Фантош

Не «Алексей», однако.

— Что же, — сказал он спокойно. — Вы нам много времени отдали, Ирина…

— Владимировна, — добавила.

— Ирина Владимировна. Ту наполовину мифическую защиту мы и сами сумеем теперь обеспечить.

Ирина глянула не него прямо как на дауна:

— Вы ведь не знаете, Алексей Игоревич, кого и от чего понадобится оберегать. Хотя… Ладно.

— Не беспокойтесь, ма Ирэн, — добавил Зорик, когда подавал той пальто в коридоре. — Я помогу маме, не напрасно рядом с вами у плиты торчал и лазил в инет за кулинарными рецептами.

Отцу послышался в этом вызов — правда, очень тихий. Умеешь ты, как же. То-то я однажды дивился твоему фирменному супцу из чая на молоке, с маслом, мукой, солью, перцем, гвоздикой и мускатными орешками.

Разместились после всего не без удобства: комнату домработницы по настоянию отца отдали Гаянке, не годится ей спать рядом с парнем, хоть и родня, ближе которой нету. Двенадцатый год, главная перемена не за горами. Сам Алексей чётко помнил, как их, пятиклассников, развели на две группы и предупредили: мальчишек — о поллюциях, девочек… сам бы не догадался, товарищи просветили.

Из бывшей детской Алексей затащил к себе софу с подушкой — ту самую, где были куклы, — и ковёр: собирался отныне спать в кабинете отдельно от благоверной. Артритным коленом в стенку — а чтобы не холодило его, так не совсем в пустую и голую. Вот ещё бы пару дуэльных пистолетов на ковёр повесить, — холостых, разумеется. Главный советский шик. Старомодная основательность коренной обстановки и без того вписывалась в любовную реставрацию атмосферы детства: огромный письменный стол с многоящичными тумбами, полными всякой интересной чепухой, неповоротливое мягкое кресло, лампа под зелёным абажуром «как у Льва Толстого». Тёмное книжное единообразие на стенах: полки укомплектованы по цвету и ранжиру.

Через некоторое время он понял, что теперь квартира окончательно поделилась на зоны. Насчёт кабинета — ясное дело. По поводу главного «зала», где обосновалась супруга, чтобы печатать и экспериментировать на коленке в отсутствие всякого присутствия, — тоже. Картины, сервант, овальный стол со стульями, в глухом углу за высокой ширмой — ортопедический матрас, брошенный прямо на пол, парта с горизонтальной крышкой, захламленная письменными принадлежностями, разнообразным инструментарием и зачем-то снабжённая вытяжным шкафом, электрочайник, китайская чашка из фиолетовой глины. Четыре двери в трёх разных углах: одна в коридор, одна в кабинет, две — к молодёжи. Всё.

Комната детей, нынче — одного Зорика особых изменений не претерпела. За вычетом ковра, трёх дубовых мечей и двух сабелек посерьёзнее, железных, полированных и в красивых ножнах, и большого комода. Платяной шкаф, швейная машинка, шкаф со множеством отделений — для лоскута, тесьмы, пластика и проволоки, компьютер, компьютерное кресло. Ну и постель сплошняком заняли инфернальные красотки.

Зато соседняя с парнем каморка…

Нет, сначала сама Гаянэ…

В двенадцать с половиной лет началось то самое, по представлениям Алексея, чисто женское, оттого стыдное и тайное. Но нисколько не удивившее саму девочку.

— Эта кровяная гадость теперь каждый месяц будет? — спросила она старшую женщину почти что при своём отце.

— Вот именно. Ты, если упустишь или через прокладки пробьёт, сначала в холодной воде замачивай, — ответила Эрдэ. — Ох, как сразу много-то.

— Наверное, ребёнок будет хорошо питаться. Или я что-то не так сказала?

Тут Алек не выдержал, выглянул из кухни, где ужинал, в ванную:

— Девочке о таком не полагается рассуждать.

— Новости какие, — Гая фыркнула. — Тогда мальчику, что ли, можно?

Никто ей не ответил.

