Фарисея. Послесталинская эпоха в преданиях и анекдотах
Шрифт:
Суд не учёл, что, когда Гену задержали, он стоял над лежащим на тротуаре человеком и не пытался скрыться. До невменяемости пьян? А как же придумал версию про пьяную компанию? Концы с концами у суда не сходятся. Им дело надо было закрыть.
Рабинович спрашивает у пропагандиста:
— Куда делось мясо?
На следующем политзанятии Иванов спрашивает:
— Куда делся Рабинович?
Вопрос анкеты: «Были ли вы репрессированы, а если нет, то почему?»
— А ты, петух, за что сидишь?
— За политику: пионера в жопу клюнул.
Заповедь
Судье звонят сверху:
— Нужно осудить телеграфный столб.
— Хорошо, осудим за то, что окопался, завёл связи и — поскольку на него клеют объявления о купле-продаже — за спекуляцию.
После Сталина судопроизводство улучшилось: перестали расстреливать до вынесения приговора, но сажают в психбольницы до начала следствия.
— Имею ли я право?
— Имеете.
— Могу ли я?
— Не можете.
Сахаров — диабет советской власти.
Диссиденты делятся на три группы: досиденты, сиденты и отсиденты.
Купить честного человека нельзя, но продать можно.
В любом революционном движении тьма провокаторов. Близкий Ленину большевик Малиновский оказался осведомителем охранки. В разное время подозрение падало на Сталина, Каменева, Дзержинского и других. Если провокатор остаётся неизобличенным, победа революции становится его победой. Они играют беспроигрышно, в две лузы. Не обошлось без них и правозащитное движение.
Профессор Леонид Столович сказал:
— Я должен оппонировать диссертацию «Художественный образ как процесс».
Профессор Юрий Лотман спросил:
— Это что, о Синявском?
У профессора Тартуского университета Юрия Лотмана в начале 70-х годов был обыск, так как его дом посещала одна поэтесса-диссидентка. В соответствии с новыми правовыми веяниями при обыске был наведён идеальный порядок. Лотман радовался: «Наконец я могу найти у себя любую рукопись!»
Долгие годы профессор Тартуского университета Юрий Лотман был невыездным. За это время он получил массу всевозможных приглашений со всего света. Юрий Михайлович хранил их в отдельной папке, названной им: «Письма русского путешественника».
В начале брежневского правления ителлигенция пыталась воздействовать на правительство коллективными письмами против реставрации сталинизма, в защиту Даниэля и Синявского и другими. Профессор Столович сказал: «Это всё равно что жаловаться Гитлеру на гестапо».
Писатель Александр Кривицкий предостерегал меня: «Никогда не подписывайте коллективные письма. После них начинаются массовые расстрелы».
У Шадра есть скульптура «Булыжник — оружие пролетариата». Огромный, мускулистый, но не просветлённый мыслью человек вывернул из мостовой булыжник и готов запустить им во врага. Сегодня пролетариат уже не нуждается в таком орудии: у государства есть управа на любителей уличных боёв, да и пролетариям в мире уже есть что терять, кроме своих цепей. Булыжник — это из нашего 1905 года. А у интеллигенции в ту пору было своё оружие — честь. Она защищала личность от оскорбления извне и от разрушения изнутри. Чтобы сохранить честь, становились
к барьеру, а потерявшему честь не подавали руки. Хотя в наше нещепетильное время это стало чепухой.В середине 60-х годов состоялся судебный процесс над Синявским и Даниэлем. Писательская организация не только не выступила в защиту собратьев. Но даже выделила из своих рядов общественных обвинителей — Аркадия Васильева и Зою Кедрину. Они-то и стали рупором писательского возмущения отщепенцами, опубликовавшими за рубежом пасквили на наш строй. Среди литераторов произошёл раскол: одни громко поддерживали обвинителей, другие шёпотом возмущались. Судилище было проведено по-сталински, но времена были уже не те, и суровый приговор — пять и семь лет заключения — оказался мягче, чем был бы прежде.
И вот в этой ситуации я решил применить к общественным обвинителям оружие интеллигенции — принцип чести. Я перестал здороваться с Аркадием Васильевым и Зоей Кедриной. Не знаю, наказал ли я их, но себя насилием над своим естественным поведением обрёк на страшные муки. При этом вокруг меня вполне приличные люди как ни в чём не бывало общались с нарушителями кодекса интеллигентской чести. Прошло года два, и я сдался.
В 1956 году, после того как на съезде КПСС Шолохов резко осудил тех, кто выразил протест против ареста Синявского и Даниэля, ко мне пришёл мой отец. Он сказал: «Асфальтовым катком история переехала мою жизнь. Ты должен сделать не сделанное мной. Никогда больше не подписывай никаких политических обращений. Не прикасайся к политике. Иначе ты убьёшь меня и мать». Отец не успокоился, пока не добился моего честного слова.
Несчастна страна, нуждающаяся в героях. Когда нормальное поведение требует героизма — это ужасно. Совесть моя требовала хотя бы пассивного сопротивления злу, но и это было очень опасно. И когда отец заставил меня дать слово, я, к моему стыду, испытал облегчение.
В тяжёлые годы Грузия оказывала поддержку Пастернаку и Шкловскому. Здесь на русском языке нелегально выходили книги Солженицына и статьи Сахарова.
На дачу к Ростроповичу, где нашёл приют Солженицын, прибыл офицер милиции. Ростропович сказал: «Если вы можете из дома лауреата Ленинской премии выселить лауреата Нобелевской премии — действуйте». Милиционер ретировался.
Тогда к делу подключился министр культуры СССР, кандидат в члены Политбюро Демичев. Он пригласил Ростроповича к себе. Входя в просторный министерский кабинет, Ростропович, опережая хозяина, заговорил: «Пётр Нилович, я благодарен за приглашение и с интересом с вами побеседую, но если вы собираетесь говорить со мной о том, что у меня на даче живёт писатель Солженицын, то разговора не получится. Он мой друг и будет жить в моём доме столько, сколько ему понадобится».
Официозные службы распространяли слух, что настоящая фамилия Солженицына — Солженицер, а Сахарова — Цукерман. Лучшего средства компрометации власти не знали. Возникла частушка:
Арон Давыдыч Цукерман Нацелился в премьеры. Как говорят, держи карман… Арон Давыдыч Цукерман, Скажи, какой ты веры?В интеллигентской среде человек никогда не оценивался с точки зрения его национальности и вероисповедания. Между прочим, академик Мигдал когда-то рассказывал, что Сахаров из русских дворян и что по этой причине у него были трудности с поступлением в вуз.