых годов. Потом грянула война. На меня, как на работника идеологического фронта, была наложена бронь. На фронт я выезжал крайне редко. Писал очерки о тружениках тыла.

Но любил я тайно другую женщину. Звали ее Верой. Это была твоя мать, Юра. Я хотел уйти от опостылевшей жены к своей возлюбленной Вере, между нами вспыхнула пламенная любовь… Но… начались новые аресты.

В таких условиях мне важнее было оставаться в семье, ведь отец моей жены был крупным начальником. И я, после тяжелого объяснения с Верой и ее отцом (твоим дедушкой), ушел, оставив девушку беременной. Лишь много позднее узнал, что отец Веры скончался от инфаркта.

Тут случилась беда! Внезапно арестовали отца моей жены. И все, что было тщательно выстроено, стало рассыпаться как карточный домик!

Я прекрасно помню тот день – пятое марта пятьдесят первого года, когда на лестнице зазвучали тяжелые шаги.

За мной пришли! Меня обвиняли в антисоветской пропаганде и даже в шпионаже! Начался обыск.

Я понял, что мне пришел конец. Лагеря я не вынесу! И я стал представлять себе, что все это происходит не со мной. Я прикинулся заболевшим, солгал, что мне плохо и попросил разрешения присесть в кресло, то самое, что прикрытое пледом, стояло в углу.

Я максимально сосредоточился и представил вместо себя другого человека, своего двойника. И пока работник госбезопасности ходил на кухню за водой, я погрузился в некое туманное пространство, а очнулся сидящим в пустой комнате. На календаре стояло четвертое марта! Значит удалось!

Но это, конечно же, не означало полного спасения от беды!

Меня могли арестовать… Откуда мне тогда было знать о появлении в физическом мире моего собственного двойника, и что именно его отправят в тюрьму вместо меня?

И я начал лихорадочно собирать вещи.

Впрочем, буду краток, ибо эту трусливую суету мне сейчас неприятно вспоминать.

Короче говоря, мне удалось скрыться. Признаюсь в одном нехорошем поступке – прихватил с собою бриллианты своей жены. И собственные сбережения, конечно! Потом мне это пригодилось.

В первую очередь, под вымышленным именем, я снял комнату в частном секторе – буквально на окраине города, районе, кишащем криминальными элементами. Затем я нанес тайный визит художнику Абраму Альперовичу. Этот малеватель не раз делал иллюстрации к моим произведениям, а также нелегально приторговывал подделкой документов, о чем я знал от верного человека.

За большую сумму Альперович согласился сделать мне новые документы. Пришлось придумать себе фамилию и биографию. Неделю мне довелось не выходить из комнаты. Я боялся, чтобы Альперович не выдал моего местонахождения. Не выдал, слава богу! Времена были уже другие – не тридцатые годы, когда доносительство было привычным. Теперь художник, да еще и еврей по национальности, должен был сто раз подумать, прежде, чем идти в МГБ, ведь был большой риск самому стать объектом разработки.

Я уехал в другой город, устроился там на работу, дал крупную взятку ответственному лицу, и меня прописали.

Сначала снимал комнату, а, со временем, получил квартиру… Стал работать журналистом, о своих прежних произведениях и книгах пришлось забыть!

Через полтора года я поехал на один местечковый писательский съезд. Там, в кулуарах, я разговорился с одним писателем - Русланом Пищенко, который слышал о Романе Шарове, но не знал его в лицо.

Я спросил о судьбе Романа Шарова, уверенный, что сейчас услышу о его внезапном исчезновении.

– Так его же взяли, - ответил мне Пищенко. – И суд был. Ему дали лет восемь-десять!

Я опешил. Переспросил, точная ли это информация? Пищенко, сморкаясь в платок, уверял, что точнее не бывает!

Так я узнал о фантоме! Но, что мог поделать я, живущий под чужой фамилией человек, в то время, как мой «мальчик для битья» влачил жалкое существование в лагере.

Решив, что человек – призрак долго не протянет в нашем мире, я лишь махнул рукой!

А ты знаешь, Юра, я даже не жалею, что сменил биографию в то время! Я стряхнул с себя тот ворох чуши, который когда-то насочинял, в том числе и детские поделки. Как здорово начать жизнь сначала! Забыть о том, с кем жил, кого любил, кого оставил.

Одного я хотел – вернуть часть своего имущества, которое конфисковали.

Я тайно прибыл в городок с красными черепичными крышами и дал крупную взятку одному судебному исполнителю. Этот бедняк был так рад деньгам, что согласился покопаться в документах. Оказывается, заветное кресло, в связи с его древностью, передали в музей редкой мебели, находящийся в одном городке.

Приехав в этот городок, я на вокзале поймал за руку воришку, залезшего в мой карман.

У меня был с собой браунинг. Я заволок мальчишку в уборную и приставил оружие к его виску. Я потребовал, чтобы тот свел меня с криминальными авторитетами, на которых работает. Пообещал большой куш.

На следующий день воришка пришел с неким Михеем – довольно наглым типом, с серебряной серьгой в ухе и золотым зубом во рту. И тут мне пригодились украшения жены.

Я показал только часть дорогого украшения, сообщив, что ее дам, как оплату за работу, а остальное он получит только после операции! А дело -то пустяковое: всего лишь - залезть в местный музей деревянной мебели, который охранялся стариком - сторожем и выкрасть ценное для меня кресло.

Михей что-то заподозрил и сказал, что он обязательно осмотрит это кресло. Видимо он читал Ильфа и Петрова.

Начали искать подходы к сторожу. Сторож Еремеев любил пропустить стопочку – другую. Это нам удалось узнать от одного кореша, по кличке Гаврила. Этот кореш и нагрянул в тот вечер к Еремееву. Тот отнекивался, мол, на службе не пью, но перед бутылкой чистой, как слеза, «Экстры» не устоял!

Когда пьяный сторож крепко уснул, мы, под покровом ночи, забрались в музей. Наши сердца тревожно стучали, когда мы шли по его залам, освещая экспонаты лучом фонарика. Вот оно – мое кресло!

Мы вытянули его наружу, загрузили в багажник автомобиля и увезли на квартиру, которую я снял, по своему обыкновению, на окраине города.