Дело было зимой, в феврале. А поздней весной поднялись острые девичьи грудки, раздвинулись плечи, ноги стали обретать прелестную округлость. Формы не поспевали за ростом, по-прежнему невеликим. Одежда не поспевала за формами — приходилось тратиться куда больше, чем рассчитывали. Скороспелка, думал Алексей. В кого только такая выкуклилась. Не в мать, не в отца — в проезжего молодца.

Хотя, разумеется, ныне здравствующая тёща, мама покойной Елены, возмутилась бы такому утверждению, не живи она в другом городе и даже временами — в другой стране. И Ирина, что заходила в простые гости, практически от него, Алека, не таясь. Поучала деток, небось, как домашние дела обустраивать.

Так вот, комната. Когда детей развели, различия между их бытом проявились во всей красе. Зорик, как говорилось, остался при своих, зато Гаянэ устроилась на свой лад: стол, стул, кровать и ноутбук с вай-фаем. Все школьные юбки и платьишки, уличные джинсы и бермуды, водолазки и тишорты, пальто и куртки, всё бельё и обувь запихнуты в комод от глаз подальше. Дорогие моющиеся обои и экологичный линолеум. Декоративное и спортивное оружие по всем четырём стенам — Гая клянётся, что это бесплатно, ну, почти что. Зорик самовыражается, получает и тратит плату, а старшие члены клуба иногда просто делают подарки. За редкий талант.

— Я ведь тебе говорил, чтобы не выступала.

— Так я и не рвусь на арену. А дружеские клубные состязания — тоже часть науки. Чёрный пояс можно и не получать, но без соперников никуда.

Как уже и чёрный? Интересное дело, подумал Алексей, как представишь. Допустим, это какая-то низшая, предварительная категория. Всё равно не срастается. Против нахальной девчонки могут выставлять одних юниоров. В том же весе. Но все равно остаются вопросы: неужели одного с ней низшего пола? И вообще — почему подарки? Откуда подарки?

Слишком много тревожащих вопросов. Слишком уверена в себе эта девица. Самоуверенна.

Не то что брат. Та разница в четыре с небольшим года, что была между детьми, снивелировалась: горделиво выступающая девушка и неуверенный в себе подросток, на коже которого язвы буквально горели пурпуром, казались ровесниками. Кажется, Зорь выдавливал содержимое прыщей с каким-то брезгливым удовлетворением, несмотря на все запреты старших.

А вот Гаянку эта напасть почти миновала. Была другая беда: слишком выпирало женское. Несмотря или благодаря накачанным мускулам и литому от природы телу? В кино на фильмы «детям до шестнадцати» её обыкновенно пускали без паспорта. Хохлушки-торговки на рынке называли её «чи барышня, чи дамочка», их нездешние смуглые мужья пытались выразить комплимент, но всем им чётко обламывалось. Держать себя девочка умела на удивление — не смущалась нисколько. Ум был трезв, реакция молниеносна. Правда самая первая реплика на стезе была: «А в морду не хотите?», но потом никаких расхождений в лице и числе не наблюдалось. В слове и деле — тоже.

Именно в это время Алексей заметил, что у двух избранных тряпичных барышень, которые при всех прибавках и убавках остаются в доме, лицо его родимой дочери. Это были шедевры в половину человеческого роста, которым порадовался бы любой Дом Художника. Викторианская готесса в чёрном атласе, расшитом вензелями, фероньера, бусы и кольца выточены из гагата, как у королевы Виктории, корсет с пластинами китового уса и кожаные туфельки сшиты с соблюдением всех тонкостей дела, белейшее кружевное бельё чуть выступает из-за подола и ниспадает на туфли с каблучком-«рюмкой». Траурная невеста или юная королевская вдова: белый парчовый кринолин, рукава с буфами, узкий лиф плотно расшит серебряной нитью так же, как и туфли, поверх филигранного венчика и до самой талии — чёрный газ вуали. Да, ещё обеим были вложены в руку зонтики от солнца, так называемые парасольки. Контрастного цвета: у готессы — белый, и невесты — чёрный.